Елена Чудинова - Держатель знака
— Vous dites?51
— Что Вы думаете предпринять относительно этой девушки? — спросил Женя, обернувшись к Хрущеву.
— Что-что… В крайнем случае придется брать на санитарную подводу — все равно здесь ей умирать. Хоть умрет по-человечески.
— Крайнего случая нет. Будет неплохо, если мне удастся договориться, чтобы эту девушку приютили цыгане. Если есть какая-то надежда, она тогда выздоровеет.
— Да Вы что, ополоумели, Чернецкой?! — выражая общее возмущение, изумленно воскликнул Юрасов. — Вы хотя бы понимаете, что Вы несете?
— Подпоручик, бывают случаи, когда мальчишество граничит с преступлением, — осуждающе произнес Хрущев. — Да и кто Вам это позволит?
— Разумеется, скорее вы позволите человеку умереть так, чтобы совесть у всех осталась спокойна. А мне наплевать на мою совесть, но я хочу предоставить этой девушке шанс выжить там, где вы предлагаете только «по-человечески» умереть, и в этом я отвечаю словом дворянина и боевого офицера. — Надменное и неподвижное выражение, как упавшее забрало, скрыло Женино лицо. — Полагаю, этого довольно?
Круто повернувшись, Женя вышел, не дожидаясь ответа.
— Это называется «положить шар в лузу», — тонко усмехнулся Раневич. — Выражать несогласие далее можно только у барьера. Его понесло как лошадь.
— Может быть, помешательство и заразительная штука. — В голосе Рындина прозвучала неуверенность. — Но мне что-то начинает казаться, что в этих словах насчет совести какая-то справедливость есть.
— Есть — большевистского пошиба, — брезгливо скривился Юрасов.
— Я врач, — хмуро заговорил Хрущев, — и не все ли мне равно, каков пошиб, если это обернуть в пользу человека?
— Мы знакомы по Германской: Вам не кажется странным, что тогда таких колебаний не возникало?
— Согласен, когда речь идет о себе, приятней чистоплотно истечь кровью, чем использовать грязные бинты. Но предложить, нет, навязать то же самое другому, слабому?
— Превосходно! Давайте перепоручим больную в черт знает какие руки только потому, что это взбрело в голову Чернецкому.
— Знаете, Юрасов, — тонкие губы Раневича тронула легкая улыбка, — я не больше Вашего доверяю соплеменникам Вашей очаровательной питерской приятельницы, но как бы ни велики были мои сомнения, слову Чернецкого я бы без колебаний доверил свою сестру.
54
«Итого — все в порядке. Черт же меня дернул впутаться в не относящиеся ко мне истории с сомнительным моим добром?»
Начинало незаметно смеркаться. Женя углублялся все дальше в осеннюю обнаженность парка, просторную и туманно-прозрачную из-за недавно пролившихся последних дождей, словно подчиняясь инстинкту раненого зверя, отыскивающего укромное убежище. Несколько раз он оборачивался: четкий очерк дворцовых построек, недалеко от которых и стоял оставленный Женей табор, был еще виден, и Женя прибавлял шагу.
Несколько крупных белых ягод «хлопушек», чудом сохранившихся на мокрых ветках кустарника, привлекли его внимание; невольно — по детской привычке — сорвав ягоды. Женя подбросил их на ладони и проследил взглядом их падение, но ковер побуревшей листвы поглотил «хлопушки», прежде чем Женя наступил на них ногой. Словно пытаясь их найти. Женя опустился на колени в дымящуюся осенним тленом листву, но так и замер, напряженно вслушиваясь во что-то, происходящее внутри себя…
«Господи, но не трижды же перерубать один и тот же узелок?.. Мальчишка, слепой котенок, луддит, пытающийся поломать великолепно отлаженную машину, ничего не знал о движущих ее законах… А ну как не выйдет? Ну как не поломаю? Уж слишком легко мне удается пускать ее в ход… Впрочем, tertium datur52. И в крайнем случае я всегда успею прибегнуть к этому tertium». Пальцы расстегнули кобуру. Женя с отчаянной нежностью прижался щекой к прохладному металлу нагана.
55
Северо-западная армия обороняла Нарву, между тем, как в Дерпте, с попустительства Великобритании, начались тайные переговоры большевицкого правительства с эстонцами.
Трижды 7-я армия красных пыталась по приказу Троцкого форсировать Нарову, и трижды была отброшена северо-западниками, измотанными наступлением и отступлением Петроградского похода. Защитникам Эстонии было не ведомо, что чем больше русской крови льется на первый снег, припорошивший крутые берега Наровы, тем больше выторгуют за их спинами эстонцы. После третьего поражения красных нарком Чичерин телеграфировал в Москву, предлагая уступить Эстонии Принаровские и Псковские земли — в обмен на уничтожение армии Юденича. Еще немного, и вечный позор Эстонии — Тартуский мир — будет подписан.
Еще немного — и генерал Лайдонер, гори он в аду до скончания дней, приказом разрешит неслыханного масштаба мародерство. Около тысячи вагонов с провиантом и одеждой, оружием и медикаментами, личными вещами северо-западников будет разграблено эстонцами.
Еще немного, и красные спокойно прекратят тщетные атаки, зная, что на другом берегу Наровы северо-западники попадут не в тыл, что тыла и имущества у них больше нет. Что переправившихся будут разоружать поодиночке, загонят за колючую проволоку. Что у них отнимут хорошие шинели и сорвут золотые нательные кресты.
Еще немного — и Талабский полк — белая кость СЗА — погибнет в ледяной воде, под пулеметами эстонцев с одной стороны, под пулеметами красных — с другой. Немногие уцелевшие свидетели скажут, что красная от крови вода — не поэтический образ.
Северо-западная армия погибала. Отрезанный от фронта Национальный центр еще жил.
56
«Лавры Буйкиса достали?» — вспомнил Олька реплику Блюмкина, последовавшую за изложением его плана.
— А собственно — если само плывет в руки?
— Плывет — лови. В одиночку — пойдешь? Во-первых, не хочу рисковать двумя, во-вторых, очень уж ты тут годишься: барства в тебе на пятерых — порода, манеры, своего почуют. Второй бы тут только впечатление ослабил. А так — идейка шик-блеск.
Олька остановился перед дверью черного хода (парадная дверь так и оставалась заколоченной досками) и постучал условным стуком: два редких и три частых удара.
— Кто? — спросили за дверью. Голос был, как ни странно, детским, и у удивленного Абардышева мелькнула мысль, что адрес Шидловского53 оказался ложным.
— С приветом из Ревеля.
— Сейчас, тут задвижка.
Девочка лет десяти пропустила Ольку в квартиру.
— Кто-нибудь, кроме Вас, mademoiselle, дома?
— Проходите, пожалуйста, в гостиную, г-н… — девочка вопросительно взглянула на Ольку.
— Медведев. Прапорщик Олег Медведев, к вашим услугам, mademoiselle …? — Довольный легким началом игры, Олька ответил девочке вопросительным взглядом и мягкой улыбкой.
— Баскакова.
«Ничего себе… с первых же шагов и подобные коленца… Занятно».
— Вы — дочь инженера Баскакова?
— Да.
— Я очень рад.
— Присаживайтесь, г-н прапорщик. Вам придется немного подождать. Хотите кофе?
— С удовольствием.
Девочка, с явным увлечением играющая роль хозяйки — впрочем, уже привычную, — вышла из гостиной, которую Олька внимательно оглядел, не найдя ничего особенного, кроме разве того, что это жилище было слишком неплохо сохранившимся для времен военного коммунизма. В гостиной царила атмосфера предреволюционных годов, даже гитара, небрежно брошенная на диван, казалась чем-то естественным.
Через несколько минут девочка снова вошла в комнату с чашечкой настоящего, судя по запаху, кофе в руках.
— Вы из действующей?
— Да.
57
Желтые лучи света, косо падающие в беседку, заросшую сиренью, из стеклянных окон веранды, длинными полосами ложатся на дощатый пол.
Лепестки черных роз, белый камень скамей,
Сад ночной, сад заросший печального лета,
Шелест лип вековых наших старых аллей…
Олька сидит на перилах беседки — в руках у него гитара, на плечи наброшено черное шелковое домино: в дачном поселке весь день был карнавал, для взрослых он, впрочем, уже кончился, а компании шести-семиклассников еще не хочется расходиться…
Шелест лип вековых наших старых аллей…
Негромкие слова романса уходят к вершинам сосен…
— Ну нельзя же так спать среди бела дня, г-н прапорщик, — пробормотал Сережа, поднимая тяжелую голову от диванной подушки. — Даже перед бессонной ночью…
«Сколько же я спал? Сейчас, кажется, не совсем даже и день… До чего отчетливо снилось Останкино… Но странно, почему только Олькино лицо было — из всех, кто сидел в беседке…»
Голова гудела, очень хотелось спать еще. Из гостиной доносились голоса. На секунду задержавшись перед зеркалом, чтобы пригладить щеткой волосы, Сережа вышел в гостиную.
— Признаюсь, меня несколько удивляет подобная затея, — Некрасов, стоя у окна, говорил обращаясь к кому-то, кто сидел спиной к появившемуся в дверях Сереже. Озабоченное лицо Некрасова прежде всего обратило на себя Сережино внимание. Сте-нич, кивнувший Сереже, также смотрел довольно хмуро.
