Алексей Ивакин - 7 дней в июне
— Сейчас сделаем.
'Алексей' недоумевающее смотрел на меня — наверное, никак не мог понять, с кем он беседует, почему его не бьют и где, в конце концов, жид-комиссар. Одновременно с недоумением он косил лиловым глазом (нет, нет — никаких незаконных методов — во всем виновата контузия) на россыпью лежащий на столе Вовкин 'Парламент' — пачку мы, от греха подальше, на стол не выкладывали — на ней было слишком много информации, не предназначенной для неокрепших арийских мозгов — начиная от страны, Минздрав которой в последний раз предупреждает, заканчивая местом изготовления этого самого 'Парламента'.
— Закуришь? — спросил Андрюха, традиционно выступая в роли 'доброго' следователя.
'Алексей' сглотнул слюну. Вова вставил ему в рот сигарету — руки допрашиваемого, во избежание эксцессов, были надежно скованы 'браслетами' за спинкой стула — и дал прикурить. Блин, ну всему этих фэйсов учить надо! Видели бы вы 'Лешины' глаза в момент, когда он прикуривал от пьезозажигалки! Я посмотрел на Вову пристальным взглядом в стиле 'еще раз — и в глаз', тот смущенно сказал 'Упс!' — чем привел пленника в еще более задумчивое состояние — видимо, значения слова 'Упс' он не знал — и теперь судорожно перебирал в голове список возможных расшифровок.
Тем временем к нам, пошебуршавшись о чем-то с операми на входе, зашел боец, притащивший кучу всяческих бланков заявок на отпуск того и сего.
— Ну, 'Леша', смотри. Вот этим бланкам, — показал я на разложенные веером на столе бумаги, — по два-три года. Видишь, какого они за это время стали цвета?
Бланки, естественно, были желтые — это выдающаяся особенность хранения бланков в России, со времен царя Гороха. Даже будучи упакованными в плотную оберточную бумагу, они ЖЕЛТЕЮТ.
— А теперь посмотри на свою ксиву, — я помахал перед его носом вкладышем, извлеченным из медальона. Бумага, выпущенная не позже 1937 года, была БЕЛОЙ. Не просто белой — идеально белой. — Так что, друг сердешный, давай договоримся так: ты не будешь тратить свое и наше время. Я человек от природы ленивый и крайне не люблю тратить свое время на очевидные вещи, поэтому предлагаю тебе следующее: ты сейчас быстренько рассказываешь нам все, что нас интересует, а мы — я сделал рукой жест, призывая в свидетели всех присутствующих — позаботимся о том, чтобы самый гуманный в мире военный трибунал отнесся к тебе с безграничной гуманностью — в рамках возможного, конечно.
Офигевший от прокола, допущенного его шефами при решении вопросов легализации в тылу РККА, 'Алексей', тем не менее, решил немного пободаться — правда, уже в другом ключе.
— Хорошо. Я признаю, что являюсь военнослужащим германской армии. Я — ефрейтор Алекс Красовски, 800-й полк особого назначения. Я являюсь военнопленным и требую, чтобы со мной обращались подобающим образом.
Интересно, он что — считает нас идиотами? Военнопленным он мог бы считаться, если бы был одет в немецкую военную форму и носил знаки различия, предписанные его званием. Неужели он думает, что мы (то есть наши предки) такого не знали? Но раз он решил придерживаться такой линии защиты — значит, у него есть аргументы в пользу такой линии. Так что мы поиграем по-своему.
— Вот здесь, дорогой ефрейтор, вы сильно ошибаетесь. Во-первых, ваш полк начал действовать на нашей территории еще ДО войны — и, следовательно, является не воинской частью, а БАНДОЙ. А вы, как член БАНДЫ, несете ответственность за все ее действия, даже если в них не участвовали лично. Кроме того, к вам вполне применима такая статья, как терроризм. В условиях военного времени — 'вышка'. Что такое 'вышка' вам, надеюсь, рассказывали?
— Рассказывали, — ответил немец, гордо вздернув подбородок, — смерть от пули — почетная смерть и я, как солдат, готов умереть за Рейх и фюрера.
— А разве кто-то говорил о пуле? — вступил в дело 'добрый' Андрюха. — Видишь ли, в чем дело, Алекс. Не знаю, что тебе говорили твои шефы про возможное предназначение объекта, которым вы столь настойчиво интересовались, но они в любом случае сильно ошиблись в своих предположениях. Смотри сюда. — Андрюха открыл холодильник, достал оттуда пачку сосисок, очистил четыре штучки от целлофановых оберток и, положив на пластиковую тарелочку, засунул сосиски в микроволновку, выставив таймер на две минуты. После чего — нажал кнопку.
Немец, тупо наблюдая за этими манипуляциями, силился понять, какое отношение сосиски имеют к задачам их задачи. Тем временем, кожура сосисок начала лопаться, они стали набухать и источать очаровательные запахи. Блин, с этой работой, как всегда, забыли перекусить — недаром язва — профессиональная болезнь следователей. Микроволновка, завершив процесс, звякнула, и Андрюха извлек из нее тарелку с ароматными изделиями белорусского пищепрома, после чего оделил сосиской всех и каждого — включая немца. К сосиске он присовокупил по кусочку батона. Немец, видимо, не менее голодный, чем мы, рефлекторно потянулся к сосиске с хлебом ртом (сейчас, наверное, еще пива и капусты потребует — наглости-то хватит), и в этот самый момент 'добрый' Андрюха продолжил:
— Так вот. То, что являлось вашей целью — это большой аналог этого маленького аппарата, — он показал на микроволновку, — и предназначен для того, чтобы поджарить как эту сосиску, — палец показывает на огрызок сосиски, понемногу скрывающийся в жующем немецком рту, — фюрера, рейхсфюрера, рейхсмаршала и всех, кому не повезет оказаться в радиусе 100 километров от вышеуказанных граждан в момент проведения процедуры.
Глотательные движения прервались. Сосиска осталась торчать изо рта. Вовка тоже во все врубился и немедленно подключился к нашей страшилке:
— К сожалению, у нас еще не произведены испытания изделия в натуре, хотя теоретические изыскания и действующая модель, — жест в сторону микроволновки, — показали весьма неплохие результаты. Поэтому нам нужен был доброволец — и мы тебя нашли.
— Ты кушай, кушай — не стесняйся, чувствуй себя как дома. Если мало — скажи, мы еще приготовим, — под исполненным животного ужаса взглядом допрашиваемого Андрюха извлек очередную порцию сосисок.
Через пару минут после того, как приглашенный боец, брезгливо поглядывая на немца, убрал остатки извергнутой его желудком сосиски, Алекс был готов к предметному разговору. Пригласив в застенок Михалыча, чтоб приглядывал за готовым на все 'полуфабрикатом' немецкого производства, мы втроем вышли из помещения — после таких выходок всегда стоит немного развеяться, буквально пять минут, прежде чем начинать говорить серьезно.
— Уважаю. — сказал Вова, пожав наши с Андрюхой лапы. — Монстры.
— А ты как думал? У нас все рано или поздно кололись. Ладно, работу надо работать. А что реально будем с гавриком делать, когда допросим по-полной?
— Как что? Вывозить на 'уличную' и побег организовывать, разумеется.
Наше намерение немедленно приступить к допросу Алекса было изменено после того, как прибежавший к нам солдат-срочник сообщил, что настало время прекратить дозволенные речи — в смысле, 'кушать подано, идите жрать, пожалуйста'. Отказаться от обеда мы были не в силах — после ночной аэрофлотовской курицы дальнейшее наше питание свелось к проглоченной в ходе психологического этюда сосиске, да и то — проглоченной только теми, кто в этюде участвовал. С немцем вызвался посидеть Игорек, сменивший Михалыча, а мы отправились в столовую, где с огромным удовольствием приступили к поглощению борща и гречневой каши с тушенкой. Вова, хитро улыбнувшись и подозрительно осмотревшись по сторонам, достал откуда-то из-за пазухи металлическую флягу, настолько помятую и исцарапанную, что сам факт ее наличия у аккуратиста Вовы нас просто потряс — Вова всегда очень бережно относится к своим вещам, настолько бережно, что может закатить скандал, если кто-то в его авто случайно стряхнет пепел от сигареты мимо открытого окошка. Отвинтив колпачок, прикрепленный цепочкой к горловине, Вова сделал глоток и пустил фляжку по кругу. Когда очередь дошла до меня, я тоже приложился и, занюхивая выпитую водку корочкой хлеба, внимательно посмотрел на армейское чудо, оказавшееся в моих руках. Фляга была металлического цвета — ни кусочка зеленой эмали на ней не осталось. На одной из ставших плоскими поверхностей мне при тщательном изучении, среди вмятин и царапин, удалось обнаружить надпись: 'А. В. 22.06.1941'. Андрюха, сидевший рядом со мной, недовольно пробурчал:
— Давай, давай. Не задерживай процесс, — и потянулся к фляге.
— Вова, а что это, — спросил я, показывая на надпись, — откуда у тебя этот раритет?
Нетерпеливый Андрюха вырвал флягу у меня из рук и, сделав изрядный глоток, сам в свою очередь начал рассматривать флягу, вызвав законное возмущение со стороны следующего на очереди Михалыча.
— Заметили? — улыбнулся Володя. Это дедовская — он с ней всю войну прошел, от 22 июня и до Праги. Хороший у меня был дед, говорят, был, только умер рано — раны сказались. Я его и не видел никогда — потом уже родился. А флягу мне отец отдал, она у меня в тревожном чемоданчике живет — и в Чечню со мной ездила, и в другие места.
![Алексей Ивакин - 7 дней в июне. Том 2[СИ]](/uploads/posts/books/113043/113043.jpg)
