Борис Батыршин - Дорога за горизонт
– Ну вот и всё, мон шер. – Молодая женщина слегка потрепала офицера по шевелюре. – Спасибо господину Семёнову, надеюсь, его волшебный порошок спасёт вас от заражения. Сама по себе рана неопасна, да и крови вы потеряли совсем немного…
Запас стрептоцида в аптечке таял с пугающей скоростью – им, во избежание заражений и нагноений, присыпали любую царапину. «Что-то будет дальше? – беспокоился Олег Иванович. – Запасы противомалярийных препаратов конечно, имеются, но стоит кому-то из нас слечь всерьёз…»
Уже здесь, на подходах к заболоченному восточному берегу Альберт-Нианца в воздухе ощущалась нездоровая, тяжёлая сырость; что же будет, когда придётся идти по дождевым джунглям? Нет, всё же к экспедиции готовились наспех, нельзя так…. а с другой стороны – Юнкер странствовал в этих краях чуть ли не в одиночку, с единственным осликом. И ничего – вернулся живой и на первый взгляд, даже почти здоровый.
Руку Садыкову царапнула случайная пуля; когда экспедиция в очередной раз отказалась платить бакшиш банде из трёх десятков чернокожих воителей-мангабатту, те обиделись и попытались навести социальную справедливость с поощью ассагаев и пары мушкетов. Семёнов категорически запретил казакам учинять смертоубийство – и те с угрюмым видом палили поверх голов завывающих дикарей. Пока пуля, выпущенная шагов с полутораста – предельная для древних самопалов дистанция – ударила Садыкова в мякоть плеча.
Рана оказалась пустяковой; в других обстоятельствах поручик не обратил бы на неё внимания. Но в тропиках любая царапина чревата серьёзными неприятностями; к тому же, урядник, которому другая пуля пробила пробковый французский шлем и скользнула по волосам, чувствительно обжёгши кожу головы, всерьёз рассвирепел.
Казак сидел на вьючном седле, поставленном на попа и мрачно косился туда, где скрылись пару часов назад мангбатту. Из-за рощицы корявых дынных деревьев, что островками торчат посреди высоченной травы, доносились заунывные вопли и грохот барабана с диковинным названием «там-там».
– Как бы снова не сунулись. – озабоченно сказал забайкальцу Семёнов. – Ты бы, Ерофеич, проверил своих – не спят ли на постах?
Урядник недовольно глянул на начальство.
– Умный ты мужик, Олег Иваныч, но порой удивляюсь я тебе – чисто дитя малое! Взялся, понимаш, казака учить стражу нести в чужой степи? Небось не заснут, коли жизнь дорога; знают, как сонные караулы ножиками резать, сами не раз баловались таким душегубством. Не боись, казаки всё как надо сладят…
Семёнов вздохнул и отошёл. Отношения с урядником у него сложились самые уважительные – этот мужик, напоминавший Олегу Иванычу незабвенного Сухова, казалось, ни чему не удивлялся и готов был справиться с любой передрягой. Урядник Семёнова тоже уважал – во-первых начальство, а во-вторых за то, что тот мог ответить на любой вопрос – и насчёт земель, через которые пришлось проходить, и насчёт обычаев их обитателей. И о божественном порассуждать может – забайкалец, происходивший из старообрядцев, оказался падок до бесед о Боге, и к тому же, оценил то, что Семёнов не пытался попрекать его старым чином и двоеперстием.
Казак проводил взглядом начальство и недовольно покачал головой. Уважение кончено, уважением, но в воинских делах начальник – сущее дитя. Нет, не дело это – коли уж поставили его, урядника, беречь учёных людей, так уж извольте не мешать делать своё дело. А то командиров развелось – плюнуть некуда. Вон, ихнее благородие, поручик Садыков – тоже во всякий момент готов верещать – «Не убивайте их, да не убивайте!» А как не убивать, коли озоруют? Вот и доверещался – пуля в руку, и хорошо ещё, что вскользь. А то у энтих самопалов такой зверообразный калибр – могло бы и вовсе руку оторвать.
А что завтра будет? Нет, пора с этим заканчивать. Не хватало еще, чтобы петербургский профессор учил казаков службу справлять!
Скрипнуло под ногами.
– Пронька? – не оборачиваясь спросил урядник.
Подошедший кивнул.
– Ты вот что… – тихо произнёс урядник. – Когда стемнеет – чтоб оба были готовы, как я велел. И наденьте чекмени, шаровары да фураньки – хоть и жарко, а в темноте не белеется, как эта, прости господи, одёжа…
Казак с отвращением повертел в руках простреленный тропический шлем, отшвырнул в сторону.
– И штоб при бебутах оба, и патронов поболе – смотрите у меня! Шашки не берём, незачем; а впрочем, кто как пожелает, чего вас учить, жеребцы стоялые! Как луна над той горушкой поднимется – жду за палатками. И смотрите у меня – ни-ни, молчок!
Пронька понятливо кивнул и нырнул за кусты. Урядник уселся поудобнее. Стало легче на душе – решение принято, гадать более не надо. «Ну, господа негритянские душегубцы, сегодня ночью посмотрите, каковы в лихом деле забайкальские казачки! Идолов своих будете на помощь звать, да только не помогут они, идолы. Потому как казацкая едрёна мать супротив ваших божков завсегда брать будет…»
* * *Посреди поляны пылал огромный костёр. В самом жару трещат поленья; порой звук был особенно сильным – и тогда в небо взлетают снопы золотых и багряных искр. На фоне костра извиваются чёрные, как эбеновое дерево, тела; воины мангбатту в танце изображают смертельную схватку с невидимым врагом. Вот трое повернулись спинами к костру, высоко подпрыгнули, издали гортанный вопль – и крутанувшись на месте, швырнули ассагаи сквозь огонь, в темноту, в чернеющие на краю лагеря кустарники.
Остальные мангбатту хором взвыли и вскинули руки; в правой у каждого ассагай, а в левой – узкий миндалевидный щит, зажатый в кулаке вместе с пучком запасных копий, как носят их и азанде, и ваниоро, и племена ваганда, и очень, очень многие на Чёрном континенте.
Воины, метнувшие ассагаи, принялись отступать от воображаемого противника, делая вид, что прикрываются щитами. При этом они извивались, принимая разные позы, как бы наблюдая за брошенными в ответ копьями и уклоняясь извивами тела и прыжками от летящих смертоносных снарядов. Когда все трое скрылись в темноте, их место заняла новая тройка: двое такие же, со щитами и пучками ассагаев, а третий – с длинным, украшенным цветными ленточками кремнёвым ружьём. Сцена повторилась, только владелец ружья, не стал стрелять, а лишь вскинул его к плечу.
– Да убери ты дурную голову, продырявят! – прошипел урядник, дёргая Проньку за рукав. Ассагаи – уже третий или четвёртый «залп»! – пронзали плотную завесу листвы над головами затаившихся забайкальцев. Тот, что пролетел пониже, сбил с головы урядника фуражку.
Казаки долго, стараясь не шелохнуть ни веточки, ни былинки, подползали к становищу. В любой момент можно было напороться на дозорного; Пронька, ползший впереди, нарочно вымазал физиономию золой из костра, чтобы не белела в угольной черноте африканской ночи.
Дозорного не оказалось; казачки, добравшись до становища схоронились в кустах. Мангбатту не собирались униматься; наоборот, только-только разошлись, и заунывно пели, хлебали что-то из фляг – выдолбленных сушёных тыкв, называемых калебасами, – и время от времени принимались отплясывать. Казаки решили обождать когда нехристи умаются и залягут спать – и вот на тебе, попали чуть ли не под обстрел!
Очередная троица мангбатту вышла к костру, взмахнула ассагаями, и…
– Всё, станичники. – сплюнул урядник. – Нету более моего терпения. Бей нехристей, кто в бога верует!
* * *Олег Иванович, как встрёпанный, вскочил с кошмы, брошенной на охапку тростника – из-за недалёкой рощицы, откуда целый вечер раздавались гортанные вопли и тамтамы давешних налётчиков, доносилась частая стрельба. Мимо костра кубарем пролетел Кондрат Филимоныч; кондуктор выскочил из палатки в одних подштанниках, зато с винчестером и патронташем, висящим на шее, на манер банного полотенца. В глубине, у белой шёлковой палатки мелькнул светлый силуэт – мадемуазель Берта. Даже в такой тревожный момент одета с идеальным вкусом и изяществом…
Негромкие французские реплики и масляное клацанье стволов штуцера – владелица «Леопольдны» изготовилась к бою. И стюард Жиль рядом – как всегда безупречен, аж скулы сводит… и, как полагается верному слуге на африканской охоте, страхует «белую госпожу» с карабином в руках. Вот только дичь сегодня особая, отстреливается, понимаешь ли…
– Барин, отошли бы вы от костра! А то, неровён час, из темноты пальнут!
Это Антип. Отставной лейб-улан босиком, в подвёрнутых до колен портках и распахнутой тропической рубахе-безрукавке. Он и сейчас не забывает заботиться о хозяине. Вон – в одной руке «ремингтон», а другой протягивает хозяйский «лебель». Оптика, как и положено, замотана платком-куфией, приобретённой ещё в Египте. За спиной Антипа – Кабанга в обнимку со своим драгоценным карабином. Суахеле перепуганно озирался и крупно дрожал.
