Вильгельм Шульц - Последняя подлодка фюрера. Миссия в Антарктиде
Очередь — всегда зрелище неприятное, а очередь на биржу труда… При этом еще какие-то истерички создавали дополнительную нервозность. Всех нормальных мужиков поубивали — воспитывать некому.
— Вы стоите в это окошко? — обратился он к человеку в потертой унтер-офицерской шинели. С очень худым, изможденным лицом, острые черты которого казались от этого еще острее.
— А ну, заткнулись там, лошади сутулые! — крикнул он, по привычке переходя на командный голос. Тетки приумолкли.
От звука голоса Ройтера человек впереди него вздрогнул. Его вовсе не смутило то, что Ройтер сказал. Его поразил звук голоса. Медленно-медленно он обернулся, встретился взглядом с Ройтером и проехал мимо, затем еще и еще раз. Да Ройтер и сам смотрел на него и не узнавал. Еще, еще одна попытка. Что-то определенно в них было такое, что заставило друг на друга обратить внимание.
— Кречмер!
Человек тупо уставился на Ройтера, пытаясь вспомнить, где и когда он его мог встречать. В лагере Монтейт? В Броуменвилле?
— Я знаю вас?
— Полагаю — да, — ответил Ройтер.
— Не припомню, извините, — Кречмер порвался уйти из очереди. Видимо, его сильно достали, если вот так, из-за обращения к нему незнакомца, можно было взять и покинуть место в очереди.
— Отто, стой! — догнал и остановил его Хельмут. — Я — Ройтер!
— Не надо шутить на эту тему.
— Я не шучу. Я Хельмут Ройтер. Но просто по понятным причинам несколько изменил внешность.
— Хельмут Ройтер погиб в 43-м году.
— Хорошо, Отто, вспомни Париж, Рождество.
— Ну, был я на Рождество в Париже…
— Отто, мы с тобой и с Иоахимом ходили к Лансу. Помнишь?
Кречмер задумался. Тут уже начались сведения, которых посторонний знать не мог…
— И что мне Ланс нагадал?
— Ты станешь адмиралом… флотилии, а в 70 году выйдешь в отставку. Мы пили «Moet de Shandon». Заказали раз, два, шесть бутылок. Ты надрался как свин, а меня застукали с бабами. Ну… что еще мне тебе рассказать, как мы с Шепке тебя таскали по этажам «Ритца»? Как ты опустил казино на 5000 франков?
— Черт! Ройтер! Ты… ты.. — Кречмер крепко обнялся с ним. — Боже мой… Какой жуткий маскарад… Какой жуткий да… да. Карнавал… На тронах золотари, а курфюрсты чистят сортиры. Мы все кружимся в одном бесконечном танце наваждения.
— Кречмер! Ты живой, ты вернулся! Иди к нам!
— Куда это? — насторожился Кречмер. — Боюсь, с меня хватит… я уже не связан присягой фюреру.
— Ошибаешься! Новая Германия жива! Мы сумели вывезти в колонию оружие, людей…
— Не дает покоя слава де Голля?
— Да он ничем не лучше нас. Начинал как бунтовщик, а закончил в Елисейском дворце. У нас оружие, которое не снилось ни де Голлю, ни Сталину, ни Трумэну!
— Сколько вас?
— Сотни тысяч. Мы захватим Гамбург, обратимся к народу…
— Да, а почему — Гамбург? Почему не Росток, например? В этом случае, думаю, англичане нас поддержат.
— Почему англичане?
— Ты что, собираешься служить русским? — насмешливо процедил Кречмер.
— А ты что, англичанам? — в тон ему ответил Ройтер.
— Да уж лучше англичанам… мы честно воевали. Да, мы сражались, жестоко, но это была война, а не… — Кречмер запнулся. — Ты был в Кёнигсберге?.. Ты знаешь, что такое русские…
— А ты был в Гамбурге? — раздраженно перебил его Ройтер. Он уже не понимал, что происходит что-то неладное, и он никак не мог в это поверить.
Старый друг, великий подводник, человек незаурядного ума и смелости, и вдруг несет какую-то ересь… Воевать на стороне «томми» и против русских… — Ты был в Гамбурге, когда город буквально засыпали «зажигалками»? Ты видел, как выгорали целые кварталы? Ты был в Дрездене? В Любеке? Ты же ничего этого не застал уже. Это кто сделал? Русские? Да, наверное, они свиньи и отморозки… но по крайней мере они воевали с нами на поле боя, один на один, а не жгли исподтишка наших женщин и детей… Помнишь Карлевитца? Он из Дрездена. Он потерял всех за одну ночь. Семь человек!
— Они зато потом жгли…
— Война…
— Это уже не война… Это мерзость…
Кречмер сидел, уставившись в одну точку.
— Вот уж о чем я никогда не думал, так это что нам придется встретиться по разные стороны линии фронта.
Кречмер горько усмехнулся.
— Ройтер! Я не хочу с тобой воевать! Ты это можешь понять?
— Я с тобой тоже не хочу… — пробурчал Ройтер.
— А придется ведь! Ты посмотри, что большевики у себя устраивают. Ульбрихт один чего стоит…
— А английские пидоры неужели лучше? Ну, посмотри всех, кто сидел по тюрьмам, — всех выпустили и сделали начальниками. Коммунисты хоть сидели за идею за какую-то… А Аденауэр — вообще просто урод… Кто вообще это такой? Хер какой-то церковный!
— Блин… Ройтер-коммунист! — Кречмер обхватил голову руками. — Ройтер-коммунист! Вот ведь говно какое!
— Ну ты не лучше… Мы же были солдатами великой страны! Ты думаешь, «томми» позволят быть Германии вновь великой?
Кречмер долго молчал.
— Но воевать на стороне коммунистов! Я-то ладно, но ты-то национал-социалист! Это вообще нонсенс какой-то! «В одном строю с нами убитые коммунистами»…
— У меня ощущение, что тебя кто-то зомбировал… Ты что же, хочешь сделать Германию прислужницей америкосов? То есть мы с русскими опять будем друг другу кишки выпускать а они там, за океаном, барыши подсчитывать? По кому придется первый же удар русских?
Кречмер нахмурился, а потом, как будто какая-то электрическая искра проскочила в его глазах, пристально посмотрел на Ройтера.
— Знаешь, Хельмут, что я тебе скажу. Ты не был там…
Ройтер попытался что-то возразить, но Кречмер остановил его жестом.
— Ты не был там. И слава богу. И я тебе скажу… — понимай как хочешь — …но ты поймешь, ты поймешь… Ты имеешь все основания мне не доверять. Я бы на твоем месте никогда бы не доверял тому, кто вернулся оттуда…
— Сейчас вся Германия там… И что мне теперь, вообще не доверять ни одному немцу?
— Как знать… Ты знаешь, я остался верен папе, но я видел, как ломались люди, и я их не осуждаю. Я их не имею права осуждать, даже если сам выстоял. Чего мне это стоило — это уже мое дело…
— Ты сражался там, один на один. Я по крайней мере не один. В Германии остались люди, которые помнят еще о том, что такое честь…
— Боюсь тебя разочаровать, Хельмут… Ты посмотри, что происходит вокруг… Может, тебе из своей ледовой базы не видно всего… Железный крест теперь продается за блок сигарет. Где те толпы, которые в экстазе тянули руки? Я тебя спрашиваю? За какую Германию ты сражаешься? Та Германия ушла и не вернется никогда больше.
— Вернется! Нужно лишь дать людям надежду. Надо показать личным примером, как умирают арийцы.
— Вот-вот… — заключил Кречмер, — если так дальше пойдет, арийцев не останется вовсе. Все героически умрут. Мне предложили место на судне. Вторым помощником — идем со мной…
— Нет, — твердо ответил Ройтер, — у меня другие планы. Лучше умереть в открытом бою как человек, чем лизать сапоги победителя как собака…
— Ну ты эпитетами не бросайся особенно, хорошо? — пресек его Кречмер.
— Прости. Не тебя имел в виду…
Они еще долго, до самого утра, гоняли по кругу свои, казавшиеся им убедительными, аргументы. Они остались каждый при своем. И когда наступило утро, и то, что могло называться жилищем бывшего героя Кригсмарине, а ныне кандидата на соискание вакансии 2-го помощника каботажника торгового флота, озарили первые лучи солнца, они расстались. Это уже не было расставанием друзей, но и врагами они друг друга тоже не считали. Просто жизнь шла своим чередом. Северное море продолжало нести к берегам свои шумные буруны, покалеченные войной города оживали, те немногие счастливчики, до которых дошла очередь, шли на работу. Лавочники откидывали гремучие засовы, повозки, груженные нехитрыми товарами, передвигались по улицам. В этом оживлении проснувшегося города никто не обращал внимания на высокого человека, одетого в гражданский растянутый свитер и пальто, которое когда-то могло считаться гвоздем сезона. В русском секторе он бы так щеголял недолго, но здесь были богатые англичане и американцы. Их поношенный кашемир не интересовал.
Глава 24
ДРУГОЙ РЕЙХСПРЕЗИДЕНТ
Среди слов, сказанных великими полководцами, есть и такие, которые они произносили, не задумываясь. Однако не следует относиться к таким словам легкомысленно.
Цуэнтамо Ямамото «Хагакурэ»Лукас Клеман был хорошо известен в швейцарском медицинском сообществе. Во время войны он через швейцарский Красный крест действовал и на территории Рейха, и за его пределами. Клеман не был политиком. Ему было совершенно безразлично, нарушаются ли права узников нацистских концлагерей или права разоруженных солдат Вермахта, не получивших соответствующего статуса. Его авторитет позволял многое, в том числе и проводить инспекции тюрем, в которых содержались военные преступники, осужденные в Нюрнберге. О беспристрастности и принципиальности доктора были хорошо осведомлены союзники. Он отличался тяжелым характером, был въедлив и скандален. И, если ему не разнесли череп нацисты, то союзников, представлявшихся не иначе как высшая справедливость, он не боялся и подавно. По большому счету принципиальностью скандального доктора просто пользовались. Там, где нужно было все представить в шоколаде, посылали с инспекцией кого-то другого, но там, где нужен был скандал, например в советской зоне оккупации, швейцарец приходился как нельзя более ко двору.
