Александр Мазин - Княжья русь
— Так это… Взять боярина да и потребовать: пусть делится! — предложил Путята. — Где это видано, чтоб боярин богаче князя был? Десять лет дружину… безбедно…
— Как бы не так! — Владимир хлопнул ладонью по столу. — Не князь дружину, а дружина князя кормить должна! Заруби себе это на носу, воевода! А знаешь, откуда у боярина Серегея этакие богатства? Потому что торгуют его люди на земле ромейской не по Уложению Святославову, а свободно. Есть у него грамота от ромейского императора, в которой приравнян наш боярин лучшим людям ромейским. И пожалован званием особым — протоспафария.
Последнее слово Владимир выговорил старательно и с удовольствием. Вот, мол, какое он дивное словцо знает.
— Немалые владения у боярина на ромейской земле. И виноградники, и сады. А главное — люди ему лично преданные. Вот и подумай, где основные богатства хранятся. А живет он все же здесь, на нашем, киевском, подворье.
— На подворье у боярина тоже всего лежит немало пробурчал Путата.
— И пусть лежит. Боевого коня, воевода, на мясо не режут. А чтоб ты лучше понимал, скажу: историю про Серегеевы богатства я от посланника ромейского услышал. А знаешь, почему мне посланник всё это рассказал?
Путята пожал плечами. Ромейский посланник был ему еще более неприятен, чем боярин Серегей.
— Потому что хотел ромей меня с боярином Серегеем поссорить. Зависть во мне возбудить. А вышло — наоборот. Потому что, воевода, что для моих врагов плохо, то для меня — хорошо. А ромеи мне — вороги, это и зяблику понятно.
— Почему — вороги? — не согласился Путята. — Мы с ними торгуем выгодно. Шелка, благовония, самоцветы…
— Да, Путята, мало ты в торговле понимаешь, — снисходительно произнес Владимир. — Шелка у ромеев не свои, а из далекой земли желтолицых. Благовония — тоже не свои. Из земли синдов. А самоцветы у булгар-бохмичей — втрое дешевле. Покупают ромеи дешево, нам продают дорого. А боярин Серегей у них барыш отнимает. Как раз вчера зять Серегея, хузарин Ионах, караван привел. С паволоками. Купил их для Серегея у бохмичей итильских и сюда доставил. Опять спросишь, откуда знаю?
— Откуда? — мрачно спросил Путята. Он уже понял, что старался зря: подкопаться под ненавистных варягов-христиан сегодня не получится.
— Да от самого Серегея. Подарок он мне сделал: две сотни саженей полотна.
— Щедро! — подивился Путата.
И впрямь щедро. С таким подарком Путята мог бы всю старшую гридь в шелковые рубахи одеть.
— А все-таки неспроста он Богуслава в провожатые монаху дал, — вернулся на свое поле Путята. — Лехиты с Богуславом судились. Уверен: купца того лехиты убили за то, что против них видаком был. А уж родичей Свардига — с ним заодно. Не довезет монаха до лехитских земель Богуслав.
— Коли так думаешь, то давай заклад. Я — две гривны, что монах доедет благополучно. Ты — одну, что Богуслав в его по пути прикончит. Принимаешь?
— Негоже воеводе с князем своим спорить, — уклонился Путята. — Пойду я. Торки ныне коней пригнали: надо бы поглядеть.
— Погляди, — отпустил его Владимир. Проводил взглядом широкую спину и усмехнулся. Это хорошо, что воеводы меж собой не ладят. Тем крепче будет их верность ему, Владимиру.
Великий князь улыбнулся своим мыслям — и задумался. Дума же его была проста: не поехать ли в Берестово, куда Сигурд привел двух девок, которых привели даны, девки были из земли англов. Таких великий князь не пробовал с тех пор, как еще совсем молодым ходил в свой первый вик с Дагмаром.
Тогда они славно потрудились: обчистили большой дом христианского бога и перепортили полсотни девок, которые назывались божьими невестами.
Кабы кто так обошелся с невестой самого Владимира, он бы обидчику кишки через глотку вытащил. А этот бог всего лишь наслал шторм на обратном пути.
Но Дагмар по приметам угадал его приближение (а может, Один подсказал) и увел корабли к берегу. В славную бухту, где викинги еще и поживились в имении местного тана.
С тех пор Владимир перестал верить в силу бога, которому кланялась мать его отца. И не ошибся. Старые боги оказались сильнее. А сильнее всех — славный варяжский бог Перун. Он, Перун, в отличие от Полянского Сварога совсем не ревнив. Ему все равно, кому в мирной жизни мажет губы воин. Вот почему не станет Владимир искоренять христиан. И не станет утеснять боярина Серегея. Крест — это слабость. Да и то сказать: поклоняться вещи, которой вороги убили твоего бога… До такого додуматься… Это как если бы он, Владимир, просил о помощи не пращуров, а печенежскую саблю, которой убили отца…
Воспоминание об отце снова навело на мысль о боярине Серегее. И снова заставило задуматься: может, не так уж слаб этот распетый бог, если из всех ближников Святослава, побитых копчеными на острове Хорса, выжил один лишь Серегей.
Да, трудно понять, что есть боги и чего они хотят.
Владимир вспомнил, как прошлым летом главный волох ближнего капища потребовал, чтобы князь убрал истукана Волоха с теремного двора.
А на возражение о том, что ему, Владимиру, Волох ближе и понятней, когда стоит поблизости, старший заявил сердито: если бы Волох пожелал быть понятным Владимиру, то Владимир был бы не князем, а его, Волоха, жрецом.
Владимир к волоху относился с уважением. И жрецов его одаривал частенько. Особенно же князю нравились Волоховы праздники. Но предпочесть звериные шкуры княжьему столу? Нет уж!
Мудро сказал волох. Не хотят боги быть понятными людям. Зачем им умаляться? А коли так, то и думать о богах ни к чему. Кормить, одарять, славить — да. А понимать… Пусть их жрецы понимают. А он, великий князь, поедет в Берестово и попробует белокожих дочерей англов. Что же до боярина Серегея, то надо его завтра призвать: выяснить, почему он все-таки отпустил монаха…
Часть вторая
РАТНАЯ СЛАВА
Главапервая
СОЛНЦЕВОРОТ
Канун года девятьсот восемьдесят первого от Рождества Христова, а от Сотворения мира — шесть тысяч четыреста восемьдесят девятого
В этот день по всем городам и весям подвластных, подданных и союзных Киеву земель — и в княжьих теремах, и в заваленных снегом землянках лесовиков, и в похожих на гигантские могилы домах у берегов Варяжского моря, и в крытых соломой Полянских мазанках, и на лесных языческих капищах, и в маленьких христианских молельнях, — праздновали главный праздник зимы — Солцеворот.
Лились рекой ставленные загодя пиво и мёды, плясали голышом в снегу, скакали ряженые, скалились окровавленными ртами черные идолы, протяжно пели волохи и тихо творили Чудо Евхаристии смиренные служители Бога Истинного, празднуя Светлое Христово Рождество.
Одна из таких тайных служб вершилась в доме богатейшего киевского боярина, славного воеводы Серегея.
На таинство и тихую светлую радость собрались христианские жены Горы и верные Истинной Вере киевляне. Здесь, в большом доме за крепкими стенами и за еще более крепкой славой хозяина дома, члены поредевшей христианской общины Киева чувствовали себя едва ли не в большей безопасности, чем под защитой стражи ромейского подворья. Праздник сей продолжался и после рассвета, однако для самого боярина и его сыновей христианский праздник закончился утренней литургией.
Когда первые лучи солнца упали на припорошенную снегом землю, боярин, его сыновья и ближняя гридь из христиан оседлали коней и направились к Детинцу.
Великий князь киевский милостиво позволил им не участвовать в ночных Играх, но присутствовать на пиру была обязана вся избранная Русь.
Нельзя сказать, что Сергею и его детям эта обязанность была в тягость. Тот же Богуслав с удовольствием обменял бы тихую молитву на воинские танцы у Перунова идола. Играющие на стали отблески факелов куда веселей мягких свечных бликов на серебряной чаше. Да и Волоховы игры ему очень даже по нраву.
Но обидеть родичей Богуслав не смел и не хотел.
Женщина с ними была одна — жена Артёма княгиня Доброслава.
Статная, белокожая и светлокосая, ростом не ниже своего мужа, с лицом строгим и властным, по-своему красивым — для тех, кому нравятся женщины Севера. С мужниной родней Доброслава держалась правильно: со старшими — скромно, с равными — ровно. Теплоты в княгине было не много. Женской сладкой слабости — и вовсе никакой.
Рядом с ней Лучинка, которую Славка все-таки ввел в дом, хотя и на непонятных пока правах, казалась тонкой березкой подле каменной глыбы.
Глыба эта березку в упор не видела.
Обидевшемуся было за Лучинку брату Артём объяснил: для Доброславы важно точное понимание: кто есть кто. А тут… С одной стороны, девка безродная, хотя и вольная, не холопка. С другой — главной хозяйке Сладиславе — первая помощница.
С этой стороны, кстати, у Лучинки хорошо получилось — Славка боялся: не примет девушку мать. Она бы и не приняла (не такой виделась ей подруга Богуслава), но жестокая судьба и, главное, то, что Лучинка тоже лекарка, — мягчило Сладиславино сердце. И месяца не прошло с тех пор как вернулся Славка, и в их доме появилась… ключница не ключница, но помощница, облеченная доверием настолько, что для челяди ее слово стало таким же значимым, как и слово госпожи.
