Джо Грэм - Чёрные корабли
Я схватилась за руку Хри:
— Ты это можешь?
Хри улыбнулся:
— Конечно. Он ведь твой брат?
— Да, — кивнула я. — Он мой брат.
Пришлось ждать, пока Хри посылал за носилками. Арена внесли в храм уже после заката и сразу же поручили тому лекарю, которому Хри доверял больше других. Потом Хри увел нас с Лидой во двор и послал кого-то принести холодной воды.
— Садитесь, теперь остается ждать, — сказал он. — Мой друг сделает все возможное, но ему потребуется время. Нужно срезать загноившуюся кожу с прежнего шва. А потом настанет черед снадобий. Лучше ему не мешать.
Мы сидели в наступающей вечерней прохладе, понемногу потягивая холодную воду. В небе начали появляться звезды.
Хри тронул мою руку:
— Ты, наверное, очень любишь брата?
— Я едва его знаю, — ответила я. — Когда меня отдали в святилище, ему было два года. С тех пор я его почти не видела.
— Кроме как в Пилосе, — напомнила Лида. — Тогда ты послала его к льняной реке, чтоб он велел нам идти в гавань.
— То была не я, а Владычица. Я только спасла его от Ксандра. — Я вновь увидела все словно наяву: взломанные ворота, покрытая цветущими лозами стена, Арен с чужим мечом в неумелой руке — и Ксандр, замахивающийся снизу для последнего удара. Я бросилась тогда между ними, охваченная Ее мощью.
— Он выживет? — спросила я Хри.
— Это скажет только лекарь, — ответил он. — Нигде в мире нет таких искусных врачевателей, как здесь. Твой брат в добрых руках.
Мы еще посидели в тишине при свете звезд.
Когда лекарь закончил работу, мы вошли в прохладный врачебный покой, открытый дыханию речного ветра. Арен с закрытыми глазами лежал на постели, небольшую повязку прикрывала льняная ткань.
Лекарь, вымыв руки, промокнул их полотном.
— Я очистил рану, — сказал он. — Срезал загноившуюся кожу, промыл шов и прижег его ножом, который вначале ополоснул кипящей водой и затем нагрел в пламени. Потом обработал рану медом и наложил повязку. Я дал ему особый чай для утоления жара. Юношу следует оставить у нас на несколько дней, ему нужен уход. Но я полон надежды на исцеление.
Я взглянула на брата. Он спал, светлый лоб покрылся испариной. Как же он не похож ни на меня, ни на мать — вылитый Триот…
— У нас есть ученики-врачеватели, которые остаются в покоях на ночь, — произнес лекарь. — Вам не нужно беспокоиться, за ним присмотрят.
— Я не беспокоюсь, — ответила я. Я уже знала, что в храме Тота все делают прилежно и тщательно.
— Ступайте домой, — сказал он. — Вам надо отдохнуть.
Мы с Лидой ушли к себе, но уснуть я не могла. Еще до рассвета я поднялась и пришла обратно в храм.
Сонный привратник пропустил меня внутрь: меня здесь уже знали. Во врачебных покоях горел светильник, ученик лекаря не препятствовал мне войти.
Я села у постели Арена.
Лицо его уже не пылало, как прежде; я коснулась рукой его лба — жар, кажется, немного стих. Моя рука рядом с его лицом выглядела странно: видимо, само лицо за это время изменилось, перестало быть детским. Крупный прямой нос, выступающий подбородок…
Арен пошевелился, голубые глаза полусонно взглянули на меня.
— Мама…
— Нет, Арен, это я. — Он, оказывается, тоже по ней скучает.
Взгляд его сделался более осмысленным.
— Пифия!
— Да, — сказала я, чувствуя, как глаза наполняются слезами.
— Как ты сюда попала? Где я?
— Ты в храме Тота, во врачебных покоях. А я здесь уже давно.
— В последний раз я видел тебя в Пилосе, когда напали разбойники и ты с ними уплыла. Как тебя занесло в египетский храм?..
— Долгими путями.
— Расскажи, — попросил он.
И я стала рассказывать.
Когда я добралась до нашего пребывания в Библе, вошел лекарь с ячменной похлебкой и лечебным чаем для Арена.
— Наш юный друг выглядит лучше, — сказал он на кемет.
Арен посмотрел на меня.
— Он говорит, что ты выглядишь лучше, — объяснила я.
— Как, ты знаешь их язык?
— Я училась. Это не так уж трудно.
— Предупреди его, я хотел бы взглянуть на шов, — обратился ко мне лекарь. — И тебе лучше выйти: зрелище не для сестры.
Я передала его просьбу Арену, тот помрачнел.
— Эти египтяне мне там все отрезали!
— Не все, а только край плоти, — ответила я. — Так делают всем египетским мужчинам, когда они входят в зрелость.
— Я теперь не смогу… — Он запнулся и покраснел до ушей.
— Сможешь, — сказала я. — Египтянам ведь это не мешает. Евнухом становятся не из-за крайней плоти, а…
— Пожалуйста… Давай я не буду с тобой это обсуждать, ладно? — пробормотал он.
— Хорошо, тогда я пойду. Вечером тебя навещу.
Я вернулась в казармы и легла спать.
За несколько дней Арен выздоровел, и мне пришлось задуматься, что с ним теперь делать. Не отправлять же снова в лагерь для рабов…
Нея, который обычно пропадал во дворце, я смогла застать только на четвертый день. Он шел через двор в египетской белой юбке, вокруг шеи лежало новое золотое оплечье с изображением сцен львиной охоты, под стать браслету. Гладкая кожа тщательно умащена, но вид усталый.
Я не стала откладывать и рассказала ему о случившемся.
— Мне ничего не оставалось, кроме как отправить его в храм, — закончила я. — Он мой брат.
Ней посмотрел на меня тем же взглядом, каким он в Библе встретил Ксандра, приведшего Аштеру на пристань к отплывающим кораблям.
— Да. Но он ахеец. Он из тех врагов, против которых мы бились.
— Его не было при разорении Вилусы, — сказала я. — Я сделала так, чтобы отец Арена не взял его с собой. Арен не покидал Пилоса до того, как отплыл к Библу с последним флотом Неоптолема.
— Это хорошо, — произнес Ней. Видно было, что он пытается подходить к вопросу непредвзято — как к любому делу, какое бы я ни начала с ним обсуждать, даже к самому неприятному. — Значит, ни у кого нет с ним кровных счетов. Но все же он ахеец.
— Он мой брат. Сын моей матери, рожденной в Вилусе. Он принадлежит народу Вилусы так же, как и я.
Ней вздохнул, и я поняла, что получу свое.
— Чего ты хочешь?
— Привести его сюда, — ответила я. — Я не могу оставить брата в рабстве у египтян.
— Хорошо. Но пусть отвечает за себя сам. Я не собираюсь бегать и защищать его от каждого косого взгляда.
— Будет достаточно, если ты его здесь примешь. Никто не рискнет нарушить твою волю.
— Если бы! Когда-то, может, так и было, но сейчас… — Ней вздохнул. — Мне нужен твой совет, сивилла.
Он повернулся в сторону реки и подвел меня к ограде. Я поняла, о чем будет разговор, хотя не так уж его ожидала — откуда мне знать намерения Нея, все время пропадающего во дворце…
— Народ разделился, — сказал он, помолчав. — Надо быть глупцом, чтобы этого не заметить. Одни, как мой отец, считают, что мы должны уплыть из Египта и искать других путей; остальных устраивает служба у фараона, и они не прочь остаться. — Он взглянул на меня. — Знаю, тебе нравится Египет, ты со многими здесь подружилась. Ты поймешь, почему я пошел на сделку.
— Да. — Я и вправду понимала, хотя бы частично. Наемная служба здесь выгодна, за сопровождение судов мы получали бы меньше. Но может, он подразумевал что-то еще? Может, царевна для него — тоже часть сделки, заключенной ради его народа и скрепленной его собственной плотью?
Я тронула его руку. Он не отстранился, но и не ответил — сдержанный, учтивый царевич Эней…
— Ней, — осторожно сказала я, — сделки бывают разными.
Он посмотрел мне в глаза:
— Она красивая женщина, мне не на что жаловаться. — Повернувшись, он опустился на причал — туда, где сидели мы с Ксандром ночью после дворцового пира.
— Ней… — Я села рядом, не касаясь его.
— Я царевич, — проговорил он. — Всю жизнь я знаю, каково это — быть царевичем. Правители не выбирают, не живут для себя. Они в ответе за народ и поступают так, как пристало правителю. Мне повезло, когда отец выбрал мне в жены Креусу. Мне было семнадцать, ей четырнадцать; добрая, красивая — лучшего выбора и не представить… Я полюбил ее.
— То было благословение Владычицы Моря — Киферы, которую мы зовем Афродитой, — сказала я. — Ее возлюбленный, ты получал все, что в Ее власти было дать.
— Да. — Он качнул в воде ногой, обутой в золоченую сандалию. — Но любому мужчине когда-то приходит пора отвечать за себя самому, не полагаясь на материнские подарки. Нельзя же вечно надеяться, что мать все устроит и сделает тебя человеком.
— То же относится и к женщинам, — ответила я. — Стоя впервые с церемониальной краской на лице и совершая обряд без той, что была пифией, я чувствовала неизбывное одиночество. И понимала, что спокойной, безмятежной жизни не будет уже никогда.
Ней взглянул на меня искоса:
— Была ли она когда-нибудь, спокойная жизнь?
