Юрий Валин - Запах снега
— Нравится, а? — постукивал-ласкал темными деревяшками, — по лицу, по веревкам кляпа. Льнул как к любовнице, грудью наваливался, лапы по полумертвому телу скользили. — Ты глянь, скоге, глянь. Ты такое любишь, я знаю. За все расплатишься, отродье лесное…
Дженни не смотрела. И так знала, и игрушку, и то, что ума лишился адепт Светлого. Теперь уж никакими снадобьями и ворожбой его не отрезвишь. Скоро дружки опомнятся, сами безумца прирежут. Только не увидеть этого.
Умереть бы прямо сейчас.
— Тварь, тварь, — шепчет сладострастник, трется, в шею лижет. Вздрагивает нетерпеливо большое тело. Дженни тоже вздрогнула, — тяжелый крест-решетка по руке, к крышке стола привязанной, стукнул, прямо по раздробленным пальцам. Боль.
— А, не терпится тебе?! — навалился сильнее. — Сейчас…
Левую ладонь терзала тупая боль. Сильно зацепил знак нового бога, — дернул как крюком, — даром что разбитая ладонь сплошь бечевкой опутана.
Упырь-человек возился, готовя «удила». Помнил — рот пленнице свободным ни на миг нельзя оставлять. Дженни следила, кося глазами.
— Не хочешь? Упрямая, — Столяр захихикал. Сумасшедший великовозрастный мальчишка-шалун с торчащим из развязанных штанов членом.
Дженни умоляюще замычала, попыталась двинуть головой, — что-то получилось. Он нагнулся:
— Ерзаешь? Хорошо живучей скоге быть? Нравится под мужчинами валяться?
Дженни пыталась заплакать, — нравятся упырю-человеку слезы. Еще бы мгновение выиграть.
Ведь мелькнула надежда. Показалось, ослабла бечева на левой руке. Может такое быть? За четыре дня от былой ведуньи одни кости остались, да грязное мочало на голове. Воители с дарками ей пальцы дробили тщательно, да и когда кисти стягивали, бечевы не жалели. Но тонкая она, бечева, тонкая! Шевелились пальцы бескостные, ослабляли потихоньку путы.
Учуял волненье, нагнулся еще ниже, жадно в лицо вгляделся:
— Подыхать никак собралась? Обожди, обожди!
Взгромоздился верхом, придерживая одной рукой кляп, другой приготовил «удила»:
— Ну-ка…
Дженни, не надеясь, скрестила то, что раньше пальцами было.
«Слабость тебе»!
Кляп изо рта пленницы Столяр уже потянул, да неловко. Отяжелевшая рука выронила «удила».
Еще не поняв, потянулся за игрушкой:
— Вот, демон тебя возьми…
Дженни вытолкнула распухшим языком кляп, изо всех сил сложила пальцы в знак:
— Спи!
Видно, ничего в теле не осталось, кроме родной Силы Леса, что четыре дня в заточении мучилась, выхода найти не могла. Сильна в этот миг Дженни стала.
Закрылись изумленные глаза Столяра, повалился на пленницу, словно в очередной раз облизать хотел.
Дженни лежала под ним, слушала похрапывание. Спит. Как такому поверить? Язык ведьмы в рот возвращаться не желал, — торчал между губ лопнувших, толстый, бесчувственный. И как заклятье выговорить смогла? Силы чудом хватило, — это потому что Лес рядом. Ведь одним себя утешить могла — когда все кончится, под деревьями в покое лежать останешься.
Нет! Сейчас и думать не смей.
Такой осторожной Дженни еще никогда не была. Виток за витком пальцы освобождались от бечевы. С веревкой, что руку к столу притягивала, справилась легче. Расходовала Силу по капельке, наставник и тот серебро щедрее тратил. После веревки сплоховала, — рук и ног попросту не было, — тяжесть их, и та не чувствовалась. От неловкого движения, подправленного Силой, упырь-человек соскользнул со стола с грохотом и стуком. Сам похрапывать не перестал, но из соседней комнаты со злобой сказали:
— Да хватит уже! До крови сотрешься.
Дженни вытянула руку в темноту, — можно ли заклинать култышкой?
«Спите! Спите! Спите!»
Шептала или лишь язык вздрагивал?
Тишина.
Столяр свалился хорошо, грудью на лавку. Ножны, висящие на боку, сами подставились. Дотянулась, даже тратить Силу не пришлось. Воинственные они, «крестовые», даже на бабу с двумя клинками залазят.
Дженни срезала веревку с правой руки и успела освободить одну ногу, когда вернулась боль…
Резала «крестовых» и слезы капали. Боль в бедрах и между ними еще можно было перетерпеть, но руки терзало так, что отрубить впору. Сейчас Силу тратить было неразумно. Дженни приставляла двумя ладонями кинжал к горлу спящего, — не за рукоять, лишь за плоское лезвие удержать могла, — наваливалась на рукоять животом. Хлюпало, — хрипел спящий, и переставал спящим быть. От всех четверых одинаково пахло — потом, пивом и едой обильной. Дженни сама начала хрипеть от нетерпения. Проснулся лишь один, глаза успел раскрыть, и «Скоге!» выдохнуть. Подавился хлынувшей кровью.
— Я не скоге! — пробормотала Дженни, скаля черные зубы. Оставив кинжал в горле издохшего, поползла обратно к столу, к Столяру.
Спал.
Дженни, ковыляя, отыскала четыре подходящих клинка, — нашептала, вкладывая Силу в сталь щедро, уже не экономя. Осторожно перевернула упыря, прибила клинками рукава и штанины к дощатому полу. Теперь свечи. Пришлось отыскивать еще одну. Подстегнутые Силой свечи горели ярко, — воск капал в раскрытый рот мужчины, — Столяр морщился, но проснуться уже был не в силах.
Девушка добрела до дверей. Дом стоял в отдалении от Фурки, — только дорогу и видно. Серел рассвет. Было холодно, — ковыляя по изморози, Дженни порадовалась, что еще может испытывать что-то кроме боли. Раскачивались близкие лапы елей. Ведьма с трудом избежала искушения немедля проклясть город и людей. Позже. Пока нужна Сила — глаза прохожим отвести. Дженни обошла ограду, дом вместе с конюшней, — лошади зафыркали, — и вернулась в тепло.
Столяр тяжело дышал, над его ртом вырос белесый нарост воска. Дженни сняла свечи. Пробормотала заклятье. Все, дальше можно и без Силы справиться. Выбрала нож. Штаны упыря уже развязанными были, оставался пустяк.
Кровь едва сочилась, — это хорошо, — протянет долго. Дженни бросила нож и разбудила упыря.
Он бился почти беззвучно, — лишь каблуки сапог колотили о пол. Замирал безмолвный, растянутый, но все понимающий. Смотрел. Снова бился. Иногда из вскрытого паха брызгала тонкая струйка крови.
Дженни потратила остатки Силы на себя. Боль в правой ладони чуть притупилась. Ведьма долго пила из ведра, потом упала за стол, опустила лицо в миску, набила рот холодными жирными бобами. С трудом жуя, пододвинула локтями кувшин с остатками пива и краюху хлеба. У бобов и пива вкуса не было, хлеба вообще откусить не удалось. Дженни заставила себя еще глотнуть пива.
У Столяра глаза вылезали из орбит, — сознания он не потеряет до самого конца.
— Я не скоге, — объяснила Дженни упырю-человеку, пытаясь жевать бобы. — Это мой отец был из скоге. А мать — Дженни Зеленые Зубы. Тебе это интересно, а, Столяр?
Глава восьмая
В Фурке пришлось застрять. Лит снял угол у старика-кожевенника, — за стеной была мастерская, попахивало в доме ощутимо, зато было спокойно и от постоялого двора недалеко. Малый с изумлением принюхивался к незнакомым ароматам дубленых кож, слегка почихал, но быстро освоился. От большой комнаты закуток отделял дымоход, да ветхая занавеска, — Малый мог спокойно ползать по плащу. Делать, по большому счету, было нечего, — Лит рассказывал обузе истории про Героя, учил держать себя в руках, и сплетничал о речниках. Разговаривать с Малым было одно удовольствие, — слушал тот с интересом, перебивал редко. Дожидались обоза на Дубник. Двинуться в неблизкий путь самостоятельно Лит не решился. То есть, как раз самостоятельно и пошел бы без особых раздумий, но с Малым — иное дело. Рисковать обузой совсем нехорошо. Лучше подождать солидных попутчиков.
Выяснилось, что ждать придется непонятно сколько. Обозы на северо-запад двигались редко — первый снег лег обильно, зимней ярмарки еще ждать и ждать, потому в дорогу никого и не тянуло. За четыре прошедших дня на Дубник только королевский гонец с охраной и проскакал. Проситься к служивым господам в попутчики Литу, понятно, и в голову не пришло. Лошадь купить вполне можно, да какой всадник из углежога? Впрочем, за гонцом увязаться все равно не получилось бы, у королевских с этим строго. Ничего, подождать можно.
Жили скромно. Лит опасался показывать денежки, — городским жуликам только поверь. Впрочем, Фурка оказалась городком тесным. Единственный постоялый двор, две таверны, да небольшой рынок. Кормились горожане в основном с приезжих. По теплому времени обозы шли густо: и из Дубника, и из столицы, к Ивовой Долине и дальше к горам, на дальний юг. Ну и из хуторов провизию часто возили. Сейчас, в конце осени, самое глухое время настало.
Лит возвращался с рынка. День выдался ясным, но сырым, — снег так и лип к подошвам. Лепешки, упрятанные в сумку, приятно похлопывали по боку, в руках углежог нес кувшин с молоком. Молоко Малый любил, — и с кашей мог покушать, и без каши похлебать. Еще сильнее дите любило сгущенную сладость, но лакомство следовало экономить, — содержимое бутыли, полученной от речников, в дальней дороге наверняка пригодится.
