Сергей Шхиян - Гиблое место
Крестьянин перекрестился, взял в руку батог и, не очень даже замахиваясь, опустил палку на спину убийце сына. Несколько мгновений было тихо, потом раздался рев, полный звериной тоски и смертной муки.
Я невольно взглянул на спину палача. Его красивое, сильное тело перечеркнула кровавая рана. Крестьянин, словно торопясь, чтобы его не лишили выстраданной мести, вновь взмахнул батогом…
С Ермолой нужно было кончать по любому. Слишком большое удовольствие получал он от человеческих мучений, чтобы его носила земля. Теперь же он находился в надежных руках.
Чтобы не видеть кровавого зрелища, я вскочил в седло и выехал со двора.
Мне еще нужно было встретиться с Ульяниным дядькой Гривовым, отблагодарить его за помощь и попросить проводить во владения старого Лешего.
Деревню Коровино при дневном свете я видел впервые. Она оказалась похожей на тысячи себе подобных нищих русских деревень. Длинная улица, вдоль которой стояли избы, была грязна и пуста. Крестьяне еще не вернулись с полей. Из помещичьей усадьбы продолжали слышаться надрывные крики.
Я остановился около избы, возле которой сидел на завалинке старик.
— Дедушка, — спросил я его, — не знаешь, Гривов в избе или в поле?
— Дома, сынок, — ответил он, пытаясь рассмотреть меня слепыми глазами. — Куда ж он, хворый, денется. Дома должен быть, если только не помер.
Я разом забыл про несчастного Ермолу и пришпорил коня. Изба Гривова была в конце деревни. Донец взял в галоп, и через две минуты я остановил его у знакомого крыльца.
В избе стоял тяжелый дух. Я закрыл глаза, привыкая к полумраку, и услышал знакомый голос:
— Кого Бог несет?
— Здравствуй, дядька Гривов, — шутливо сказал я, подумав, что до сих пор даже не удосужился узнать его имени.
— Ты, что ли, батюшка? — откликнулся он. — Прости, плох глазами стал, не признал.
Я подошел к лавке, на которой лежал мужик. Глаза, привыкая к полумраку, постепенно начали различаться предметы, но пока без деталей.
— Болеешь? — задал я никчемный вопрос.
— Не то, что болею, помирать собираюсь, — грустно пошутил мужик. — Как там моя Ульянка?
— Когда уезжал, все было хорошо, — ответил я. — Что с тобой случилось?
— Запороли, ироды, все нутро отбили.
— А хозяйка твоя где? — спросил я, чтобы что-нибудь сказать.
— Знамо где, в поле.
— Ты сам встать и выйти сможешь, а то здесь ничего не видно?
— Прости, не подняться мне. Да ты не меня жалей, я свое пожил. Вот только деток некому будет кормить…
— С прокормом мы разберемся, — пообещал я. — Давай я хоть дверь и окно открою, а то, как тебя лечить в потемках.
— Чего там лечить, когда на спине мяса не осталось. А ты какими судьбами? — через силу спросил он. — Не боишься, что наш барин снова поймает?
— Помер твой барин, некому больше ловить, и палач его скоро помрет.
— То-то я слышал крики. Думал, опять кого калечат. А оно вон, что значит. Спасибо, батюшка, хоть перед смертью утешил.
— Ладно, потом поговорим, а сейчас я тебя поверну, мне нужно посмотреть твою спину.
— Нечего и ворочать, я с тех пор, как мы с тобой расстались, на брюхе лежу.
Я подошел к двери, распахнул ее настежь и подпер колом, чтобы не закрывалась. Потом открыл ставни на волоковом окне. Сразу стало светлее и даже как будто пахнуло теплом и весной.
Спина у Гривова оказалась в самом плачевном состоянии. Удивительно, как он еще не умер от заражения крови. Струпья от ран гноились и выглядели ужасно.
Я полез в печь и нащупал котел с теплой водой. Опять мне пришлось использовать свое многострадальное нижнее белье как обтирочный и перевязочный материал.
Трава только начала пробиваться из земли, и найти среди ростков противовоспалительные растения я не смог.
Пришлось лазать по сусекам и обходиться тем, что имелось в наличии. Я мелко нарубил лука и чеснока и выдавил из них сок в теплую воду. Этим раствором промыл общую гнойную рану. Дальше все зависело от моих способностей и, главное, состояния здоровья — хватит ли у меня нервной и физической энергии перебороть болезнь.
Гривов безропотно сносил мои болезненные для него прикосновения. Только, когда я закончил подготовку, взмолился:
— Батюшка, ты бы лучше грехи мне отпустил, спасу нет терпеть. Растревожил ты мою спину. Я скоро помирать буду.
— Придется еще потерпеть. Теперь уже недолго, — пообещал я. — А о грехах не бойся, я тебе их прощаю. Во имя отца, сына и святого духа. Аминь.
— Ну, коли так…
Я встал над распростертым телом, закрыл глаза, сосредоточился и начал свой сеанс…
Когда вернулись с полевых работ жена и дети Гривова, он был уже хоть куда: выпил кружку молока и съел кусок мякиша. Я же без сил лежал на соседней лавке.
— Гришаня! — крикнула женщина, вбегая в избу. — Барин помер!
— Знаю. Не шуми, батюшка отдыхает, — отозвался Гривов.
— А я как узнала, так домой. Слышь, солдаты пришли и барина за кривду до смерти запороли, — шепотом рассказывала женщина, испуганно косясь на меня. — Ишь ты, есть, значит, на свете правда!
— Есть, — согласился Гриша, — чего зря болтать, подай-ка лучше мне водицы.
— У вас мед есть? — спросил я со своей лавки.
— Мед есть только у кривого Евсеича, — охотно ответила женщина. — Только он просто так не даст.
— Возьми деньгу, сходи купи, — попросил я, шаря под кольчугой в карманах.
— Еще чего! — возмутилась Гривова. — Мед за деньгу! Я у него на просо сменяю.
— Сменяй, — согласился я. — Только возьми больше, Григорию нужно сладкое питье.
— Мало ли, чего ему нужно! — по привычке возразила рачительная женщина, но, не договорив, прикусила язык.
Она погремела горшками и отправилась за медом. Вскоре в избу пришел Минин.
— Ты куда пропал, Григорьич? — спросил он. — Мы тебя совсем потеряли.
— Приятеля лечу. Ну, что там с Ермолой?
— Забил его мужичок, а сам отпросился в монастырь замаливать грехи. Грозил постричься.
— Ладно. Ты распорядись Захарьина похоронить, а я здесь поживу, пока приятель на ноги не встанет.
— Пищу тебе сюда посылать, али с нами столоваться будешь? У покойника закрома полным-полнешеньки.
— Там видно будет. Прости, я совсем без сил, мне нужно поспать.
— Отдыхай я всем распоряжусь.
Глава 9
Кузьма Минич взял на себя все организационные вопросы по захоронению покойников и решил их удивительно оперативно. Кроме того, по моему совету, он организовал боевую учебу наших ратников, чтобы те не спились от приношений благодарных за избавление от тирана крестьян.
Мне не осталось ничего другого, как аккордно лечить Гривова, без помощи которого нам было не найти убежище Лешего. Крестьянин был еще плох, и это само по себе требовало от меня большого расхода энергии. К этому присовокупилась толчея больных, шедших сюда из всех окрестных деревень. Народ, прослышав про «чудодейственного» лекаря, решил взять меня измором.
Простота в нашем Отечестве всегда была в чести, но когда тебя будят среди ночи, чтобы посоветоваться, какими припарками лечить застарелую грыжу, это уже небольшой перебор. Больше всего в таких случаях раздражает полное непонимание права человека на собственное время.
— Ты чего ночью пришел? — спрашиваю я как-то одного такого больного, когда, наконец, спросонья начинаю понимать, чего ему от меня нужно.
— Так днем недосуг было, что, у меня других дел нет, — откровенно отвечает пациент.
— Я ведь спал, — возмущаюсь я, — а ты меня разбудил среди ночи!
— Ну, так полечи меня и спи себе, вот делов-то! — недоуменно разъясняет он бестолковому лекарю.
Посмотришь на такого соотечественника и понимаешь, что объяснять ему что-либо бесполезно, не поймет. Вот коли его бы зазря разбудил, тогда, конечно, это было бы совсем иное дело.
Жена Гривова также вносила лепту в общую копилку раздражения. Баба она оказалась вздорная, жадная и хитрая. Два дня я не мог добиться от нее меда на питье мужу. Вариант обмена проса на мед, она, после обдумывания, отвергла, сославшись на то, что просо у нее кончилось. Тогда я дал ей деньгу и велел мед купить. Деньгу она взяла, но, по ее словам, тут же потеряла. На вторую деньгу она мед купила, но, возвращаясь, разбила крынку. Пришлось мне самому идти к пасечнику. Про Гривову и вторую деньгу он ничего не слышал. Мед же продал охотно и был много доволен хорошей ценой. Далее начались метаморфозы с самим медом. Туес килограмма на три кончился на следующий же день. Причем ни муж, ни дети его попробовать не успели.
Гривова не знала, что и думать, переживала такую незадачу и грешила на мышей. Мне все это надоело, и я пожаловался Григорию. Тот, кряхтя, встал с лавки и сходил в конюшню за вожжами. То, что произошло потом, было, пожалуй, единственным светлым моментом моего пребывания в Коровино…
