Полудержавный властелин (СИ) - Соболев Николай Алексеевич

И Басенок с Пешком, под недовольное ворчание толпы, поставили попика меж своих коней и скрылись втроем в пасти Фроловских ворот.

Но разобраться никто и ни в чем не успел — Иона скоропостижно отошел в мир иной. Почувствовал себя плохо, прилег и тихо преставился. Даже духовную грамоту не успел написать, а ведь ему всего лет пятьдесят было, Никула и то пятью годами старше.

И началась у нас очередная круговерть с похоронами по высшему разряду! Хорошо хоть некоторые епископы уже приехали, собора дожидаться, на них и свалили организацию. Два дня длиннющих служб, у меня аж в глазах рябило от ряс, епитрахилей, саккосов, панагий, крестов и архиерейских шапок. Я прямо чувствовал, как время утекает сквозь пальцы, столько его на все церемонии в Успенском соборе ушло.

Но, грешен, подумал, что нет худа без добра — у меня появился шанс исполнить давнюю задумку и продвинуть в митрополиты Никулу.

И мы с удвоенной силой взялись за подготовку, за бюрократию и лоббирование. Так сказать, великокняжеская партия на соборе изначально была самой сильной, аж пять епископов, но в оппозиции стояло трое, во главе с новгородцем Евфимием, иерархом авторитетным, богатым и уважаемым, и в таких раскладах очень важно было поработать с «неопределившимися».

Первым мы взяли в оборот епископа Пермского, как только он приехал. Герасим мгновенно просек, что нам от него что-то надо и выкатил непременное условие:

— Епархия сложна и многих трудов и разъездов требует, а сведущих в управлении клириков, почитай, что и нету.

А у нас, блин, вся митрополия сложна и многотрудна!

— Мало таковых, разве что из постригшихся бояр, — задумчиво протянул Никула.

— А князь постриженный сгодится? — осенило меня.

Оба архиерея уставились на меня, но потом одновременно просветлели лицами. Инок Меркурий, бывший князь Можайский — и ему послабление, из кельи Белозерского монастыря в управляющие епархией, и Герасиму помощь, и мне братца подальше от Москвы законопатить.

— Но с условием: там чехи медную руду ищут, чтобы им всякую помощь в первую очередь подавали.

Герасим сдвинул брови:

— Чехи те еретики без малого!

— Это. Мои. Чехи. — отчеканил я. — Государству пушки нужны, а церкви колокола. Пусть сперва медь найдут, да выплавку наладят, а с тем, как они веруют, потом разберемся.

Съезд церковный открыли грандиозной литургией в Архангельском соборе, куда набился весь московский бомонд — шутка ли, служат десяток епископов разом! Кое-кто из бояр помельче внутри не поместился и торчал на паперти, запруженной народом, как и вся площадь.

Ну и началось. Прежде, чем я сумел добиться нормального ведения, с регламентом и обсуждением вопросов по порядку, вылез Илия Тверской и началась свара о ставленных пошлинах — брать, не брать, если брать, то сколько?

И лет этой сваре несколько сотен. Вселенские соборы прямо запретили брать плату за поставление, поскольку это симония, но сложившаяся еще с Византии традиция подразумевала «взносы на содержание клира» и так далее — идею с «бесплатной» раздачей свечей, но при обязательном «пожертвовании» церковь XXI века не на пустом месте придумала. Еще в Киевской Руси постановили брать не более семи гривен, а нарушивших исторгать из сана.

Но уж больно хороший повод обвинять пастырей в том, что они «по мзде ставлены», чем широко пользовалась, например, недавняя ересь стригольников. И собор, кстати, с подачи Евфимия Новгородского, склонялся к запрету любых поборов и пошлин.

— Церковь бедна, — бубнили немногие противники.

— А вы, святые отцы, гляньте на Троицу, на Угрешский монастырь, что на либерецких песках стекло дует. Не ругу выпрашивают, не сидят, а промыслы заводят многие и тем благосостояние укрепляют.

На том и порешили. Более того, те монастыри, при которых заведены школы, прямо обязали заниматься промыслами, подсунув в качестве образца переработанную «Хартию» цистерианцев.

Пока судили-рядили, в сенях, выполнявших у нас роль кулуаров, несколько раз поговорил с игуменом Мартинианом и очень он мне пришелся — дельный, образованный, принципиальный, надо будет его поближе к Москве перетащить, как Никулу изберем, а то в Белозерье не наездишься.

Там же на меня насел Евфимий, до которого дошли слухи об учреждении Псковской епархии. У меня и без собора дел хватает, так вместо того, чтобы ими заниматься, я был вынужден выслушивать поучения новгородского архиепископа. Он мне, похоже, половину святого писания пересказал, убеждая отказаться. Я же мычал и не говорил ни да, ни нет.

Ну он нам и устроил — с первого заходу Никулу избрать не удалось, четверо епископов высказались против.

— Старым обычаем, к патриарху в Царьград послать! — пристукнул посохом Евфимий.

— Одумайся, авва, патриарх в заблуждении униатском пребывает! Поставит нам второго Исидора, что делать будем, опять сводить и расстригать?

Ефрем Ростовский предложил не горячиться, а обождать и подумать, кого можно послать в Царьград. Я уж было решил что он переметнулся, но Ефрем перемолвился с Никулой и предложил затянуть собор и порешать пока другие вопросы — аппаратные методы тоже не в XX веке родились.

Да и подустали все от прений, и предложение всей честной братией отправиться на поклон Троице приняли с воодушевлением. А уж какое шоу получила Москва, когда провожать преосвященных вышло, наверное, полгорода! Тут от одного епископа благословение получить — целое событие, так некоторые москвичи умудрились подойти под крестящие длани аж трем, а то и четырем архиереям!

В дороге малость развеялись, потом соборно помолились у мощей Сергия Радонежского и там же хиротонисали Григория в епископы Холмские, Варлаама в Пинские и Пафнутия Боровского в Саровские.

Потом, размякшие от Троицких красот, рассмотрели и утвердили Судебник, а также Уездную уставную грамоту. Они уже действовали во многих государевых городах и уездах, но я подумал, что не помешает добавить этим документам авторитета решением собора епископов. Тем более, что уездная реформа шла туго.

Вернулись в Москву и второй раунд выборов митрополита начали, по моему предложению, с выступления «младших по званию», то есть новопоставленных иереев. И все трое высказались за Никулу, что стало неприятным сюрпризом для Евфимия. Следом за Никулу высказались епископы «московский партии» и на этом фоне к ним присоединился Илия Тверской, а Фотий и Симеон явно заколебались, оставив новгородца в одиночестве.

Скопом же, как известно, и батьку бить легче и Никулу, к моему облегчению, избрали консенсусом — Евфимий почуял, что буде он упрется, могут и с кафедры спихнуть.

На торжественном молебне по случаю обретения предстоятеля русской церкви я надел новую великокняжескую шапку, чем произвел едва ли не больший фурор. Прямо я ее нигде не называл «мономаховой», но вот за Ремеза или дьяка Андрея Ярлыка или Волка я бы не поручился. Самый верный способ убедить — не говорить напрямую, люди все сами придумают, останется только многозначительно молчать или возводить очи горе.

Вот в этой шапке, сверкая золотой филигранью и потея от меховой опушки (что поделать, тяжела шапка) я и прибыл на последнее заседание собора. Евфимий был благостен, составления он избежал, но вот что первым решением Николая, митрополита Киевского и всея Руси, будет создание Псковской епархии, не ожидал. И даже попытался помешать хиротонии Мефодия:

— Прямое умаление прав Новгорода еси! Не по старине, не по закону!

А когда его попытались утихомирить, вообще вышел из себя, обозвал всех «собором нечистивых» и заявил, что покидает Москву.

Ну и скатертью дорожка.

Глава 17. Устав соколиной охоты

Маша и я с детьми выбрались отдыхать на юг.

В Москве за лето я одурел от пыли, проникающей даже в загородный терем с разросшегося и ставшего слишком близким Яузского городка, и постоянной нервотрепки. То Збынек с Кассиодором какую нелепую фигню учудят, с травмами, пожаром и даже смертельными случаями (ну да, техника безопасности пишется кровью, да и развитие химии тоже) и приходится тратить время и средства на ликвидацию последствий. То в Устюжне запорют новую домницу, что снова выливается в расходы.