Старые недобрые времена (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич "Маленький Диванный Тигр"
Посидев чуть, собираясь с мыслями, Ванька взял грифельную доску и кусок известняка, принявшись, для собственной наглядности, чертить схемы и разного рода слова, стирая потом, зачёркивая и перечёркивая, ставя знаки вопроса и восклицательные.
— Ага… — не слишком уверенно сказал он, собрав, кажется, в кучу, все свои фрагментарные знания по этому вопросу. Нет, собственно в способе он уверен[ii]… но дьявол, как известно, кроется в деталях! Ну и отсутствие таких… хм, деталей, как лист железа и большой кусок полиэтиленовой плёнки, тоже, наверное, скажется не в лучшую сторону.
Место, чтоб на возвышенности и на ветру, да обязательно рядом с их хозяйством, он выбрал тщательно, но пришлось-таки разравнивать площадку, вынужденно отдыхая то и дело. Собственно, отдыхать приходится больше, чем работать…
— А што это ты тута делаешь? — подозрительно поинтересовался ефрейтор Голобородько, въедливый и нудный тип, за такие вот ценные, нечастые у солдат качества, ну и за неплохую грамотность, выбранный в артельщики, и, раз уж всё равно окривел и охромел, эвакуированный вместе с полковым хозяйством.
— Да вот, Ляксеич… — нарисовался рядом мастер, — тут малой мой где-то читал, что, значит, воду можно из камня добыть.
— Роса, — поправил его Ванька, и… благо, бывалому ефрейтору долго объяснять не пришлось.
— Ну, так… — озадачился тот, по-простецки чухая грязную голову, — роса по утру, так… Ежели много камней, так, говоришь, стекёт?
— Писано было так, — подал плечами попаданец, — но то на бумаге, а так-то проверять надо.
— Ну, так… — закусив губу и задержав руку на затылке, Федот Алексеевич, не прощаясь, ушёл, а через несколько минут в Ванькино распоряжение прибыло двое помощников. Такие же кривые и хромые, как и командир, и потому решительно негодные к бою, ковылять, вместе с ополченцем складывая камни, они всё ж таки способны, хотя, не особо веря в успех предприятия, работали они, мягко говоря, без огонька.
— Это Ево Благородие не видит, — бурчит один из солдат, с мрачным видом подтаскивая камень, и, как заслуженную награду, доставая из кармана тощий кисет с табаком, — уж он бы…
— Молчи, Емеля, не твоя неделя! — прервал его напарник, — тебе Ляксеич начальник, так што не жужжи навозной мухой! Его Благородия хто где сичас, так что слушай Фетода Ляксеича, потому как спрос, ежели што, с нево!
Ночью Ванька, хоть и ушатался почти вусмерть на работе, слишком уж тяжкой для его нынешнего состояния, то и дело просыпался, вставая проверять, пошла ли вода. Антип Иваныч на это бурчал что-то не душеспасительное, но впрочем, без особой злобы, а так, назидательности для.
Встав в очередной раз, под самое утро, попаданец, зевая отчаянно, подошёл к пирамидке, и…
— Пошла! — дохромал он до мастера.
— Ась⁈ — тот сразу вскочил, но ещё не проснулся, — Чегой тебе, страхополох⁈
— Вода есть, Антип Петрович, вода! — чайник уже полнёхонький набрался, сейчас ещё чуть, и через край!
— Да Боже ж ты мой! — сна у мастера как не бывало, — Мы ж с тобой, Ванятка, от том не подумали! Ой, бяда-бяда…
Он загремел посудой, вёдрами и всем, во что только можно набрать воды, и заспешил к каменной пирамиде, но это, чёрт подери, были приятные хлопоты…
Вода не текла, а скорее сочилась исчезающе тонкой струйкой, к восходу иссякнув совсем. Удалось набрать едва ли много больше десятка литров — сущая ерунда в пересчёте на количество жаждущих и страждущих.
Но и оружейный мастер, и ефрейтор, и все причастные остались довольны, сияя небритыми солнышками, разгоняя окружающую безнадёгу отродясь нечищеными улыбками.
— Ну, Иван… — весомо обронил ефрейтор Голобородько и покрутил головой, подбирая слова, лезущие из глубины души под слишком большим напором, — Светлая у тебя голова, Иван!
— Так… — не сразу спохватился попаданец, судорожно вспоминая крестьянско-солдатский этикет, — попадалось в книжках, вот и вспомнил, Федот Алексеевич.
— Ну, книжки, они, ети, и полезными могут быть, — рассудил один из солдат с видом античного философа.
— Так… — ефрейтора так просто не сбить, мысли разной степени полезности заворочались в его голове.
— Поняли, братцы? — наставительно спросил он у солдат.
— Как не понять, Федот Ляксеич, — вразнобой отозвались они.
— Так… — Голобородько снова полез в затылок, нашаривая мысли слова, — Иван! Ты за старшего, внял? Я определюсь, ково тебе можно в работы определить, а ты пока кумекать начинай, внял?
— Внял, Федот Алексеевич, — вытянулся попаданец, повышенный до Ивана, что для его возраста и социального положения — невиданный карьерный взлёт, — покумекаю!
— Если уж народ будет, — поспешил добавить он, — можно попробовать по-разному строить — чтобы, значить, понять, какая метода лучше.
— Так… — сосредоточенно кивнул Голобородько, собирая мысли, — Но это, значит, какие-то лучше могут быть, а какие и совсем никак?
— Точно так, Федот Алексеевич! — закивал Иван, вздыхаючи напоказ и разводя руками, не боясь переиграть.
— Н-ну… — в изначально крестьянской голове ефрейтора заворочались мысли о том, что надо-де не умничать…
… но здравый смысл победил.
— Делай, значит, по всякому, — приказал он, после чего, забрав с собой большинство солдат, ухромал по неотложным армейским делам.
— Значит так, братцы, — собирая всю решительность в кучу, начал теперь уже Иван, — сперва нужно выбрать место, чтоб, значит, не в низине…
Зайдя в мастерскую, ефрейтор перекрестился в Красный угол заставленный присланными со всей России иконами и образками (они, вопреки здравому смыслу, доставляются в первую очередь), присел и закурил, буркнув между затяжками что-то приветственное.
— Господа какие-то приехали, — обронил он наконец, делая последнюю затяжку и гася самокрутку о подошву сапога, — такие себе…
Он неопределённо покрутил рукой, но Антип Петрович, знающий его давным-давно, и читающий всё эти ужимки и кручения лучше, чем гимназист букварь, не на шутку встревожился.
— Ага… никак по наши души? — нервно поинтересовался он, часто заморгав, — Я, ежели што, без половины струментов работаю, так и скажу! Какой с меня, потому, спрос? Наше дело маленькое, и с чем дали, тем, значит, и работаем!
— Да похоже, по Ванькину душу, — дёрнул плечом ефрейтор, с сочувствием глядя на ополченца, и тот, зная за собой грехи…
… а вернее — то, что могут счесть грехами в армии этого времени, встревожился, начав перебирать варианты грехов, и, собственно, защиты. Не то чтобы это сильно поможет, если вдруг что…
— Так… — ефрейтор решительно хлопнул себя по колену, — давай-ка, Ваня, в конюшню, там сичас как раз Гнедка запрягают, вот в помочи и поедешь, от греха.
— Ага, ага, — закивал ополченец, спешно собираясь, — Ну, я пошёл?
— Ступай, — отмахнулся Голобородько, который, не то признав наконец полезность Ивана, не то отмякнув в свете близкой, в виду выслуги и одноглазости, отставки, изрядно помягчел.
Во время переправы на Южную сторону возчик, немолодой солдат из фурштатских, истово верующий разом и в Богородицу, и в домового, и в чох, и в сон, и в рай, и в вороний грай, как, собственно, и большинство русских крестьян, всё время крестился, озираясь вокруг безумными глазами.
Но и правда, наплавная деревянная переправа выглядит совершенно апокалипсически, да и можно ли было ожидать иного⁈ На топорщащихся щепой досках и брёвнах повсюду следы бомбёжки, крови, огня, где-то лежат неприбранные мертвецы, и то и части тел.
Рядом с мостом зыбко покачиваются тела, часто раздутые, поклёванные чайками, иногда обряженные в нерусские мундиры. Порой их волнами прибивает к самому мосту, но никто уже не обращает на это внимания, и это лучше всего говорит о моральном состоянии армии, о её усталости, о нехватке ресурсов на самое, казалось бы, необходимое.
