Александр Прозоров - Воевода
Однако для армии все это пошло только на руку. Здесь оказались либо опытные ватаги во главе со своими атаманами – людьми активными и инициативными, либо те, кто свой ратный путь в ватагах начинал, либо бойцы, записавшиеся к князю Заозерскому в команду ради его славы удачливого командира. И первые, и вторые, и третьи доверяли Егору целиком и полностью, без малейших пререканий исполняя любой его, даже самый дурацкий приказ.
– Воевода, надо бы избы слободские разобрать и укрепления вокруг лагеря поставить! Лето на дворе, не замерзнем. А без укреплений тяжко придется, коли москвичи на вылазку решатся.
– Не надо.
– Э-э-э… Тебе решать, атаман.
– Воевода, надо бы туры ближе к стенам поставить! А то тараны собранные далеко тащить будет.
– Не нужно.
– Вели засеку у тур поставить, атаман. Как бы москвичи пороки[24] не порубили, коли вылазку устроят!
– Не велю. Оставьте как есть.
– Э-э-э-э… Тебе виднее, атаман.
В первый же день князь Василий и вправду предпринял вылазку против полевых земляных укреплений, окруженных частоколом, в которых Егор предполагал строить камнеметы и тараны. Однако все это было банально и предсказуемо. Едва подъемная секция моста, отделившись от ворот, поползла вниз, как сотник Феофан, следуя заранее отданному распоряжению, приказал своему отряду, отдыхающему возле оседланных коней на наволоке между слободой и Москвой-рекой, подниматься в стремя.
От угловой башни до тур было примерно полтора «перестрела» – дистанции полета стрелы. Чуть менее километра. Мгновенно такое расстояние не преодолеть.
Княжеская конница, выйдя из распахнутых ворот, сперва собралась на берегу рва в плотную массу, потом сдвинулась с места и стала разгоняться для атаки: острые шлемы с флажками на макушках, сверкающие начищенными пластинами колонтари, переливчато блестящие кольчуги, щиты-капельки с нарисованными по алому фону золотыми львами и драконами, опущенные рогатины с длинными и широкими, как мечи, наконечниками. Под каждым – полощется на ветру тряпичная кисточка разноцветная, яркая, веселая… и предназначенная для впитывания человеческой крови. Чтобы по древку не текла, и оно в руке не скользило.
В этот момент вылетели от реки на перехват все три пасторские сотни: сияя шлемами и зерцалами, прикрываясь щитами с алыми львами и драконами на синем и зеленом фоне, опустив длинные остроконечные пики, способные при ударе на полном скаку пробить насквозь стену рубленой деревенской избы.
Московская конница, увидев врага, стала поворачивать: получить удар в бок, понятное дело, им не хотелось. С чердака двухэтажного дома в плотницкой слободе Егор увидел, как на полном скаку сошлись лоб в лоб две плотные массы, и невольно зажмурился, слыша треск копий, скрежет рвущегося железа, хруст ломающихся костей и раскалывающихся щитов, жалобное конское ржание и злобный хрип, крики боли. Две рати смешались, засверкали мечи и сабли, сталь зазвенела по стали.
Новгородцев было больше почти вдвое, и они, естественно, противника начали теснить. Егор от предвкушения удачи прикусил губу и сжал кулаки… Но нет, на угловой башне труба заиграла отступление. Вместо того чтобы выслать подмогу, князь Василий предпочел дать приказ на отход. Московские ратники попятились, повернули коней, закидывая за спину щиты и пуская скакунов в галоп. Пасторские сотни ринулись в погоню – но у самого моста лучники с башни и ближних стен засыпали их стрелами, и новгородцы отпрянули назад. Завершая первую схватку войны, подъемный мост медленно пополз вверх.
На зеленом поле остались лежать полторы сотни лошадиных туш и немногим меньше убитых и раненых ратников. Ватажники уже ходили между ними, освобождая от доспехов, перевязывая, относя в рассыпавшийся по слободе лагерь. Здесь и своим, и чужим с равным тщанием накладывали лубки на переломы, закрывали раны болотным мхом и заматывали чистыми полотняными лентами, устраивали на телегах на мягком сене, чтобы отправить к далекому родному Волхову.
Христианское милосердие не позволяло новгородцам глумиться над захваченными в плен беспомощными врагами, пытать их, убивать, калечить. Милосердие, а также то, что за каждого полонянина после подписания мира князь Василий заплатит выкуп.
Туры, в которых никто толком не успел даже испугаться, не пострадали – полностью подтвердив правоту атамана. Москвичам это не понравилось – и надвратные башни грохнули огнем, тут же утонув в белых дымных облаках. Каменные ядра, звучно прошелестев в воздухе, вздыбили землю перед турами и слева от них.
– Следующий залп дадут только в сумерках, – предсказал Егор и окликнул вихрастого паренька, рядом играющего с ножом: – Федька! Скажи, чтобы нам оседлали лошадей. Посмотрим, что вокруг города творится. А то как бы кто излишней инициативы не проявил.
Москва великого князя Василия Дмитриевича была белокаменной, построенной из известняковых блоков, да еще и оштукатуренной для пущего блеска. Размерами же оставалась в пределах хорошо знакомого Вожникову по туристическим поездкам Кремля. Плюс – Китай-город, вплотную примыкающий к крепости ниже по течению реки. Размерами он был такой же, как и свой старший брат, но вот таких же роскошных стен не имел. От новгородской рати его защищали свежевырытый ров[25] и земляной вал с высоким частоколом поверху.
Проехав вдоль всех стен на дистанции перестрела, Егор ни одного пушечного ствола в Китай-городе не углядел. Но лучники тут были куда злее, нежели в самой Москве, стрел не жалели, пытаясь достать всадников через бойницы даже на предельном для себя расстоянии.
– Может, здесь главный штурм устроить, атаман? – предложил Осип, едущий чуть сзади и справа. – Здесь оборона куда как слабее.
– Это и плохо, – ответил Егор. – Возьмем Китай-город – Москва даже не вздрогнет, придется штурмовать отдельно еще раз. Возьмем каменную крепость – Китай-город и так нашим станет, от атаки из города ему не устоять. Поэтому ломать не слабое место станем, а самое прочное. Боровицкую башню у реки. Плюс еще в паре мест надобно шум устроить для отвлечения внимания.
– Воля твоя, атаман.
– Я так смотрю, в моем понукании никто нигде не нуждается, – Егор, почти доехав до Москвы-реки, натянул поводья. – Дороги подъездные перекрыты накрепко, дозоры стоят, дежурные сотни есть между каждыми воротами… Осип, сотников и атаманов вечером в дом ко мне созови. Раскидаем, кому в какое место бить завтра с утречка. Тихон, сотням пасторским от меня в благодарность за храбрость пять бочонков вина выкати. Но только пьют пусть не у себя, а на предполье, между турами и слободой.
– Нехорошо, атаман, – покачал головой умудренный опытом воин. – Пьянка в походе – к беде.
– Я знаю, – согласился Вожников. – Но храбрецов поощрить страсть как хочется! И это… Не забывайте: крестьян окрестных не трогать! Чтобы ни одного яблока из их садов не сорвали и ни одной девки не притиснули! И атаманов прочих о том предупреди!
Егор предупреждал об этом сотников и атаманов на каждом привале на протяжении всего похода, аккуратно обходя все встреченные города и крепости, проносясь на рысях через деревни и хутора. Не трогать, не беспокоить, не обижать. Странная блажь князя Заозерского ватажников удивляла: для чего еще смерды существуют, как не для того, чтобы их обдирать и позорить? Однако атаман есть атаман – слушались. Тем паче что воевода взял всех на свой кошт, никто не голодал и нужды ни в чем не испытывал.
– Да помним, помним, княже, – сказал ушкуйник. – Не боись, не обидим.
Штурм начался на рассвете. Сразу в трех местах к текущей вдоль белокаменных стен реке Неглинной ринулись сотни новгородских воинов. Бежали парами: один с большим щитом, прикрывая себя и напарника от стрел, другой с мешком, полным земли. Добежав до берега, ватажники сбрасывали мешок в воду и тут же драпали обратно, забросив щит за спину.
Московские ратники, не жалея казенных стрел, споро работали луками, но без особого успеха. Выцелить мелькающую под щитом ногу или подловить момент, когда враг, открывшись, сбрасывает мешок, было не просто. Лишь изредка кто-то из новгородцев, вскрикнув, падал в воду с пробитым животом или же с руганью убегал, унося стрелу в плече или ноге. Куда опаснее были пушечные залпы. Длинные кованые стволы стреляли по очереди раз в полчаса – но каждый раз каменная картечь прокладывала в толпах осаждающих широкие просеки. Удары окатанной речной гальки и гранитного щебня сбивали людей вместе со щитами, проламывали доски насквозь, ломали ребра, ноги и руки…
К счастью, этим все обычно и заканчивалось. Дураков среди воинов не было, головы из-за щитов не высовывали. Галька же, пробив деревяшку, была уже слишком слаба, чтобы расколоть закрытую шлемом черепушку или войти в тело, оторвать встретившуюся на пути конечность. К вечеру знахари и лекари, травники и священники собрали для отправки в Новгород обоз увечных числом под сотню человек – убитых же при том насчитали всего троих.
