Нил Стивенсон - Барочный цикл. Книга 7. Движение
— Думаете, Джек-Монетчик затеял такую кутерьму ради коробки линз?
— Думаю, ему нужно что-то из вещей Гука. Что и зачем, я не знаю. Предлагая линзы, мы показываем, что у нас и впрямь есть на продажу вещи Гука, поскольку никто больше таких не делал. Купит Джек или нет, внимание его нам сегодня обеспечено.
— Сегодня, завтра или через неделю, — поправил Партри. — Трудно сказать, сколько они пролежат в Бимбар-яме, прежде чем Джек или его представитель удосужится на них взглянуть.
С этими словами Партри забрал у Даниеля шкатулку, спрятал её под матросскую куртку и начал спускаться по лестнице. Сатурн пошёл следом. Сквозь щели в полу члены клуба слышали, как он просит хозяина отправить наверх четыре кружки горячего флипа.
«Охота» началась. Даниель перетащил на балкон пустой ящик и сел лицом к Бимбар-яме. Он не рассчитывал увидеть что-нибудь стоящее, но чувствовал, что так диктуют приличия. Служанка с расширенными от жадного интереса глазами внесла четыре кружки дымящегося флипа. Этот напиток из горячего пива с бренди, яйцом и пряностями обычно готовили зимой, но для нынешней погоды он подходил как нельзя лучше. Орни вытащил из кармана Библию и погрузился в чтение, не обращая внимания на ядовитые взгляды мистера Тредера. Кикин надел очки и принялся изучать внушительного вида кириллический документ. Тредер выудил из одежды карандаш и начал строчить заметки, используя бочку вместо стола. Даниель не захватил с собой ничего, чтобы скоротать время. Цепи и кандалы Партри его не привлекали. По счастью, Питер Хокстон, ярый книгочей, успел разбросать по комнате немало печатной продукции, например, английский перевод Спинозы. Даниелю хотелось чего-нибудь полегче, и он взял памфлет.
Дипломатические предложения королевы Бонни Её Британскому Величеству, переведённые с африканского Даппой, послом в Клинкской слободе.
АПОЛОГИЯ
Вследствие умственного помрачения, охватившего мистера Уайта и внушившего ему мысль, будто он мой владелец, я некоторое время назад сменил суровую жизнь мореплавателя на отдохновение в Клинке, где нахожусь за кражу самого себя. Обвинение сие опровергнуть в высшей степени затруднительно, ибо, когда магистрат строго осведомился, обладаю ли я своей особой, я, всегда почитавший самообладание одним из своих достоинств, ответствовал утвердительно, на что магистрат ударил молотком и велел, заковав в кандалы, бросить меня в тюрьму как укрывателя краденого.
Такая перемена в моих привычках оказалась на руку некоторым обитателям этого и других государств. Мои друзья и сородичи, давно отчаявшиеся поразить столь подвижную цель метко направленным письмом, наконец осуществили своё желание. Не проходит и дня, чтобы мне не приходили источенные червями и размокшие от морской воды послания с далёкой родины. Сегодняшнее доставил корабль, который прибыл в Лондон прямиком с Невольничьего берега, везя сундук, полный испанских пиастров — часть дохода, причитающегося, согласно условиям последнего мирного договора, правительству Её Величества за торговлю между Африкой (крупнейшим поставщиком негров) и Карибскими островами (жадным потребителем оных). Сундук передали мистеру Уайту, который прибыл на корабль в сопровождении нескольких господ, украшенных странными значками с изображением серебряной борзой; позже все они были замечены на Голден-сквер перед великолепным особняком виконта Болингброка. Увы, где-то по пути сундук прохудился, и пиастры выпали. К тому времени, как мистер Уайт вошёл в дом виконта, сундук практически опустел. Курьеров спешно отправили назад собирать потерянное, но обычные лондонцы уже подобрали все монеты до единой. Поскольку большинство простых англичан в глаза не видели серебряной монеты — фунт стерлингов в Англии такая же редкость, как правдивый тори, — никто не понял, что это такое. Однако, узрев профиль Бурбона, патриотично настроенные англичане преисполнились гнева и зашвырнули возмутительные медальоны во Флитскую канаву, на дно которой те немедля и ушли. Итак, доходы от асиенто исчезли, хотя флитские золотари рассказывают, что безлунными ночами на берегу означенной клоаки часто видят человека, похожего на виконта Болингброка: он стоит, держа в руках плащ и дорогой костюм, сплошь расшитый серебряными борзыми, в то время как некий голый господин плещется во Флитской канаве, словно ныряльщик в тропической лагуне, и время от времени выныривает с блестящим новеньким пиастром в зубах. В награду человек на берегу бросает ему ухо, подобно охотнику, который мясо забирает себе, а кости швыряет собакам; те же в простоте души полагают себя облагодетельствованными.
Такова судьба последних денег асиенто. Зато я счастлив сообщить, что мешок с почтой, доставленный тем же кораблём, избежал столь печальной участи, ибо его снёс на берег честный человек, позаботившийся, чтобы каждое послание достигло места назначения, даже такого смиренного, как Клинкская тюрьма.
Так у меня в руках оказалось письмо Её Африканского Величества королевы Бонни. Оно адресовано Её Британскому Величеству. Однако поскольку ни королева Анна, ни её министры не владеют языком многочисленных британских подданных на Карибских островах, Её Африканское Величество направили письмо мне с тем, чтобы я перевёл его на английский. Сие я исполнил, однако веемой попытки отправить письмо Её Британскому Величеству закончились безуспешно. Сколько я посылал его, столько оно возвращалось с пометкой: «Получатель отказывается платить». Я заключаю, что пропажа денег, вызвавшая такую шумиху в Вестминстере, затронула и Сент-Джеймский дворец. Посему, стремясь оказать Её Британскому Величеству услугу, я принял решение опубликовать послание Её Африканского Величества в надежде, что порыв ветра занесёт какой-нибудь из листков в Сент-Джеймский дворец, избавив правительство Её Британского Величества от непосильных почтовых расходов.
Письмо начинается так:
Досточтимая сестра, Лучи Просвещения, исходящие от Вашей особы, столь сильны, что мои подданные, прежде бледные, как сироты в ирландском работном доме, загорели до черноты…
[Примеч. переводчика: здесь я опущу различные извинения, комплименты и прочая и перейду непосредственно к основной части письма Её Африканского Величества.]
Дошло до меня известие, что некие деньги, причитающиеся Вашему Величеству как законная прибыль от работоргового промысла, не попали в Вашу казну, и никакими силами сыскать их не удаётся. Новость сия воистину примечательна, ибо сходные недостачи отмечены на двух других сторонах торгового треугольника. Как то: предполагается, что на Карибские острова доставят определённое количество моих подданных. В невольничьих фортах на побережье Гвинеи капитаны принимают их по строгому счёту и вносят в списки. Тем не менее несколькими неделями позже те же корабли прибывают на Ямайку, Барбадос и прочая наполовину пустыми; немногие выжившие невольники, выгружаемые из зловонных трюмов, находятся в столь жалком состоянии, что значительную часть бросают на берегу, ибо ни один плантатор не хочет их покупать. Подобные же упущения я могу наблюдать из своего королевского двора в Бонни. Нам внушили, что торговля принесёт Африке цивилизацию, христианство, просвещение и прочие блага. Вместо цивилизации мы каждодневно получаем целые корабли белых дикарей, которые свирепствуют в наших краях, словно орды викингов в женском монастыре; вместо христианства нам экспортируют языческий взгляд, оправдывающий рабовладение тем, что оно было у римлян. Вместо света просвещения нас окутывает тьма бесчинств и пороков.
В рассуждение того, что ни одна из сторон торгового треугольника не действует, как положено: цивилизация не попадает в Африку, рабы — в Америку, а деньги — в казну Вашего Величества, предлагаю списать затею как неудачную и немедленно положить ей конец.
Честь имею оставаться Вашего Британского Величества смиренная слуга, но (пока ещё) не покорная раба,
БОННИ
Даниель с улыбкой поднял глаза и уже хотел зачитать листок вслух, но был парализован змеиным взглядом мистера Тредера.
— Завтра же я принесу сюда Библию короля Якова, — объявил тот, — чтобы доктор Уотерхауз мог последовать достойному примеру своего единоверца, — (быстрый взгляд в сторону мистера Орни), — и перейти от пасквилей к Писанию!
Даниель отложил листок и некоторое время смотрел в окно. Минут пять спустя он различил еле заметное движение на фасаде Бимбар-ямы. Что-то изменилось в одном из окон верхнего этажа. Даниель медленно встал, не решаясь отвести взгляд; так огромна была панорама Лондона, гавани и Саутуорка, открывавшаяся с балкона, что эту йоту потерять было легче, чем пузырик в штормовом море. На то, чтобы раздвинуть, навести и сфокусировать подзорную трубу, ушла целая вечность. Тем не менее в итоге Даниелю удалось чётко увидеть окно, почти целиком завешенное парусиной, но с человеческой рукой, по виду существующей отдельно от тела; она держала занавесь и принадлежала, как это свойственно рукам, человеку; он стоял спиной кокну и придерживал парусину, надо думать, с целью впустить в комнату свет. Затем рука исчезла, занавесь вновь закрыла всё окно. Тут многие повернулись бы, чтобы бросить какое-нибудь замечание товарищам, и потеряли бы окно, на которое смотрели. Однако Даниель из умственной дисциплины, выработанной пятьдесят лет назад, не шелохнулся, пока не запомнил некоторые особенности искомого окна: шов на парусине в верхнем правом углу и два более светлых кирпича в подоконнике. Только после этого он повернул трубу вбок, заставив изображение двигаться со скоростью, казавшейся значительно больше из-за увеличения, и сосчитал окна до края здания (три); затем повёл её назад и убедился, что сможет вновь отыскать нужное окно. Лишь теперь он оторвал глаз от окуляра и сообщил остальным о том, что увидел.
