Валерий Ковалев - Левиафан
На шум моторов из дверей ближайших домов выскочили несколько укутанных в меха женщин и испуганно уставились на невиданных чудовищ.
— Наверное, все мужики на охоте, — сказал, выбираясь из кабины, фактор и направился к неподвижно застывшей группе. Затем, подкрепляя слова жестикуляцией, он что-то сказал, и одна из женщин, молодая индеанка в отороченной собольим мехом красной одежде, пригласила гостей в самую большую хижину.
Там, у жарко пылающего очага, на ложе из бобровых шкур, сладко всхрапывая и пуская слюни, спал рослый детина, одетый в расшитые бисером кожаные рубаху и штаны.
— Местный тайон, то бишь начальник рода, — сказал Шелихов, обращаясь к Мореву. — Не иначе пьян, скотина. Клавдий, разбуди-ка его.
Нагнувшись к спящему, фактор стал трясти того за плечо, и детина открыл мутные глаза. Что-то пробормотав, он уставился на гостей, а затем, узнав фактора, живо вскочил и радостно облапил того за плечи.
— Признал кормильца, — хмыкнул Шелихов.
Поговорив с тайоном на языке индейцев, Рябоконь сообщил, что все мужчины рода отправились на медвежью охоту и ожидаются к вечеру, а пока хозяин предлагает перекусить.
— Ну что ж, не откажемся, — благодушно кивнул головой Шелихов.
Тайон что-то приказал женщине в красном, и та беззвучно исчезла за дверью.
Через несколько минут, сняв верхнюю одежду и усевшись на шкурах, гости отведали поданную индеанками на деревянных блюдах жареную лосятину и истекающую соком отварную семгу.
После трапезы, по предложению тайона, которого звали Унанган, все отправились в ближайший амбар. Он был наполовину заполнен связками собольих, песцовых и бобровых шкурок, матово искрящихся в полумраке. Здесь же, у стены, были сложены несколько десятков моржовых бивней.
— Скажи ему, — обратился Шелихов к Рябоконю, ткнув пальцем в индейца, — чтобы все это доставил в факторию. Мы дадим хорошую цену.
Выслушав Рябоконя, Унанган радостно закивал головой и что-то ответил.
— Он согласен, — перевел фактор.
Остаток дня и ночь решили провести в поселке, а утром отправиться к ключам. Идти туда следовало на лыжах, которые предусмотрительно были захвачены с собой.
Вечером, когда в небе зажглись первые звезды, вернулись охотники. Они добыли медведя и лося, мясо которых привезли на собачьих упряжках, а также нескольких соболей и рысь. По этому случаю был устроен праздник.
Перед хижинами развели огромный костер, на котором в котлах варилось мясо, шаман рода облачился в шкуру убитого медведя и стал исполнять ритуальный танец, а воины, окружив его, потрясать копьями и издавать гортанные крики.
— Эко развеселились, нехристи, — сказал Шелихов, обращаясь к Мореву. — Вам доводилось такое видеть?
— Нет, — ответил тот, с интересом наблюдая за индейцами.
Праздник, сопровождавшийся танцами и разноголосым пением под гулкие удары бубна, продолжался до поздней ночи, а когда котлы опустели, все отправились спать.
Гостей поместили в одной из хижин, где они уютно расположились на мягких шкурах.
Рано утром, когда над сопками занялся рассвет, наскоро выпив плиточного чаю с юколой, Шелихов, Рябоконь и Морев двинулись в путь. Впереди шел Унанган, пожелавший сопроводить гостей. Под широкими камусовыми лыжами пронзительно скрипел снег, в лесу от мороза трещали деревья, где-то тоскливо кричала птица.
Первую остановку сделали в полдень, миновав лесистый хребет и спустившись в долину. У отвесно уходящей вверх гранитной стены развели костер и, набив снегом котелок с чайником, повесили их над огнем. Пока спутники варили мясо и заваривали чай, индеец снял с плеч лук и исчез в лесу. Вскоре он вернулся с двумя белками и ловко снял с них шкурки. Затем извлек из тушек желудки и, насадив их на прутья, принялся жарить.
— Неужели это можно есть? — с сомнением взглянул Морев на Шелихова.
— А почему нет? — ответил тот. — Зимой белки питаются запасенными с осени грибами и орехами. И поверьте мне, это стоит попробовать.
Купец оказался прав. Протянутый Унанганом Мореву подрумяненный желудок оказался необычайно вкусным.
— Ну и как? — поинтересовался Шелихов, с аппетитом уплетая второй.
— Нет слов, — ответил Морев. — Настоящий деликатес.
Основательно подкрепившись и выкурив по трубке, снова встали на лыжи и двинулись дальше. К вечеру, когда белесый шар солнца стал клониться к западу, вышли к ключам. Они располагались на плоской, подернутой паром низменности, питая собой небольшую струящуюся между замшелыми валунами речку. В воздухе чувствовалось влажное тепло и легкий запах серы.
— Вот и добрались, — сказал Рябоконь, сняв с головы лисий малахай и утирая лицо.
А Морев направившись к ближайшему ключу, сунул в него руку и тут же отдернул. Вода оказалась горячей.
— Таких источников здесь немало, — сказал, внимательно озирая окрестности Шелихов. — Мы в них как-то даже мясо варили. Клавдий, а где балаган того старателя, что вы нашли? — обратился он к фактору. — Смеркается, пора устраиваться на ночлег.
— Да вон там, у обрыва, — указал рукой фактор в сторону расположенного неподалеку распадка. На его поросшем елями склоне виднелась небольшая, наполовину врытая в землю хижина. В ней оказались узкие нары из жердей, сложенный из небольших камней очаг, а также стоящие в углу ржавая лопата и промывочный лоток.
— Небогато, — хмыкнул Шелихов, снимая котомку и присаживаясь на нары. — А где похоронили того бедолагу?
— Да тут, неподалеку, — кивнул Рябоконь в сторону леса.
— И с чего вы решили, что он американец?
— А вот, — ткнул фактор пальцем в одно из бревен над дверью. Там, едва различимо, виднелась вырезанная ножом надпись.
— «Майкл Смит. Калифорния», — прочел, подойдя к стене Шелихов. — Далековато, однако, забрался этот Смит, — буркнул он.
Проветрив помещение, набрали в лесу хвороста и растопили очаг. Затем нарубили сосновых лап и, устлав ими земляной пол, расположились на ночевку.
Поутру, захватив из саней необходимые инструменты, все отправились к ключам. Миновав несколько, подошли к истоку реки, двинулись вдоль нее и через пару сотен метров наткнулись на остатки шурфа.
— Вот тут он, по-видимому, и мыл золотишко, — сказал фактор, указывая на оплывший, покрытый наледью небольшой отвал.
Взяв из рук одного из матросов лоток, он вошел в тихо струящуюся воду, зачерпнул в него глинистого песка и осторожно стал промывать его. Вскоре на дне лотка остался тонкий слой рыжеватого налета, в котором что-то блеснуло.
— Есть, однако! — радостно крякнул Рябоконь и осторожно взял в пальцы небольшой самородок. — Золотника два будет, — протянул он находку Шелихову.
— Пожалуй, — пробормотал тот, внимательно осмотрев самородок и передав его Мореву. — А ну давай еще.
Вторая промывка ничего не дала, а при третьей в лотке обнаружились еще два самородка примерно такого же размера. Двигаясь вдоль по течению, вся группа вскоре подошла к весело звенящему перекату, где у одного из гранитных валунов оказалась целая россыпь.
— Судя по всему, здесь можно организовать прииск, — сказал Морев, обращаясь к Шелихову.
— Да, — согласился тот. — Золота тут немерено.
После этого, наметив места для закладки шурфов и будущих построек, все вернулись в хижину и стали собираться в обратный путь. Доставленные образцы произвели на Якоби самое благоприятное впечатление, и с этого дня началась подготовка к предстоящим работам.
По приказу генерал-губернатора, в Большерецком и Верхнем острогах была отобрана сотня знающих старательское дело каторжников, которых весной доставили в Охотск и до времени поместили в острог. А как только море очистилось ото льда, их погрузили в трюмы двух кораблей и в сопровождении «Левиафана» отправили на Кадьяк.
Вскоре на острове застучали топоры и на берегу дотоле неизвестной реки вырос прииск, названный именем светлейшего. Моряки «Левиафана» приняли самое активное участие в его строительстве, и вскоре прииск заработал.
По настоятельному требованию Морева, каторжники были освобождены от цепей, им усилили питание, что немедленно сказалось на выработке. В трудах и заботах пролетел год, а следующей весной зашедший в Охотск пакетбот доставил туда известие о кончине светлейшего. Помимо этого, находившимся на судне фельдъегерем Мореву было вручено письмо императрицы, которым «Левиафану» предписывалось оставаться на Камчатке до особого распоряжения.
Когда он ознакомил с его содержанием заместителя и старпома, те помрачнели.
— Да, мавр сделал свое дело, мавр может уходить, — горько сказал Сокуров. — Не думал я, что за все нами сделанное будет такая благодарность.
— И что будем делать, Александр Иванович? — сказал Круглов. — Может, все-таки вернемся?
