Atomic Heart. Предыстория «Предприятия 3826» - Хорф Харальд
Второй офицер тоже взял майора Муравьёву на прицел, и охранник Сеченова в три прыжка догнал учёного. Он закрыл ошарашенно оборачивающегося Сеченова собой, тоже выхватил пистолет и прицелился Муравьёвой в лоб. Та остановилась и схватилась руками за свой противогаз.
— Что происходит? — опешил Сеченов, недоумённо разглядывая представшую перед ним картину. — Товарищи! Пожалуйста, опустите оружие! Здесь нельзя стрелять! Это обычное стекло, за ним находится заражённая зона, вы же знаете…
— Товарищ Сеченов! — Муравьёва содрала с себя противогаз. — Дмитрий Сергеевич! У вас моя дочь! Пожалуйста, отпустите её! Умоляю вас! Она ещё ребёнок!
— Что вы такое говорите, Зинаида Петровна?! — ещё больше изумился Сеченов. — Какая дочь?! Какой ребёнок?! Мы не работаем с детьми, это исключено!
— Катя! Катя Муравьёва! — воскликнула майор, с трудом сдерживая слёзы. — Моя дочь! Моя Катюшка… Ей всего семнадцать…
— Екатерина ваша дочь? — искренне удивился Сеченов. — Но… почему вы не сказали?
— Я не знала! — трагически выдохнула майор. — Я не знала, что она записалась к вам добровольцем! Она сказала, что проведёт несколько дней в балетной школе. Там никого не осталось после эвакуации, а Катюша занимается балетом с шести лет, учителя прочили ей большое будущее… — Майор всхлипнула, но сдержалась: — Она сказала, что не хочет прекращать тренировки, а мы живём в маленькой квартирке… Я сама выхлопотала ей пропуск… Я всё время на службе! Только сегодня получилось туда заехать! Я выяснила всё лишь полчаса назад! Дмитрий Сергеевич, родимый, отдайте мне Катюшу…
— Но… — Сеченов был совершенно потрясён. — Это невозможно… — Он растерянно обернулся к стеклянной стене. — Она в опасной зоне… четвёртые сутки…
Майор Муравьёва издала едва слышный сдавленный крик и заломила руки, удерживающие противогаз. За стеклянной стеной появился профессор Захаров. Он с безразличием окинул взглядом сложившуюся немую сцену и приблизился к стеклянной стене вплотную. Офицер инстинктивно отшагнул назад. Лицо Захарова покрывали ядовито-коричневые нарывы, глазные сосуды полопались, губы засохли и потрескались, в трещинах виднелась запекшаяся кровь.
— Дима, — Захаров перевёл на Сеченова усталый взгляд, — по какому поводу шум? Если товарищ майор заражена, не убивайте её. Запустите её к нам.
— Она не заражена, — Сеченов болезненно потёр висок свободной рукой. — Она утверждает, что наш доброволец Екатерина её несовершеннолетняя дочь…
— Доброволец номер 83, Екатерина Бородина, 1923 года рождения? — уточнил Захаров. — Других женщин у нас сейчас нет.
— Екатерина Муравьёва! — воскликнула майор. — 1924 года рождения! Почему вы не проверили её документы?! Кто у вас занимается добровольцами?!!
— Добровольцами у нас, — в голосе Захарова зазвучала сталь, — занимаюсь я! — Он в упор посмотрел на Муравьёву, и та попятилась, словно взгляд заражённого человека мог инфицировать её даже через стекло. — И я не проверяю документы. Я учёный, а не бюрократ. На кону стоит судьба всего советского народа, быть может, всего мира, и мне безразлично, что указано в документах добровольцев. Эпидемия не убивает официальные бумаги. Она убивает людей. Зачем вы явились сюда, Зинаида Петровна? Похлопотать за дочь? А как же остальные добровольцы? Здесь, в этой лаборатории, до неё погибло 82 человека. Молодые, здоровые и сильные мужчины и женщины. До них вам дела не было? Жить достойна только ваша дочь? Остальные могут умирать себе сколько хотят, или из-за эпидемии, или здесь, в лаборатории, жертвуя собой ради создания вакцины, которая спасёт всех, — всё это для вас не важно, не так ли?! Всё это хорошо и правильно, только когда не касается вашего ребёнка? Ваш-то ребёнок особенный, он, несомненно, избранный и лучше прочих во всём! И этому даже не нужны доказательства, ибо самое главное доказательство уже есть — это ваш ребёнок. Так, Зинаида Петровна?
— Если бы у вас были дети… — начала было майор Муравьёва, но Захаров злобно рявкнул, затыкая ей рот:
— Мои жена и ребёнок умерли от тифа в голодном 1922 году! Выздороветь повезло только мне! Нам с женой было по девятнадцать, дочери в день смерти исполнилось восемь месяцев! После этого я посвятил себя медицине! Очень скоро мы узнаем, насколько эффективна моя научная деятельность, но прямо сейчас я искренне рад, что ваша дочь оказалась гораздо благороднее вас, товарищ майор!
Судя по взгляду, Муравьёвой стало жутко от всего сразу. Она явно хотела что-то сказать, но понимала, что это уже ничего не изменит. Однако сдвинуться с места оказалось выше её сил. Преследовавшие её офицеры НКВД, не опуская оружия, начали медленно приближаться к ней, но в этот момент к стеклу подошла стройная девушка лет восемнадцати, одетая в лабораторный халат. Судя по расширившимся от ужаса глазам майора Муравьёвой, это и была её дочь. Впрочем, тут у кого угодно глаза расширятся. Лицо девушки было покрыто коричневыми пятнами и выглядело лишь немногим лучше, чем лицо Захарова.
— Катенька… — сдавленно прошептала майор Муравьёва.
— Мама! — гневно заявила девушка. — Как тебе не стыдно?! Что за позор ты здесь устроила?! Ты же советский офицер и коммунист! Как ты можешь быть столь эгоистична сейчас, когда судьба всего советского народа висит на волоске?!
— Катя… — продолжала шептать майор Муравьёва, не сводя полубезумного взгляда с покрывавших лицо дочери жутких пятен. — Ты же ещё совсем ребёнок…
— Я давно уже не ребёнок! — возмущённо отрезала дочь. — Я комсомолка! И хочу быть полезной своему народу! По-настоящему полезной! А не прыгать по сцене в беленьком платьице, когда советская армия истекает кровью, а труженики тыла надрываются на заводах! Ну уж нет! Я хочу посвятить свою жизнь чему-то достойному и благородному!
Она собиралась заявить что-то ещё, но из глубины опасной зоны появился ещё один доброволец. Рослый крепыш лет двадцати, в лабораторном халате поверх чисто выстиранной, но сильно потрёпанной солдатской формы. Весело улыбаясь, он поинтересовался:
— Эй, попрыгунья-стрекоза, лето красное пропела! Ты чего это так расшумелась?!
Как ни странно, но улыбка на его покрытом коричневыми пятнами лице совсем не выглядела жуткой. Наверное, особенности мимики, подумал офицер НКВД. Но улыбающийся молодой солдат действительно выглядел жизнерадостно, и эта жизнерадостность на контрасте со всеобщей безысходностью очень подкупала.
— А с виду ты такая милая и тихая! — продолжил он, но, увидев майора Муравьёву и направленные на неё пистолеты охраны, осёкся.
Однако смущение его длилось не более секунды. Солдат сделал нарочито высоконравственное лицо, положил одну ладонь себе на голову, символизируя головной убор, и козырнул второй рукой, выполняя воинское приветствие:
— Сержант Нечаев! — представился он и тут же вернулся в нормальный вид, вновь зажигая улыбку: — Товарищи офицеры! Соблюдайте осторожность при обращении с оружием! У нас тут за стеклом эпидемия! Не кантовать! Не разбивать! И не давать детям! — Он сурово нахмурился на майора Муравьёву: — Товарищ майор! Почему противогаз в руке, а не на лице?! Хотите себе такой же макияж, как у нас?
Дочь Муравьёвой невольно прыснула, но тут же вернула себе суровый вид:
— Товарищ сержант! Вечно вы со своими шуточками! Вам никто не говорил, что они не всегда к месту?!
— Шутки не могут быть ни к месту! — бравым тоном заявил молодой сержант. — Юмор помогает нам переносить тяготы и лишения воинской службы и иные неприятности!
Насколько помнил офицер, этого сержанта доставили в НИИ мозга из-под Берлина. На фронт он ушёл добровольцем в первый же месяц войны, как только ему исполнилось восемнадцать. Дошёл до вражеской столицы без единой царапины, и во время первого наступления на Берлин попал под удар «Фау-5». Осколок попал ему в мозг, но сержант не умер, а впал в кому. Его отправили в один госпиталь, затем в другой, третий и так далее. Потом описание его ранения попало на глаза Сеченову, учёные как раз подбирали раненых для испытаний какого-то препарата, помогающего излечивать ранения мозга.
