Владимир Поселягин - Командир
Открыв глаза, я посмотрел на стропила, видневшиеся сквозь рассеивающуюся темноту. Очнулся я опять в каком-то сарайчике, похоже, ни немцы, ни наши разнообразием в содержании пленных не отличались. С трудом приподняв свое избитое тело, я оперся спиной о стену сарайчика. Шея плохо гнулась, но оглядеться я все-таки смог. Темные кочки с противоположной стороны и храп доказывали, что я тут не один. Аккуратно проверив свое тело путем ощупывания, понял, что, кроме синяков, ничего серьезного у меня нет. Я с благодарностью подумал о Шведе, предоставившем мне такое замечательное тело, и о бойцах, которые его избивали.
Устало прикрыв глаза, задумался; судя по начавшей рассеиваться мгле, начинается рассвет, и с момента моего звонка прошел уже не один час, но представители контрразведки так и не прибыли, и это начинало меня беспокоить. Еще раз прогнав наш разговор с неизвестным, я с теплотой в душе подумал о Сашке Никаненкове — вышел. А раз вышел он, то и остальные ребята тоже, и это была хорошая новость. Пока было время, задумался о том, что меня ждет, если контрразведчики опоздают.
Нет, надо было все-таки поговорить с летехой, успокоить его, прежде чем отпускать, да что уж теперь виниться, если уже сижу в арестантской. Прикрытые глаза сделали свое дело, и, прислушиваясь к хрусту земли под сапогами часового, я незаметно уснул.
Скрип открывающейся двери вывел меня из полузабытья, встряхнувшись, я с интересом посмотрел в сторону часового, открывшего дверь. Позади него маячили еще две фигуры.
— Шнайдер, на выход!
В углу зашуршала сеном одна из фигур, к моему удивлению, в комбинезоне танкиста. Сверкнув тремя кубарями в петлицах, видных через расстегнутый воротник, танкист встал на ноги. Посмотрев на конвой, он, щуря заплывшие фиолетовыми синяками глаза, сказал разбитыми губами:
— Что, опять? Когда же ваш лейтенант уймется?!
— Поговори мне еще! На выход!
Зло сверкнув глазами, командир направился к выходу, при этом, проходя мимо, с интересом пробежался по мне взглядом, на секунду задержавшись на петлицах. Признав во мне тоже танкиста, кивнул, приветствуя, и вышел из сарая. Проснувшиеся шесть арестованных проводили вышедшего командира взглядами, один из них встал и направился ко мне.
— Доброе утро, товарищ капитан, — поздоровался один из арестантов, присаживаясь рядом.
Я с интересом оглядел его: младший лейтенант-артиллерист, с таким же избитым лицом, как и у вышедшего старшего лейтенанта, правда, у танкиста синяки были свежие, а у артиллериста уже начали желтеть.
— Было бы оно доброе, я бы тут не сидел, — ответил я лейтенанту.
Вздохнув, он спросил:
— Товарищ капитан, это вы Шкета в плен взяли и «наганом» угрожали?
— Было такое, — ответил я и попытался приподняться. Несмотря на то что голова немного закружилась и тело пронзала стреляющая боль, я все-таки смог встать, хотя и с помощью артиллериста.
— А почему вы его взяли в плен?
— Надо было, — ответил я назойливому летехе. Дождавшись, пока сарай не перестанет кружиться, держась за стены, стал ходить туда-сюда.
Отбиваясь от летехи, старавшегося мне помочь, стал осторожно разрабатывать мышцы. За полчаса я закончил тренировочный комплекс, взяв его из памяти прошлого хозяина. В это время с помощью артиллериста познакомился с остальными арестантами, которые сами подходили ко мне и здоровались. Выше меня по званию никого не было. Были три пехотинца-лейтенанта, вышедших, как и я, вчера из окружения, только эти лейтенанты вышли вместе со своими бойцами, с теми, что остались. Еще был старший лейтенант-авиатор, оказавшийся технарем с того самого аэродрома, где я посадил в транспортник генерала, с ним был младший лейтенант, командир радиовзвода того же полка. После моих вопросов оказалось, что они сумели вырваться еще когда немцы только подходили к аэродрому, запрыгнув в полуторку, на которой уезжал политрук полка. А дальше так же, как и у нас: заход истребителя на машину — и выжившие вышли на это село, попав в гостеприимные объятия местного особиста, которого уже окрестили Шкетом.
Младший лейтенант-артиллерист вышел на окраину села только с двумя бойцами, оставшимися в живых после того, как в расположение их гаубичного дивизиона прорвались немцы. К моему удивлению, всех их обвиняли в дезертирстве, но еще больший шок я испытал, когда рассказали про танкиста. Старший лейтенант Шнайдер, оказавшийся из поволжских немцев, вышел из окружения на трех танках, оставшихся от его роты, и сразу же был арестован как немец.
Шкет шил Шнайдеру целый букет преступлений, от дезертирства с места боя до работы на немецкую разведку. И это при том, что Шнайдера наградили медалью «За отвагу» после уничтожения восемнадцати танков, которые прорвались в тыл его части, при этом, не потеряв ни одного своего. От таких новостей я только покачал головой, ну особист, ну тварь.
Вернувшись после разминки на свое место, я прилег на солому и, не обращая внимания на ноющее тело, прикрыл глаза, меня сильно тянуло в сон.
Скрип открывшейся створки вывел меня из дремоты. Двое бойцов с закатанными рукавами гимнастерок внесли бесчувственное тело танкиста. Грубо бросив его на солому, спокойно вышли под нашими злыми взглядами. Часовой в это время вынес пустое ведро и занес полное, со свежей колодезной водой. Я подошел к ведру и под скрип закрывающейся двери первым отпил из него. После того как попили остальные, я приказал осмотреть Шнайдера и вытереть мокрой тряпочкой его окровавленное лицо. Два командира из пехотинцев склонились над танкистом. Постояв немного, я, пошатываясь, вернулся на место.
Через полчаса створка ворот снова открылась, и конвой забрал старшего лейтенанта-авиатора. Вернулся он минут через двадцать сам, на своих ногах. Держась за бок и постоянно морщась, он прошел на свое место. Мне показалось, что его движения и мимика какие-то нарочитые, быстро прокрутив в уме возможные варианты, понял, что они со Шкетом, похоже, спелись, и теперь мой черед идти на допрос.
Еще через час, когда солнце почти поднялось на небосклон, створка снова скрипнула, и голос сменившегося часового произнес:
— Михайлов, на выход!
Сплевывая тягучую окровавленную слюну на пол, я снова провел языком по осколкам передних зубов и, пошевелив связанными за спиной руками, посмотрел на Шкета, продолжавшего брызгать слюной:
— …подписывай, тварь, все равно шлепну! Или ты думаешь, твои дружки немцы успеют сюда прорваться и спасти тебя?! Не будет такого, подписывай па…ль!
С кривой усмешкой посмотрев на него, я ответил:
— Помнишь, что я в хате говорил? «Бьют или убивают меня — бить или убивать начинаю уже я». Твой сержантик… — я кивнул на сержанта, стоящего сбоку и потиравшего кулаки, — уже, считай, труп, а вот насчет тебя я еще думаю.
— Ах ты су…а! Жмых, давай еще!
На меня снова посыпались удары, и я опять грохнулся с табуретки, в какой-то момент я сумел несвязанными ногами сделать подсечку, и сержант с грохотом рухнул на пол. Своего шанса я не упустил, мощный, насколько было сил, удар пришелся в грудь Жмыха, до головы мне было не дотянуться.
— Охрана, ко мне! — сразу же завопил летеха.
Ворваться в дом им помешали тесный для двоих бойцов косяк двери и слишком широкие плечи. Потолкавшись, оба бойца наконец смогли ворваться в комнату. Сжавшись в позе эмбриона, я старательно уворачивался от беспорядочных ударов. Плохо, что руки связаны, нельзя прикрыть живот. Наконец бойцы устали и остановились отдышаться. Пока они отдыхали, я мысленно пробежался по избитому телу, хоть оно и превратилось в комок боли, но вроде ничего серьезного нет.
Один из бойцов поднял хрипло дышавшего и державшегося за грудь сержанта и довел до скамейки. Сплюнув скопившуюся во рту кровь на грязный окровавленный пол, я прохрипел, кивнув на сержанта:
— Сил маловато осталось, слабо вдарил.
— Вот сука! — возмутился стоящий рядом боец и замахнулся.
— Отставить, Скрябин. Посади его обратно на табурет.
Боец, ухватив меня за расстегнутый ворот гимнастерки, попытался поднять. С треском воротник оторвался и остался в руках здоровяка вместе с петлицами и знаками различия, я же снова грохнулся на пол. Отшвырнув воротник в сторону, он подхватил меня под мышки, снова поднял и усадил на табурет.
— Оба пока свободны, — приказал летеха, злобно щуря глазки.
— Не боишься со мной один на один оставаться? — спросил я, проводив выходящих бойцов взглядом, после чего снова сплюнул тягучую красную слюну.
— Ты сейчас ни на что не годен. Ха, да с тобой сейчас любая бабка справится!..
— …кроме тебя!
— Вот сука! Ты, урод, мало получил?! Лучше подпиши, а то ведь еще хуже будет!
— Да пошел ты!
Вставший сержант, скособочившись от боли, подошел ближе и сказал:
