Владимир Поселягин - Комсомолец
— Наблюдал немцев вон в том овраге. Видел часового, наблюдателей и десяток немцев, но их явно больше. Там ранцы сложены. Видел баллоны огнеметчика и небольшой миномет.
— Ты кто такой? Больно четко докладываешь. Документы есть?
В этот момент я почувствовал толчок в левое плечо и расползающееся онемение. Падая, я успел расстроенно в три приема крикнуть пытавшемуся подхватить меня старлею:
— «Кукушка»… идиот… не догадался.
Это же время, позиция снайпера в двухстах метрах от автомобильного моста Снайпер закинул винтовку за спину и стал быстро спускаться, ловко и изящно прыгая с ветки на ветку. Внизу уже готовился к последнему бою заслон, который должен был дать остальной группе уйти от преследования русских. Сунувшийся к кустам броневик получил струю от огнеметчика и вспыхнул, как спичка. Выскочивший изнутри экипаж в горящих комбинезонах расстреляли автоматчики.
Снайпер бежал по дну оврага, следом за остальными, слыша сзади все усиливающуюся перестрелку, в которую вносили свою лепту звонкие хлопки танковых пушек. Поднимаясь на склон, он обернулся и стянул с головы камуфляжный капюшон комбинезона, отчего по плечам рассыпались золотистые локоны. Снайпер оказался на удивление молоденькой и красивой девушкой.
— Если бы не сделал шаг в сторону… — с сожалением на чистом русском произнесла она. — Второй раз оплошала. Ничего, я изведу под корень эту семью…
Развернувшись, она обогнала колонну парашютистов и побежала рядом с командиром. Через полчаса группа гитлеровцев, оторвавшись от преследования, скрылась на просторах Западной Украины, где хватало мест, чтобы укрыться у всегда готовых помочь местных жителей.
* * *Когда послышался шелест листвы под чьими-то шагами, лежавший рядом Шмель поднял голову, поиграл туда-сюда ушами, но узнав подходившего к моему лагерю, для приличия гавкнул и, зевнув, снова положил голову на лапы. Свои обязанности он выполнил, теперь можно и дальше поспать.
Сидел я на свернутой куртке прямо на траве, опершись спиной на колесо телеги, и, вытянув ноги, писал на листах трофейного блокнота трофейным же карандашом.
— Здорово, Михайло, — приветливо потрепав Шмеля по макушке, протянул мне руку подошедший начальник охраны моста старший лейтенант Кривицкий.
Ранено у меня было левое плечо, поэтому я протянул правую и спокойно ответил на рукопожатие.
— Я тебя все спросить хотел, что ты пишешь? А то как ни приду, ты все в бумагах закопавшись сидишь. Как мой пулеметчик Петросян, своей любимой строчишь? Тот в день по письму шлет, почта на одного него работает.
— Да так… Мысли систематизирую, пока есть свободное время.
— Слышал, фронт к нам двинулся. Наверное, рядом совсем.
— Нет, это корпусная тяжелая артиллерия работает. Километрах в двадцати они. Далеко еще.
Кривицкий оказался бывшим учителем математики, совсем недавно призванным на службу, поэтому не очень хорошо ориентировался в армейской среде, хотя опыта понемногу набирался. А так вся охрана в основном держалась на его заме, старшине Байбуле.
— Старшина сказал, что ты сегодня уезжаешь?
— Через час, — согласно кивнул я.
— С рукой как?
— Болит, чувствую себя одноруким. Ладно, старшина обещал помочь Красавца запрячь, а сам я теперь этого сделать уже не могу.
— Один поедешь?
— На дорогах сейчас опасно, это в первые дни люди еще вели себя нормально, а в последнее время за коня и повозку и убить могут. Оружия у гражданских появилось много… думаю, попутчиков возьму, одному мне тяжело будет двигаться… Семью какую-нибудь подберу.
— Тут вот какое дело. Ты ведь вроде в Киев собрался?
— Одно из тех мест, куда я собираюсь заехать, — согласно кивнул я, насторожившись. — Мне в республиканское управление надо.
— Это хорошо. Понимаешь, я на дороге заметил учительницу своего сына. Она в Ровно преподает русский и литературу. Заслуженный учитель Советского Союза. Понимаешь, она ногу подвернула, вывих, идти не может, а надо. Ее до моста подвез местный колхозник, мой фельдшер вывих вправил, но вот дальше ей надо искать транспорт до Киева. Вот я о тебе и вспомнил.
— Чую подвох. В чем он заключается?
— У нее шестеро своих детей. Еще одного она подобрала на дороге, когда его родителей убили бандиты. Восемь человек их.
— Взрослые дети есть?
— Парнишка Сенька двенадцати лет и дочка четырнадцати, остальные малые.
— Продовольствие дадите? — деловито поинтересовался я.
— Дам.
— Тогда не проблема, довезу я их до Киева, но за это они мне помогут с повозкой, я покажу как, и с готовкой.
— Отлично, спасибо, Михайло, я в тебе не сомневался. Пойду обрадую Зинаиду Михайловну.
— Филиппыча позовите, перед поездкой пусть мне повязку поменяет.
— Хорошо.
Старший лейтенант поднялся, отряхнул синие галифе и направился к мосту, который находился в ста метрах от моего лагеря. Проводив его взглядом, я вернулся к блокноту и продолжил писать, одновременно вспоминая, что предшествовало тому, что я задержусь у моста на четыре дня.
В принципе особо-то и рассказывать нечего. Снял меня снайпер, снял. Я рассчитывал, что дорожная насыпь скроет меня от наблюдателей, поэтому спокойно и общался с Кривицким. Так и было, насыпь прикрыла, однако снайпер на дереве, видимо, сообщил наблюдателям, что я делаю, и получил приказ на отстрел.
Дальше я помню плохо. Как-то сразу накатила слабость. Повезло, что рядом был фельдшер, которого окрикнул начальник охраны моста. Тот осторожно снял с меня куртку и рубаху, удивившись сбруе, после чего, прочистив по-живому рану, спокойно наложил повязку. Это все я помнил достаточно отчетливо, но после того как фельдшер завязал узел на бинтах, как-то незаметно провалился в беспамятство. Очнулся к вечеру, перед самой темнотой. В забытьи я был всего несколько часов.
Судя по обстановке, лежал я в дзоте на нарах, сил хватило, чтобы встать, чуть не наступив на спавшего Шмеля, хотя изрядно закружилась голова. Пить хотелось со страшной силой. Подойдя к занавеске, я вышел в общее помещение, где у пулемета скучал боец, и попросил у него попить. Одет я был в одни штаны, без сапог и рубахи.
Вызванный фельдшер осмотрел меня, сообщил, что пока я был без сознания, меня осмотрел военврач и зашил раны, после чего передал на руки Кривицкому. Тогда мы с ним нормально познакомились. Он уже по найденным в кармане документам знал, кто я, так что спокойно пообщались.
Тот сообщил, что имущество у меня в порядке, под охраной, это меня больше всего волновало, так что слова Кривицкого успокоили. К тому же выяснилось, что бойцы прозвали меня Хохлом за меркантильность. Потому что падая я попросил присмотреть за имуществом.
Немцы большей частью ушли, но заслон, что они оставили, был полностью уничтожен. Помогли мотострелки, которые как раз проходили мимо. Снайпер, подстреливший меня, тоже ушел.
В дзоте мне находиться не хотелось, поэтому я попросил организовать мне лагерь где-нибудь неподалеку. Старшина Байбуля устроил мне стоянку рядом с мостом, в кустах, и помог дойти до нее. Обеды я себе не готовил, нас со Шмелем поставили на довольствие взвода Кривицкого. Также бойцы помогали мне, но в основном я справлялся сам. Спал на охапке травы под натянутым брезентом, часто пил чай, а то от потери крови у меня было обезвоживание, и занимался работой. Да, мне стало скучно так вот сидеть и ничего не делать, фельдшер категорически запретил мне заниматься даже легким трудом, единственно, что разрешил немного ходить. Так что я или мочил ноги в речке, охлаждаясь, или сидел в тени и заполнял листы блокнота. Уже два блокнота исписал, третий начал. Думая о своих приключения, а также о полученном опыте и теоретических знаниях диверсанта и противодиверсанта, я решил систематизировать все эти знания как учебные пособия для подразделений НКВД и осназа. А также знания о партизанских и противопартизанских действиях. Парням это точно пригодится.
Вот так я и проводил эти четыре дня после ранения. Сегодня было двадцать восьмое число, час дня. Старшина недавно приходил, приносил обед в котелке, так что в желудке у меня ощущалась приятная сытость.
Подошедший фельдшер осмотрел повязку и сообщил, что менять ее не требуется, пока и так нормально, на пару дней хватит. После этого он подхватил свою сумку и направился к мосту.
Рядом всхрапнул пасшийся на лугу Красавец. Он находился за густым кустарником в двадцати метрах от лагеря, поэтому я его не видел, но хорошо слышал.
Скоро ожидались гости, поэтому, дописав последнюю мысль, я закрыл блокнот и убрал его с карандашом в лежавший рядом трофейный планшет. После чего с трудом встал, помогая себе целой рукой и морщась от боли в ране — потревожил все-таки, — убрал планшет в шкафчик, который запер и закрыл сеном.
