Андрей Бондаренко - Страж государя
— Ничего, Саня! — обнадёжил беременную жену Егор. — Вот весной мы с Петром Алексеевичем поедем в Европу, я там и семян разных накуплю, такое вырастет — удивишься. Мы тут всё переиначим! Крестьян заставим огородничать по-другому. Да и хороших фруктовых саженцев надо будет прикупить, по весне настроить стеклянных теплиц и парников…
— Ты уедешь, а я? — жалобно спросила Санька. — Как я тут одна — без тебя? Я же обязательно умру — от злой тоски…
— Не умрёшь! — заверил Егор. — Весной ты будешь уже не одна! Так, давай сюда свой живот, я послушаю!
Пока они ехали в карете от Москвы до Александровки, жена всё дремала. Егор же за это время смастерил некое подобие стетоскопа, используя для этого самый разный подручный материал: полый рог сайгака, подаренный ему под Азовом казачьим атаманом Шубой, чашечку от разбившейся фарфоровой курительной трубки, голландскую деревянную пуговицу с круглым отверстием посередине, паклю и свежий рыбий клей.
— Саша, я боюсь! — чуть испуганно заныла жена.
— Так, отставить споры! — притворно нахмурился Егор. — Задирай быстро сарафан! Кому я сказал?
— Ой! — смешливо взвизгнула Санька. — Предупреждать же надо! Эта штуковина такая холодная и щекотная…
— Помолчи немного! Посиди спокойно чуть-чуть: я слушать буду!
Минут семь-восемь он усиленно вслушивался, перемещая фарфоровую чашечку по тугому животу своей беременной супруги, наконец оторвал ухо от голландской пуговицы, надетой на сайгачий рог, и широко улыбнулся.
— Что такое? — забеспокоилась Санька. — Что тебя так рассмешило?
— Двойня у нас народится! Понимаешь? Там два сердечка стучат! Твоего, понятно, не считая. Конечно, я могу и ошибаться… Ты рада?
— Рада! Я и сама чувствую, что их двое. — В голосе жены послышалась неуверенность. — Только тогда надо будет найти опытную бабку-повитуху. Двойню рожать — дело непростое…
— Не волнуйся, моё сердечко, я буду рядом! Помогу повитухе… Почему — повитухе? Доктора позовём хорошего, заграничного, опытного…
Весь день Санька во главе пяти расторопных дворовых девок, занималась варкой всевозможных варений и фруктовых компотов, используя вместо сахара мёд и порошок из высушенных корней иван-чая.
Егор же отправился в ближайшую берёзовую рощу по грибы. Ходил среди жёлтого осеннего листопада, думал о превратностях и странностях этого бренного мира. Русский осенний лес — лучшее место на этой планете для философских раздумий и придумывания мудрых и вечных сентенций…
Он набрал полную корзину крепких тёмно-коричневых маслят и смешных опят, чьи шляпки были густо «поперчены». Понизу кустарника постоянно перепархивали весёлые стайки рябчиков и куропаток, в небольшом лесном озере громко били хвостами по воде крупные щуки, отдохнувшая душа звенела от восторга и искреннего умиротворения.
«Эх, оставить бы навсегда службу царскую и поселиться в этих краях! Я был бы очень хорошим помещиком: в меру добрым, в меру — строгим… — подумал Егор. — Да царь никогда не отпустит, не оставит в покое. Да что там меня, он и всю страну в покое не оставит, никому не даст застояться и закиснуть… Пётр, он очень собаку-таксу напоминает: та тоже не может долго сидеть на одном месте, ей всё надо бежать куда-то, копать, искать лисьи норы…»
Ночью, уже почти засыпая, Санька едва разборчиво прошептала, обнимая Егора за шею своей горячей рукой:
— Ты такой умный у меня, всё умеешь, всё знаешь… Иногда мне кажется, что ты нездешний, не отсюда…
— Как это? А откуда тогда?
— Не знаю. Но я всё равно люблю тебя…
Через полторы недели зарядили скучные осенние дожди Егор понял, что пора возвращаться в Москву, да и царь очень не любил опоздавших…
Саньку же он решил (под охраной пяти надёжных солдат-преображенцев, получивших за это хорошую плату) оставить в Александровке: нечего ей было делать в Москве в преддверии кровавых разборок со стрельцами. Опять же, чистый деревенский воздух, парное молоко — они весьма полезны для женщин беременных…
По случаю окончания регулярных осенних учений и прибытия царского водочного обоза стрельцы на несколько суток встали единым временным лагерем, разбив несколько сот парусиновых палаток — недалеко от стен древнего безымянного монастыря.
— Вот, мин херц! — старательно объяснял Егор, водя своей подзорной трубой вслед за царской. — Здесь собрано четыре стрелецких полка: Гундертмарковский, Чубаровский, Колзаковский и Чермной. Стрельцы сильно устали во время учений, пьют уже вторые сутки, да и огневых припасов у них почти не осталось. Поэтому план простейший: преображенцы заходят с востока, семёновцы — с запада, с юга подпирают лефортовцы — вдоль берега реки Истры, с севера — полк Гордона… Когда окружение полностью завершено, даём залпы поверх их голов, предлагаем незамедлительно сдаться и выдать всех зачинщиков. Потом…
— Стоп! — остановил его Пётр. — У нас с собой есть полевые мортиры?
— Только у полка Гордона, остальные пришли налегке. А зачем мортиры, государь?
— Я знаю — зачем! — Глаза Петра заблестели нехорошим хищным блеском. — Теперь слушай сюда, Алексашка! Ты ведь командуешь Преображенским полком?
Вот и давай, дуй к своим подчинённым! Утром займёшь восточные позиции. В случае попытки прорыва — всех уничтожать ружейным боем и гранатами! Понял? А гордонцев я сам возглавлю, пусть генерал немного отдохнёт, не мальчик уже, чай… Выполнять немедленно, полковник!
Серенькое утро, одиночные солнечные лучи, боязливо пробивающиеся сквозь бесцветные перистые облака. Настроение у Егора было — ниже всякого плинтуса. Он понимал, что царь, движимый своей звериной ненавистью к стрельцам, вынесенной ещё с детских лет, решил устроить настоящую и беспощадную бойню, но ничего не мог сделать… Губить столько соотечественников было немыслимо, противно, страшно. Но — царская железная воля! Против нее не стоило идти, если, конечно, ты ещё не разочаровался в этой прекрасной жизни и не ищешь быстрой смерти…
Окружённые со всех сторон стрельцы, похоже, так и не осознали всей глубины нависшей над ними смертельной опасности. Несколько полупьяных служак в расхристанных на груди клюквенных кафтанах выбрались на ватных ногах из своих палаток и с удивлением тыкали пальцами в войска, окружившие их лагерь, недоумённо крутили головами, о чём-то достаточно спокойно переговариваясь между собой.
Солдаты первой линии Гордоновского полка расступились в стороны, пропуская вперёд полевые мортиры. Ещё через три-четыре минуты над жерлами пушек взвились вверх клубы белого дыма, утреннюю тишину нарушили гулкие громовые раскаты.
«Картечью лупят! — известил внутренний голос. — Ну что, может, на коня и вперёд? Подскакать к тем дурачкам и закричать, мол, ложитесь, не бегайте во весь рост? Опять же, может, Пётр увидит тебя и велит — прекратить огонь… Сидишь на старом полковом барабане, руками обхватив голову? Ну да, у тебя же молодая жена двойня скоро должна родиться. Не стоит рисковать! Ладно, сиди себе, сиди, трус…»
Егор только зубами немного поскрипел, но с барабана так и не сошёл…
Через некоторое время пушечный огонь прекратился, солдаты Гордоновского полка медленно пошли вперёд — с ружьями наперевес, вслед за ними шли люди в серых кафтанах, неся на своих плечах связки кандальных цепей. Приглушённо затрещали одиночные ружейные выстрелы.
«Царь велел всех раненых добивать, а в кандалы заковывать только тех, кто догадался спрятаться за естественными укрытиями и уцелел под картечным огнём!» — понял Егор.
Из четырёх полновесных стрелецких полков остались в живых и были закованы в железо только порядка пятисот человек.
— Всех ворогов гнать на Москву, учинить строгий розыск! — глухо велел Пётр, лицо которого почернело и было воистину страшным: щеки постоянно дёргались, кончики усов топорщились вверх и шевелились, как казалось, сами по себе. — Всех сотников и пятисотенных командиров прочих полков стрелецких — арестовать немедленно, заключить в кандалы, вздёрнуть на дыбы и допросить! Рядовых стрельцов, на которых не хватит кандалов, в Сибирь отправить! На рудники соляные! Дороги и просеки рубить в лесах дремучих! Полковник Меньшиков! Оставьте свой полк на Голицына и извольте сесть в мою карету…
Сильно трясло на русских ухабах и рытвинах. Пётр хмурился и нервно покусывал ручку своей немецкой трости… Наконец, он сильно потряс головой, словно отгоняя неприятные и страшные видения, и печально посмотрел на Егора:
— Что, осуждаешь меня, охранитель? Мол, жесток без меры? Ну-ну… Не тебе судить меня! Это мои враги, враги по крови! Даже если это и смертный грех, то он только мой… Я сам отвечу перед Богом! Ладно, проехали, как ты сам говоришь иногда. Давай лучше начнём разрабатывать маршруты будущие, европейские…
