Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
Вообще-то в чем-то он был прав. Сейчас и впрямь не время заниматься сведением счетов. К тому же не факт, что он участвовал в убийстве Годуновых — все могло произойти именно так, как он рассказывает. Я действительно стоял на его пути. Тут тоже понятно. Получается, что он никакой не убийца, а лишь грабитель. Опять-таки неизвестно, что вывело его на большую дорогу. Может, с голоду помирать не захотел. Словом, хватало нюансов.
Вот только пожимать ему руку мне почему-то не хотелось. Категорически. И улыбка у него какая-то наглая, и серые глаза чуть навыкате тоже наглые, даже стоял он нагло. Или, может, я придираюсь? Может, ларец простить не могу, потому и вижу в нем одно плохое? Я еще раз посмотрел на протянутую руку и твердо решил — пожимать не стану. Уж очень с души воротило. Вот не стану, и все тут.
— Перемирие, — сердито буркнул я.
Хотел добавить еще пару ласковых, но тут из шатра высунулся Пантелеймон и приглашающе махнул мне рукой, после чего я немедленно выкинул из головы все посторонние мысли и шагнул внутрь, за полог.
Болотистая низменная Мешера — не самое лучшее место для воинских станов, но в этот день мне было не до комариных полчищ, которые назойливо гудели даже в княжеском шатре. Мне вообще было ни до чего, кроме самого Воротынского, на убеждение которого я вбухал все свое вдохновение, ну и фантазию тоже, живописуя, как я повстречался со смертельно раненным сакмагоном, как он успел прошептать мне только одно слово «татары», после чего скончался прямо на моих руках, и как я потом удирал от их разъездов.
Михаила Иванович оказался на редкость неблагодарным слушателем. Он то и дело перебивал меня разными скучными вопросами, не давая как следует разойтись, а также ядовитыми комментариями вроде «у страха глаза велики». Это он о примерном количестве их войска, которое мне удалось подсчитать. Однако я был упрям, вдохновение мое — неисчерпаемо, и в конце нашего разговора он все-таки мне поверил. Правда, не во всем и не до конца. Это я про огромное, тысяч на пятьдесят, не меньше, войско татар. Но зато в самом главном — обошел крымский хан наши полки — не усомнился.
— Стало быть, они по старой Свиной дороге двинулись, — огорченно вздохнул он. — Хитры, нечего сказать.
— А у нас там ничего? — осторожно, а то вдруг решит, что выведываю, спросил я.
— Считай, что ничего, — сердито ответил он. — А то, что стоит, если с ходу, то за час-другой вспороть можно. А ведь нам отсюда уходить никак нельзя, — с тоской произнес он.
— Почему? — не понял я.
— Повеление государя — стоять где поставили, — пояснил Воротынский. — Ладно, поехали к князю Ивану Дмитриевичу. Все одно ему решать.
И мы поехали.
Ставка Вельского была расположена гораздо дальше от реки и в более живописной местности. На правах главкома Иван Дмитриевич выбрал для своего шатра чуть ли не единственный в этих заросших местах лужок.
Я с наслаждением прилег на травке, но понежиться мне не дали, позвав в здоровенный княжеский шатер. Я так понял, что он был одновременно и опочивальней, и столовой, ну и местом для служебных совещаний, под которые была отведена вся правая часть шатра. Там стоял грубо сколоченный стол, а по бокам от него две лавки. На обеих сейчас восседали сумрачные воеводы, с подозрением взирающие на меня.
— Это вот князь из фряжских земель, — хмуро сказал Воротынский, указывая на меня. — Но не из латын, а человек православный, — сразу же обозначил он мой статус— За веру свою успел пострадать в гишпанских землях у ихнего короля Филиппа.
«Ай молодец, князь. Вот уж не думал, что ты такой дипломат», — удивился я.
Результат не замедлил сказаться. Сидящие за столом оттаяли и одобрительно загудели. Пострадать за веру считалось почетным. Наверное, я все равно продолжал оставаться для них чужаком, но в то же время несколько приблизился, заняв промежуточное положение.
— И ныне, заслышав о татарах, во Пскове отсиживаться не стал — прямиком сюда метнулся, да заплутал и на Свиную дорогу повернул. Там ему сакмагон и встретился, кой от татар убежал. Ну а далее поведай нам, Константин-фрязин, яко оно было.
Я поведал. Меня попросили повторить, и я послушно поведал еще раз. Потом еще. Они слушали и не верили, недоверчиво перешептываясь между собой.
— А показать сумеешь? — спросил Вельский и поманил к себе.
Я подошел и тупо уставился в карту. Если бы я на самом деле видел татар, то потом, как бы ни петлял и какие кренделя ни выписывал, я бы все равно сумел сориентироваться на местности. Даже на этой допотопной, грубо, очень грубо намалеванной — слово «нарисованная» к ней явно не подходило — и неумело раскрашенной карте. Но я понятия не имел, где они идут. Попытался прикинуть и так и эдак, где может находиться загадочная Свиная дорога, о которой говорил Воротынский, но ничего не выходило.
— Мы ныне вот здесь стоим, — подсказал Вельский, упираясь толстым пальцем чуть выше тоненькой голубой ниточки, изображавшей Оку. — Ты, княж Константин-фрязин, судя по твоей сказке, вышел немного левее и ниже, вот отсель. — Палец поехал указывать, где именно.
— Шел я отсюда, а вышел… куда-то сюда, — неуверенно произнес я, упираясь во вполне приличное местечко, которое было более свободно от голубых ниточек рек.
— А ведь верно, Свиная дорога, — заметил главком. — Они, по всему видать, поначалу Чумацким шляхом шли, через запорожские степи. Потому и упустили их твои сакмагоны. — Криво усмехнувшись, он повернулся к помрачневшему Воротынскому: — Не иначе как на казачков понадеялись, что те упредят.
Михаила Иванович, сердито засопев, отвернулся и в свою очередь мрачно уставился на меня. «Твоя вина, фрязин, — красноречиво говорил его укоризненный взгляд. — Уехал во Псков, вместо того чтобы делом заниматься, вот они и прозевали».
Между прочим, совершенно несправедливое обвинение. Все равно за месяц-полтора, да пускай даже два мне удалось бы самое большее вчерне подготовить новую систему охраны границ на бумаге, и только. Воротынский даже не успел бы утвердить ее на Думе и у царя, а уж внедрить в жизнь тем паче. Но я не стал изображать из себя невинного страдальца — не то время и не то место. Потом все объясню. Вместо этого я, сделав вид, будто не замечаю упрека, повернулся к Вельскому, который неторопливо и обстоятельно продолжал свои рассуждения:
— Опосля же они у Волчьих Вод на Муравский шлях вышли, но и тут слукавили — недолго по нему продвигались, вбок сместились. Хитро придумали, ничего не скажешь. Места тут, знамо, для конных людишек неподходящие, низинки да топи, не разогнаться, зато нашу засечную черту обойти можно. Вот они ее и… — Он, не договорив, тяжело вздохнул, неспешно обвел взглядом присутствующих и спросил, обращаясь ко всем сразу: — И что нам теперь делать? Назад, к Москве ворочаться? Али туда, наискось идтить, чтоб путь перекрыть? Кто как мыслит?
Дальнейшее рассказывать долго, да и ни к чему. Скажу только о главном. Пока полыхали дебаты, я уже прохлаждался на лугу — из шатра меня бесцеремонно выперли, а затем, налопавшись душистой пшенной каши, понемногу клевал носом под полотняным навесом, прикрывавшим обеденный стол от жарких лучей солнца.
Спустя два часа прискакал еще один сакмагон, но на сей раз настоящий. Что уж он там наговорил воеводам, понятия не имею, но те завозились поэнергичнее и где-то ближе к вечеру приняли загадочное решение — с места не трогаться, но станы собирать, а тем временем заслать гонцов к царю, который со своими опричниками расположился наособицу, причем западнее, то есть почти на пути основных татарских сил. Как скажет государь, так они и поступят.
В дорогу снарядили десяток, включая меня с настоящим сакмагоном, Пантелеймона и остроносого. Все ратники были из полка Воротынского. Старшим назначили Пантелеймона, но только над прочими сопровождающими, а главным представителем и докладчиком текущего положения дел был молодой веснушчатый парень с задорно вздернутым курносым носиком.
— А что, фрязин, верно сказывают, будто за морями-акиянами есть земля, где люди вовсе черные ходют и совсем нагишом? — улыбчиво спросил он меня, едва мы тронулись в путь.
— Верно, — кивнул я. — Только не нагишом. На поясе у них повязка.
— Ишь дикие совсем, а знают, что уд[48] хоронить надобно, — засмеялся он и тут же: — А меня Балашкой кличут. Сызмальства так прозвали, когда я еще толком словеса не выговаривал и ковшик так кликал[49],— пояснил парень чуть стыдливо. — Да я не обижаюсь. А правда, что…
Пока ехали он, честно говоря, изрядно притомил меня своими вопросами. Любознательность из него так и выпирала, не давая ни минуты покоя ни ему, ни окружающим.
Хотя на самом деле был он далеко не прост — в этом я убедился еще на подъезде к царскому стану, раскинувшемуся близ Серпухова. Вначале он всполошил его своим неожиданным появлением — охрана у опричников была организована не ахти, и Валашка в надвигающихся сумерках сумел проскользнуть через сторожевые разъезды, как нож сквозь масло.
