August Flieger - Чужой 1917 год
* * *
У меня две новости — одна хорошая, а другая — настораживающая…
Во-первых, моя коллекция пополнилась еще одним экземпляром огнестрельного оружия — австрийским пистолетом Штайр-Ханн модели 1912-го года. Причем вся соль была именно в уникальности новоприобретенного ствола: он был сделан под патрон 9х19 'люгер', а не под стандартный 9х23 'Штайр'.
Помнится, я статейку читал, что Бавария собиралась заказать такие пистолеты в 1916-ом году, но чего-то у них там не срослось…
В этом мире, видимо, стороны достигли консенсуса — об этом свидетельствовала надпись 'Bayerische Zeughaus' на боковине сразу за заводской эмблемой.
Пистолет я приобрел у пехотного поручика — соседа Генриха по палате. Молодой человек, будучи весьма азартен, проиграл в карты несколько больше денег, чем имел — а посему и продал мне свой 'трофей' за пятнадцать рублей.
Что касается 'настораживающей' новости, то она была такова: Эвакуационная комиссия приняла решение о переводе нас с Генрихом для дальнейшего излечения в Москву.
Санитарный поезд ожидался через три дня.
Предстояло то, чего я больше всего боялся — встреча с семьей…
С теми, кто знает меня с детства — от самого рождения до отправления на фронт.
Конечно, рано или поздно это должно было произойти, но случилось очень и очень некстати…
Что делать?
Дабы успокоить нервы, я сел за разборку штайровского пистолета…
Глава VII
'А из нашего окна Площадь Красная видна! А из вашего окошка только улица немножко…'
Так, кажется, у дедушки Михалкова написано?
Из моего окошка видны переулки и сады Таганского холма, икрящиеся золотом в утреннем летнем солнце маковки аж двенадцати церквей (Вот уж поистине — 'сорок сорокОв') и сине-зеленую опушку пригородного леса вдали.
Евангелический полевой госпиталь располагается между улицей Воронцово Поле и Грузинским переулком, в который и выходит окно моей палаты.
В Москве начало августа.
Я сижу, облокотившись на подоконник и подпирая голову руками.
Яркий солнечный луч греет мое левое ухо, играет в гранях стакана с минералкой, стоящего на столе и размечая белую скатерть теневой клеткой от оконной рамы.
Страшно хочется за окно: посмотреть эту волшебную 'старую' Москву!
Пройтись по узким извилистым улочкам и переулкам, выискивая знакомые по прошлой 'будущей' жизни места.
Послушать незнакомую мне какофонию звуков, вдохнуть аромат эпохи…
Нельзя — режим потому что…
Я посмотрел на мирно спящего на соседней койке Генриха…
Мой друг постепенно выздоравливал — ему уже несколько дней колют какой-то чудодейственный противовоспалительный препарат с эпическим названием 'Панацеум'.
Типа лекарство от всех болезней.
Судя по тому, как шло заживление столь беспокойной для Литуса шрапнельной раны — под этим именем скрывался 'Пенициллин'.
Которого в это время, теоретически, быть не должно…
Если мне не изменяет память, его открыли году эдак в 1928, а применили и вовсе — в начале сороковых…
Хотя, я не врач — мало ли что эскулапы там изобрели…
* * *
Наше прибытие в Москву было обыденным и долгожданным.
Все-таки ехали почти четверо суток: это вам не скоростной поезд конца ХХ-го века… Постоянные остановки на стрелках и перегонах, а ведь паровоз надо еще и бункеровать углем, заправлять водой. Так что скорость передвижения, прямо скажем — не впечатляла.
Перед отъездом из Варшавы я послал санитара на телеграф — сообщить отцу на завод о моем скором прибытии. Только вот дату не указал — ибо сам не знал, сколько времени придется провести в пути.
А вот обыденность испарилась сразу после начала разгрузки.
К железнодорожной платформе с противоположной стороны подошел самый, что ни на есть настоящий трамвай с красным крестом вместо номера, в который санитары начали резво перетаскивать раненых.
Сказать, что я был в изумлении — это ничего не сказать!
Санитарный трамвай!!!
Охренеть!!!
От самого Александровского (Белорусского) вокзала мы проехали сначала по Тверской-Ямской, а потом по Садовому Кольцу.
Я, прильнув к окну, с интересом рассматривал мелькающие за стеклом здания и магазины, пешеходов и усачей-городовых, пролетки и редкие автомобили.
Людей на улицах почти не было: девять часов вечера по этим временам — поздний вечер.
Наконец трамвай остановился напротив усадьбы Усачевых-Найденовых, недалеко от Яузы. Оставшиеся полсотни метров от трамвайных путей на Земляном валу до дверей госпиталя в Грузинском переулке кто-то добирался сам, а кого-то тащили санитары.
По моей настойчивой просьбе нас с Генрихом разместили в одной палате. Правда, на третьем этаже, что 'костыльному' Литусу не очень удобно.
Ну, ничего — считай мы уже дома!!!
2Всю дорогу из Варшавы я не находил себе места, тоскливо глядя на пробегающие за окнами вагона пейзажи средней полосы России.
Причина же оных терзаний была донельзя банальной — родственники. Встреча с ними, по сути — главный экзамен, успешная сдача которого и определит мое место в жизни.
Только они — те люди, что знают меня с детства, смогут распознать во мне фальшь, заметить несоответствия в моем поведении, словах и поступках.
Задумчиво бренча на гитаре что-то такое из 'Чижа', я размышлял над создавшейся ситуацией, выстраивал внутренний диалог по принципу 'вопрос-ответ', подобно тому, как когда-то готовился выступать в суде.
Итак…
Несоответствие моего психологического портрета: изменение поведения, характера и несоответствие образу юного балбеса из хорошей семьи начала ХХ века?
В принципе, это основной вопрос.
Однако, тут мы имеем весомый контраргумент: мальчик (то есть — я) воевал, был контужен, потом тяжело ранен и вообще — 'хлебнул лиха' и 'повидал войну'.
Объективно — данная отмазка прокатит стопроцентно!!!
Если вдруг кто-то что-то заметит, то не придаст этому значения, потому как причина возможных изменений лежит на поверхности.
Дальше.
Изменение моего 'модус операнди'?
Все-таки образ мышления и образ действия человека начала ХХI века существенно отличается от того, что имеет место в данный период. Я по-другому интерпретирую полученную информацию и, соответственно, иначе реагирую, да еще и используя при этом жизненный и профессиональный опыт ушлого юриста в возрасте 'чуть за тридцать'.
Вывод — надо вести себя аккуратнее, предварительно анализируя слова и поступки, чтобы возможное несоответствие можно было отнести к штампу типа 'мальчик повзрослел'.
Следующим пунктом у меня идет 'привычки, умения и интересы'.
Курение.
Курить я в 'новой' жизни зарекся, да и желания-то особого нет. Хотя и читал когда-то статейку, что мол 'курение есть привычка не физиологическая, а психологическая', но как-то обошлось.
Саша до моего подселения не курил, ну а если бы и начал, то опять же 'война все спишет'.
Привычка чесать в затылке.
Тут самоконтроль необходим, ибо, в силу дворянского воспитания, для юного барона таковой жест неприемлем.
Почесывание кончика носа в процессе размышления — на людях недопустимо.
Это все полусознательные привычки, которых надо всячески избегать.
Слава Богу, что мелкая моторика и нормы поведения мне достались в полном объеме, например за столом — я не облажаюсь.
Надо постараться жестко привязать поведенческие императивы Саши к моему сознательно-бессознательному (Еще не знаю как, но идеи есть)…
Умения, приобретенные вместе с памятью реципиента, адаптации не требуют и могут быть использованы по мере надобности.
Что касаемо моего собственного багажа навыков, то они в данную эпоху в большинстве своем неприменимы.
За некоторым исключением…
Мое умение разбираться в людях и находить с ними общий язык — очень полезно, и незаметно.
Навык общения с женщинами надо адаптировать под местные реалии, ибо многие 'безотказные' приемы годов двухтысячных тут вызовут совершенно противоположную реакцию. Хотя конечно главное правило 'сделать вид, что ты внимательно ее слушаешь' и тут актуально.
Надо будет перед зеркалом поработать с выражением эмоций, а то лицо у меня теперь другое и какая-либо реакция при изменившейся мимике может показаться странной или недостоверной. Дамы это чувствуют и сразу замечают.
Последний пункт — это интересы.
Тут тоже, все — путем…
Тяга к оружию и всяческой технике полностью совпадает. И хотя уровень этой самой техники существенно разнится, теоретические знания у меня достаточные, дабы не вызывать подозрений.
Что может меня выдать?
Неизвестные песни под гитару.
К счастью, на гитаре Саша выучился играть еще в гимназии, в тайне от родителей (Хотя отец, кажется, что-то знал). Исполнять романы под 'цыганский' инструмент было тогда модно.
