Александр Прозоров - Тень воина
— Че мне с ней делать, воевода? — пожаловался воин. — Кому мы девок слепых али увечных потом продадим? В Рязани, сказывают, по полгривны за каждую без торга дают.
«Понятно, — мысленно отметил интересный факт ведун. — Значит, не только я в беспамятстве половчат топил. И без меня желающих хватало». Но вслух он сказал совсем другое:
— Пойдем, бабушка, поедим чего-нибудь. Оголодал я чего-то. А детей топила зря. Их тоже персы с охотой, я слышал, покупают.
— С малыми совсем морока, — покачала головой та, не отрывая глаз от испуганной половчанки. — Тех, что старше, на торг выставляют. А их мне не дали. Токмо одного побить успела.
— Ну, и ладно, — взял ее за руку Олег. — Пойдем, покажешь, где еду держат.
Ведун привел ее к углям в обложенном огнями очаге, различил рядом какие-то деревянные обломки, кинул в костер. Пламя подросло, и Олег увидел вертел с полуобструганной тушой кого-то размером с барашка, переложил на вбитые в землю железные прутья, немного подождал, пока мясо согреется, обнажил нож, срезал несколько ломтей, протянул изможденной невольнице, длинные волосы которой превратились в бесцветную паклю, а во рту уцелело лишь несколько зубов. Та приняла угощение трясущимися руками, внезапно снова расплакалась:
— Я не бабушка… Мне двадцать четыре годика всего…
— Сколько? — не поверил своим ушам ведун.
— Двадцать… И еще четыре, — торопливо запихивая в рот мясо, прочавкала та. — Меня у Мурома украли. От подруг в лесу отбилась, на дорогу вышла, а тут они… Сперва насильничали все, пока сюда везли. Опосля на работы ставили, да всё били, били, что не ведаю ничего ихнего, степнячьего. Не кормили, токмо объедки подбирала, коли везло… А мальчики их баловства со мной выдумывали. А мужи противиться запрещали. Били, коли не слушала. И когда не успевала чего, били. Всегда били…
Она перестала жевать и снова заплакала — слезы проторили на лице две светлые полоски.
— Ладно… — Олег оттяпал кусочек себе, перевернул тушу и отрезал еще ломоть для женщины: — Теперь всё хорошо будет. До границ русских доведем, а дальше в Муром без опаски вернешься, домой. Одежку тебе справную дадим, дабы не замерзла, снеди всякой соберем в дорогу.
— Бегите! — внезапно замерла невольница с куском мяса в руке. — Бегите быстрее! Ты ведь воевода? Так бегите, бегите! Хан Биняк, как про ваше появление проведал, так мальчишек во все стороны послал: родичей из иных кочевий скликал, соседям челом бил, просил подмоги. Сберутся все, сюда явятся — побьют усех до последнего!
— Кишка тонка всех побить.
— Сказываю тебе, воевода, побьют! Тыща сберется, а то и более! Со всех сторон набегут.
— Ужель так любят хана Биняка?
— Когда своих бьют, рази поминаешь, люб али не люб? Всё едино на подмогу кинешься. Одно — промеж своими ссоры, иное — коли чужаки приходят…
Это верно, клич «Наших бьют!» никогда не оставлял выбора и сомнений — плохих соседей приезжие лупцуют али хороших. Главное — «наших». Олег задумчиво разворошил подброшенные дрова, чтобы огонь не лизал мясо, отрезал себе длинный ломоть и принялся задумчиво жевать.
Нет, бежать сломя голову — глупо и позорно. Раз пришли в кочевье, вычистить его надобно до донышка, как половцы русские деревни вычищали. Тем паче, что быстро примчаться соседи никак не могут. На пару дней пути от кочевья — пастбища хана Биняка. Еще два — по землям соседей. Значит, к ближним кочевьям гонцы, даже со всех сил торопясь, раньше двух дней не поспеют. Плюс — пара дней на сборы. Плюс — четыре дня пути. Три дня, как их заметили, уже миновало. Получается, еще дней пять есть в запасе, не менее.
— Ты хоть раз видела… — Олег запнулся, но выдавил: — Девушка… Ты видела, как соседи сюда приезжают? С какой стороны?
— Раз оттуда прискакали, — махнула рукой куда-то на стену юрты невольница, — но больше со стороны Волчьего бора скачут. Я так слыхала, иных лесов окрест нет, а путникам без огня тяжело — от мимо бора все и кочуют.
— А тем более зимой, — кивнул Середин, доедая мясо. — Стало быть, и подмога мимо Волчьего бора пойдет. А коли по уму действовать, то возле него и встречаться половцам надобно, дабы не поодиночке на нас набрасываться, а силу собрать да раздавить одним наскоком. Всё равно ведь получается, что мимо этой рощицы дороги у нас нет.
— Бегите! — снова попросила невольница.
— Дней пять у нас есть, — покачал головой Олег. — Давай, красотка, есть досыта, кумыс пить, отдыхать перед дальним переходом. За это время управимся. А коли кто раньше и заявится… Ну, так ему же хуже.
В действительности ратники управились со сборами только за шесть суток. Стада хана Биняка понадобилось вылавливать среди заснеженных просторов целых три дня. Во-первых, русские охотники, естественно, не знали, где пасутся те или иные стада, и их собирали с помощью освобожденных невольников, коих в кочевье оказалось немногим меньше полусотни. Во-вторых, после того, как хан прислал посыльных, призывая крепких пастухов для отпора, многие опытные кочевники предпочли уйти подальше, даже на чужие пастбища, и их пришлось форменным образом выслеживать, рубить, забирать скот. Всё это Олег узнал, когда с огромными, никем не считанными отарами прибыли последние, отправленные за добычей, дозорные.
Потом для замерзших в степи охотников был устроен отдых с кумысом и ласковыми половчанками, чтобы не сильно завидовали остававшимся в лагере товарищам. А еще целый день ушел на то, чтобы на свои, родные, телеги, уведенные степняками с Руси, на восточные двухколесные арбы, на тяжелые, предназначенные для быков, повозки, украденные кочевниками и вовсе непонятно где, загрузить найденное у колодца зерно, репу, капусту и морковь, чтобы собрать юрты — снять шкуры, скатать войлок, увязать каркасы. Заночевали ратники, как уже привыкли, на снегу, завернувшись в шкуры, и наутро рать наконец медленно двинулась вперед. И если захваченные многочисленные табуны еще были готовы мчаться в неизвестность вскачь, то овечьи отары, как их ни подгоняй, тащились чуть быстрее пешего путника. Точно так же, еле-еле, скрипели колесами арбы.
— Три… — прикинул на глазок Олег.
— Что три? — не понял едущий рядом Захар.
— Три дня нам таким ходом до Волчьего бора тащиться, — покачал головой Середин. — Ты даже не представляешь, старшой, какой сюрприз нас будет там ждать к этому времени.
— Какой? — не уразумел намека мужик.
— Ох, лихой, Захар. С длинными копьями, с крепкими мечами.
— Так, может, бросить овец да быстрым шагом пойти?
— Нет, ни к чему, — не согласился Середин. — Засада от этого меньше не станет, а добыча убавится. Люди должны знать, за что дерутся. Так и щиты легче покажутся, и сеча веселее будет. Пусть бредут. Только прикажи всю живность капустой да морковью кормить, чтобы в снегу не ковырялись и с голоду не попадали. Нам дома и без половецкого запаса сытно, а вот скотине подкормиться надо. Пусть жрет, а то и не доведем.
Позади снег медленно заметал пологую низину, щедро напоенную кровью, опустошенную чуть не до последнего зернышка. В середине ее, в древнем колодце плавали гниющие мертвецы, превращая драгоценную воду в яд. Ведун прекрасно понимал, что его воинство захватило не всех обитателей кочевья. Что точно так же, как в деревнях бабы с детьми отсиживались в схронах, так и среди степняков наверняка были те, кто отыскал место, чтобы затаиться, кто улизнул в степь и зарылся в неведомые ямы, отошел с торных троп. Но когда эти несчастные вернутся-таки к Кривому колодцу — они не найдут ни крошки еды, ни щепки дров, ни глотка воды. Ничего, что сможет продлить их жизнь хотя бы на десяток дней. А потому в степи скоро станет больше еще на несколько десятков мерзлых трупов.
Однако Середина не мучила совесть ни в единый миг. Потому что, оставь он жизнь кому-то из обитателей половецкого кочевья — те вырастут, наберут силу и придут в русские пределы с ненавистью и местью. Ведун уже достаточно пожил в этом мире, чтобы знать: народы, племена, селения, что убивают русских людей, что превращают их в рабов — не имеют права на существование. Никто, от взрослых мужей и до малого семени. Только так можно достичь мира и покоя на земле русской. Выбор прост: или люди, или убийцы и грабители. Третьего варианта не дано — а потому Середин сделал выбор в пользу своих.
Белый змей
Отары недовольно блеяли, но, подкармливаемые каждый вечер сытными «корешками», шли и не редели. Люди, правда, иногда начинали возмущаться, что воевода держит их в черном теле, что три дня подряд ни единого костра запалить не удалось, отогреться и горячего сварить — однако многочисленные добытые стада и длинный обоз со всяким добром не давали ропоту перерасти в бунт. Старшие по-прежнему признавали за Серединым право отдавать приказы, а ратники — право посылать их в дозоры и держать на холодном сале, кобыльем молоке и вяленом мясе.
