Евгений Сапронов - Чёрный сокол
– И что тебе так моя Коломна далась! – Возмущался Роман Ингваревич. – Почто ты ее так упорно сжечь хочешь?
Горчаков ненадолго задумался. Мысль о том, что Коломну надо непременно сжечь пришла ему на уровне интуиции. И вот сейчас он пытался ее логически обосновать. В памяти очень кстати всплыли строчки:
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
"Коломна должна встретить Батыя, как Москва Наполеона, – оформилась четкая мысль. – И это будет не мелкая пакость победителям от побежденных. Это серьезная заявка на будущее. Это означает следующее: Мы не сдадимся! Мы сами будем жечь собственные города, и уничтожать свой хлеб. Мы будем мерзнуть в лесах, и голодать, но и вы остаетесь без припасов! Вам нас не сломить, мы будем драться за свою землю до конца! Если придется, то мы поляжем все, но и вас положим столько, сколько сумеем. Легких побед вам тут не будет! Хотите попробовать такую войну? Тогда идите дальше!".
– Сам город жечь не обязательно, – признал Олег. – Достаточно только вывезти или уничтожить припасы и фураж. Но ты ответь мне, Роман Ингваревич: вот если бы ты сам пошел на рать, дошел до вражьего города и увидел его горящим, что бы ты подумал? – Горчаков оперся локтями о стол, подался вперед и уставился на князя вопросительным взглядом.
Теперь задуматься пришлось Роману.
– Даже и не знаю, – ответил через некоторое время коломенский князь, пожимая плечами.
– Ладно, Роман Ингваревич, – не отставал Олег, – я по-другому спрошу: ежели некоему народу ничего не стоит и свой собственный город сжечь, как бы ты помыслил, легко ли тебе будет сей народ покорить?
– А ведь Олег Иванович дело глаголет, – промолвил густым басом Еремей Глебович, и занятые своими мыслями Роман с Олегом разом вздрогнули от неожиданности.
– Это же, как перед дракой шапку оземь бросить! – пояснил воевода, вопросительно поднявшему брови Всеволоду и негромко пропел:
Утаман снял серу шапку
Да на землю положил,
Вынул ножик вороненый
И сказал – не побежим!
– Поняли теперь, к чему Олег Иванович клонит, – обратился Еремей Глебович к князьям.
– А ведь верно, – согласился Всеволод. – Надобно нам ворогу показать, что мы на все готовы пойти, лишь бы Землю Русскую защитить. И за ценой мы не постоим! Соглашайся, Роман Ингваревич, – развернулся он к сидевшему рядом коломенскому князю. А мы с батюшкой, коли живы будем, поможем тебе отстроиться.
– А ин ладно! – Роман хлопнул тяжелой ладонью по столу. – Уговорили! Ударю и я шапкой оземь!
Князь озорно посмотрел на Всеволода с Олегом и продолжил напевку, начатую воеводой:
Утаман у нас молоденький,
Мы не выдадим его,
Семерых в могилу сгоним,
За него за одного!
Роман насмешливо поглядывал то на Всеволода, то на Олега, явно намекая на их молодость и недостаточную зрелость, для принятия судьбоносных решений.
Горчаков тоже решил слегка поддеть коломенского князя и продемонстрировать свою стратегическую состоятельность.
– Нельзя Коломну сейчас удержать, – сказал он. – Монголы все земли рязанские разорили и припасы у них сейчас есть. Я не сомневаюсь, что их хватит, чтобы с неделю простоять под городом, а дольше Коломна все одно не продержалась бы. Пусть лучше эту неделю враги до Москвы топают. Да по разоренным нами местам.
– А дальше, – встрепенулся Всеволод, поскольку речь зашла о городе, которым сейчас правил его младший брат. – Дойдем мы до Москвы, а там ты скажешь, что и ее надо пожечь? Или как?
Олег снова задумался. По-хорошему и этот город следовало бы сжечь, а решающий бой дать под Владимиром. Но ведь это Москва! Для сидящих за одним столом с Горчаковым это ничем не примечательный городок, каких на Руси десятки. Что же до Олега, то он в этом городе родился и с детства помнил знаменитые слова: "Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва!"
Горчаков выпрямился, набрал полную грудь воздуха.
– Москву надо защищать! – выдохнул он. – Я сам буду драться за Москву до последней капли крови! – внезапно даже для самого себя пообещал Олег и стукнул массивным кулаком по столу. Будто печать поставил.
Наутро после затянувшегося военного совета, Горчаков отправил в Москву почти весь свой Двор. А сам вместе с Вадимом, Учаем и Вирясом, прихватив двух пленных монголов, помчался вверх по Оке.
Гуюк-хан сын Великого кагана Угэдэя смотрел на пылающий город с труднопроизносимым для монголов именем. "Ко-ло-мы-на" – едва выговорил хан по слогам. По донесению передовых дозоров дым над валами и деревянными стенами показался вскоре после того, как они их увидели. Потом из городских ворот вылетел небольшой отряд всадников и поскакал вверх по реке, на берегу которой расположен этот город.
"Урусуты ждали. Они хотели, чтобы я увидел, как горит Ко-ло-мы-на, – сделал вывод Гуюк-хан. – Это послание! Но что урусуты хотят нам сказать?"
Сын великого кагана покосился на застывшего рядом в седле Бурундая, с чьим корпусом он соединился вчера.
Когда за день до этого, ехавшему в середине своего тумена Гуюку, доложили о задержанных передовой сотней гонцах, он в окружении своих телохранителей – тургаудов выехал из, растянувшейся по льду широкой реки колоны, и велел привести задержанных. Вскоре перед ожидавшим в седле ханом, за которым знаменосец держал золотой туг, предстали три коренастых монгола. Их охранял десяток воинов из ертаула. Гонцы приблизились к ханскому коню, стащили с голов малахаи, пали на колени и уткнулись бритыми лбами в лед.
– Встаньте и говорите! – повелел хан.
Вскоре он с удивлением узнал, что гонцов прислал вовсе не Кюлькан, а начальник обоза Мункэ. Со слов прибывших выходило, что их тумен попал в засаду и почти полностью окружен, за исключение восьми сотен лучников и трех тысяч пехотинцев, укрепившихся в обозе. О судьбе ханов: Бури, Кюлькана и Аргасуна гонцы не смогли сообщить ничего.
Гуюк-хан призадумался. "Сейчас далеко за полдень, – рассудил он, – если я оставлю при обозе охрану, а с остальными воинами поскачу на помощь, то мы появимся на поле боя пред самым закатом и на полузагнанных лошадях. Я не успею им помочь, – подытожил хан. – А если впереди такой большой отряд урусутов, что они сумели окружить целый тумен, то будет неразумно вступить с ними в бой только с моими силами. Надо дождаться Бурундая, – решил Гуюк-хан". Отпустив гонцов, он приказал встать на дневку и выслать далеко вперед разведку.
Корпус Бурундая подошел на следующий день, и дальше три тумена двигались вместе. Пока Гуюк-хан поджидал Бурундая, в его лагерь прибывали уцелевшие в битве воины, успевшие скрыться в лесу до того, как замкнулось кольцо окружения. За день таких беглецов набралось четыре с половиной сотни – все, что осталось от десяти тысяч всадников и трех тысяч, приданных этому тумену пехотинцев.
На месте битвы тумены задержались почти на полдня. Среди усеивавших лед трупов, многие из которых были обгрызены хищниками и исклеваны воронами, монголы искали тела чингизидов, но так и не смогли их обнаружить. Из чего Гуюк-хан с Бурундаем сделали вывод о пленении Кюлькана, Бури и Аргасуна.
– Что хотят сказать нам урусуты? – спросил Гуюк-хан, повернувшись к Бурундаю. – Что им своих городов не жалко?
– Если это так, то почему они не сдают их без боя?! – резким тоном ответил молодой, но уже успевший прославиться в Китае полководец, являвший полную противоположность своему собеседнику.
Гуюк-хан был склонен к полноте. Его пухло и круглое, как луна лицо выглядело совсем плоским из-за маленького приплюснутого носа и узких щелочек, заплывших жиром глаз. Руки и ноги у сына Великого кагана, как и у большинства монголов, были толстыми и короткими. Бурундай же выделялся среди низких и коренастых соплеменников своим высоким ростом и худобой. Он был на голову выше Гуюк-хана и при этом намного шире в плечах. Но богатырем, как тот же Кюлькан, Бурундай не выглядел из-за угловатой и нескладной фигуры. Высокий и широкоплечий, он был каким-то плоским и костлявым.
Командиры туменов сидели на лошадях в полукилометре от Коломны на возвышенном берегу Москвы-реки. Пока Гуюк раздумывал, как лучше ответить, чтобы его слова выглядели мудрыми и достойными будущего Великого кагана, которым он мысленно себя уже видел, к кольцу окружавших полководцев телохранителей галопом подлетел всадник. Он что-то быстро сказал, выехавшему навстречу сотнику, после чего они оба спешились, и неуклюже переваливаясь на коротких кривых ногах, затрусили к глазевшему на пожар начальству. Остановившись перед "командармами" воины, по заведенному Чингисханом церемониалу, сдернули шапки, бухнулись на колени и ткнулись лбами в снег у самых копыт, взиравших на них равнодушно, коней.
