Нил Стивенсон - Барочный цикл. Книга 8. Система мира
Через минуту Даниель прошёл через боковую калитку и оказался посреди двора раньше, чем кто-либо его заметил. Теперь все желали знать, как давно он здесь находится.
— Доктор Уотерхауз! — воскликнул граф Лоствителский. — Как давно вы здесь?
— Изрядное время, — отвечал Даниель, стараясь, чтобы голос его прозвучал зловеще.
— Я несколько огорчен, — начал граф. Даниель рассердился было, потом сообразил, что граф как человек благовоспитанный сглаживает всё почти до утраты смысла. На самом деле он хотел сказать, что очень сожалеет. Даниель попытался ответить в той же манере:
— Вероятно, вы почувствовали некоторую неловкость.
— Ничуть, — отвечал граф, имея в виду: «Мне хотелось сквозь землю провалиться».
— Дело в какой-то степени щепетильное, — продолжал Даниель. — Разумеется, ваш долг офицера превыше всего. Я вижу, что вы прекрасно его исполняете.
— Боже, храни короля, — откликнулся граф. По-видимому, это означало: «Вы всё правильно поняли, спасибо, что не держите на меня зла».
— …храни короля, — кивнул Даниель, подразумевая: «не стоит благодарности».
— Сэр Исаак… внизу, — сообщил граф, указывая взглядом на ворота крипты. Они были открыты и, насколько Даниель мог видеть, не взломаны.
— Как вы их открыли? — спросил он.
— Мы стояли и обсуждали, как их взломать, потом пришёл огромного роста человек и отпер замки.
Даниель откланялся и зашагал к воротам, не обращая внимания на двух высокопоставленных господ, которые его приметили и теперь хотели знать, как давно он здесь находится.
— Как давно вы здесь? — спросил сэр Исаак Ньютон.
Гробница тамплиеров являла собой пузырь тёплого дыма, столько внесли сюда фонарей и свеч. Пар от них и от дыхания полудюжины рабочих, орудующих лопатами, конденсируясь на холодном камне и меди саркофагов, струйками сбегал на землю.
— Изрядное время, — буркнул Даниель. У него было много оснований для недовольства, но сильнее всего раздражало, что Исаак, умеющий быть таким интересным, ввязавшись в низкие житейские дрязги, сделался настолько банален.
Даниелю пришлось напомнить себе, что этот повод досадовать — самый эфемерный.
— Всё из-за дуэли на пушках, третьего дня на Тауэрском холме? — предположил он.
— Из-за неё и побега младших Шафто, — признал Исаак. — Мои свидетели имеют свойство исчезать, когда они больше всего нужны. Остался только Джек.
— Вы напрасно тревожите покой бедных храмовников, — сказал Даниель. — Вам должно быть очевидно, что тут уже ничего нет.
— Конечно, — ответил Исаак, — но в дело замешаны другие силы, и они не так быстро замечают очевидное, как вы и я.
Это прозвучало почти комплиментом: Исаак на мгновение поднял Даниеля до себя. Тот в первое мгновение поддался на лесть, потом насторожился.
— Благодарить надо Уайта, — продолжал Исаак. — Думаю, он хотел умереть — уйти от правосудия. Однако Уайт не предвидел, как именно он погибнет, и это обернулось мне на пользу.
— Вы хотите сказать, потому что вызвало у нового правительства приступ паники?
Вместо ответа Исаак развёл руками и кивнул на распаренных землекопов.
— Когда им, как мне, надоест переворачивать вверх дном этот двор, они перейдут в Брайдуэлл, а если и там ничего не найдут, то дальше по следу в Английский банк.
Даниель знал, что у фразы есть продолжение, которое незачем было произносить вслух: «Если вы не уступите мне немного того, что я хочу». В тот миг он готов был ринуться в банк и взять немного Соломонова золота для старого друга. Почему бы и нет? Соломон Коган заметит недостачу, Пётр Великий разгневается, но всё наверняка как-нибудь удастся уладить.
И тут Исаак заговорил:
— Утверждают, что какой-то безумный старик напоил толпу допьяна и рассказывал ей сказки про спрятанное золото, чтобы Шафто смогли незаметно выбраться из Флитской тюрьмы.
Это всё испортило. Даниель вспомнил, почему надо держать у себя всё Соломоново золото до последней крупицы: потому что люди к нему стремятся и оно даёт власть, которая ещё может Даниелю понадобиться. И ещё он вспомнил, как нелеп весь алхимический взгляд на мир. Посему Даниель ничего больше не сказал про Соломоново золото, но простился с Исааком и вышел наружу. Через минуту он был уже с герцогиней Аркашон-Йглмской в пустом помещении над бывшим Двором технологических искусств.
— Вам не следовало оставлять меня тут в одиночестве, — сказала она.
Почему-то у Даниеля не создалось впечатления, что его упрекают в нарушении светских условностей.
— Ваша светлость?
Она стояла у окна, выходящего во двор, и говорила с Даниелем через плечо. Он подошёл и встал рядом, но чуть в сторонке, чтобы суетящиеся внизу чиновники не увидели их вместе водном окне.
— Что-то меня смущало в этих капиталовложениях с тех самых пор, как я на них согласилась, — продолжала она.
Если бы те же слова были произнесены в сердцах, Даниель, наверное, повернулся бы и бежал до самого Массачусетса. Однако Элиза говорила озадаченно и немного рассеянно, с тенью улыбки на губах.
Она объяснила:
— Сейчас, глядя в окно, я всё поняла. Когда я последний раз видела ваш Двор технологических искусств, это был базар ума. Множество изобретателей, каждый в своём закутке, при своём деле, и все обмениваются мыслями по пути в нужник или за чашкой кофе. Вроде бы всё замечательно, да? И поскольку мне любопытны те же вопросы, я позволила себе обмануться… да, я признаю, что сама виновата! И всё же, несмотря на самообман, внутренний голос нашёптывал мне, что, по сути, это неразумное вложение. Сегодня я приезжаю сюда и вижу, что ничего нет. Изобретатели собрали вещи и ушли. Остались земля и здания. За них ваши инвесторы переплатили. Здесь будут обычные торговые ряды. Цена им — такая же, как зданиям справа и слева.
— Что до цены недвижимости, я согласен, — сказал Даниель. — Значит ли это, что вы и Роджер неудачно вложили деньги?
— Да. — Элиза снова улыбнулась. — Именно так.
— В приходных книгах, возможно, и так…
— О, поверьте мне, да.
— Но ведь Роджер не сводил всё к одной лишь финансовой выгоде, верно? Он преследовал и другие цели.
— Совершенно верно, — подтвердила Элиза. — Вы меня неправильно поняли. У меня тоже есть много целей, которые нельзя оценить в деньгах и записать в приходную книгу. Однако я всегда стараюсь мысленно отделять их от проектов, разумных с точки зрения всякого инвестора. В случае Двора технологических искусств я допустила ошибку: смешала одно с другим. Вот и всё. Думаю, собственность на ртутный дух, циркулирующий в умах изобретателей и философов, вообще невозможна. С тем же успехом можно собрать в ведро электрическую жидкость мистера Хоксби.
— Так это бесполезно?
— Что бесполезно, доктор Уотерхауз?
— Поддерживать такие проекты.
— О нет. Не бесполезно. Думаю, такое возможно. Первый раз я допустила ошибку, вот и всё.
— Будет ли второй?
Молчание. Даниель сделал новый заход:
— Итак, каков заключительный баланс? Мне надо знать, поскольку я занимаюсь наследством Роджера.
— А. Вы хотите знать, сколько это стоит?
— Да. Спасибо, ваша светлость.
— Ровно столько же, сколько соседнее здание. Вы можете, конечно, заявить претензии на денежную стоимость сделанных здесь изобретений. Например, если через полгода часовщик, работавший у вас, построит часы, которые выиграют премию за нахождение долготы, то наследники Роджера могут затребовать себе часть денег. Но это будет обречённая затея, и обогатит она только адвокатов.
— Хорошо. Это мы спишем. А что насчёт логической машины?…
— Я слышала, что картонабивочные органы вывезли из Брайдуэлла и бросили в реку.
— Да, я проследил, чтобы в Брайдуэлле ничего не осталось.
— А сами карты?
— Скоро отправятся в Ганновер, а оттуда в Санкт-Петербург, в царскую Академию наук.
— Значит, они никак не влияют на итог. Про что вы меня в таком случае спрашиваете?
В каком-то смысле Даниеля отталкивала беспощадность финансового анализа. Отталкивала и в то же время зачаровывала. Чем-то их беседа походила на вивисекцию: жуткую, но интересную ровно настолько, чтобы не развернуться на каблуках и не сбежать в ближайший питейным дом.
— Наверное, я спрашиваю про всю структуру идей, придающих картам логической машины их ценность.
— Ценность?
— Ладно, скажу иначе. Не ценность. Способность производить вычисления.
— Вы спрашиваете, сколько стоят эти идеи?
— Да.
— Зависит от того, как скоро удастся создать настоящую логическую машину. Вы ведь её не сделали?
— Не сделали, — признал Даниель. — Мы многому научились, пока строили картонабивочные органы…
— «Мы» означает… — Элиза кивнула на пустые мастерские за окном, где сейчас хозяйничали солдаты.
