Анджей Сапковский - Свет вечный
Не имея в распоряжении магических компонентов для бальзамов и компрессов, Рейневану пришлось ограничиться наложением рук и заклятий, усиленных Алгосом, одним из миниатюрных амулетов из спасенной Шарлеем шкатулки. Это было не много, но облегчение должно было принести. И принесло. Чувствуя, как боль стихает и отходит, Прокоп аж застонал от радости.
– Ты чудотворец, Рейнмар. Ууух… Хорошо бы было иметь тебя под рукой постоянно…
– Гейтман, я не могу остаться. Я должен…
– До жопы мне, что ты должен. Я тебе уже сказал: ты мне нужен. И не только для лечения. Я тебя ни о чем не спрашиваю, не требую объяснить, откуда ты взялся под Совиньцем и что там делал. Не спрашиваю ни о драке с находскими Сиротками, ни о загадочной кончине Смила Пульпана. Не спрашиваю, хотя, наверное, должен бы. Так что без лишних разговоров. Остаешься со мной и едем в Одры. Ясно?
– Ясно.
– Ну, тогда больше не говори мне, что ты чтото должен.
Постанывая, он начал надевать рубаху. Рейневан смотрел на его широкую спину, на безволосую, розовую, как у ребенка, кожу.
– Брат Прокоп?
– Ну?
– Этот вопрос, может, тебя удивит, но… Не получал ли ты в последнее время… ранения? Железным лезвием или клинком. Железным предметом не порезался?
– А тебе какое дело? Ах, это, должно быть, связано с какимто колдовством… Так вот представь себе, что нет. Я никогда в жизни не был ранен, даже поцарапан. Почти все в Таборе получили раны или от ран погибли… Микулаш из Гуси, Жижка, Гвезда, Швамберк, Кунеш из Беловиц, Ярослав из Буковины… А я, хоть провел не одну битву, без царапины. Просто фарт.
– Воистину. Фарт, ничего другого.
Аптека уцелела; она была там, где и должна была быть, на рынке, напротив каменного позорного столпа. Ингредиенты для бальзама против люмбаго тоже нашлись, правда не сразу, но лишь после того, как Рейневан продекламировал «Visita Inferiora Terrae» – пароль алхимического интернационала, который основывался на Изумрудной Скрижали. Это в конце концов сломило недоверие аптекаря. Немалая заслуга была и Самсона Медка, который в определенный момент притворился, что начинает слюнявиться и хочет рыгнуть. Аптекарь дал все, что они пожелали, лишь бы они ушли.
На рынке кишело от вооруженных людей. Со всех сторон звучал польский язык. В его очень упрощенной версии. Состоящей в основном из простых и солдатских слов.
– Влип ты, – констатировал Шарлей, пялясь на купол колокольни приходской церкви. – Прокоп держит тебя в кулаке. Задержит он тебя с собой, это точно, для каких целей использует – неизвестно. Сомневаюсь, однако, чтобы они совпадали с твоими. Влип ты, Рейнмар. И мы вместе с тобой.
– Ты и Самсон всегда можете вернуться в Рапотин.
– Не можем. – Шарлей сделал вид, что рассматривает овечьи шапки на лотке. – Даже если б захотели. За нами следят, я заметил след, который за нами тянется. Подняли бы, ручаюсь, тревогу немедленно, как только мы бы попробовали направиться в сторону городских ворот.
– Ведь никто из нас, – сказал Самсон, – не считает Прокопа глупым. Наверняка до него дошли слухи о тени подозрения, падающей на Рейневана.
– Естественно, что дошли. – Рейневан поправил на плече мешок с аптечными покупками. – И теперь он нас проверяет. Хорошо, пусть тогда проверка пойдет нам на пользу. Вы временно не пробуйте бежать из города, я же согласно приказу подамся в замок и займусь терапией.
В одерском замке была баня, баня современная, каменная и изящная. Но Прокоп Голый был консерватором и сторонником простоты. Предпочитал традиционную баню, то есть стоящую среди верб над рекою деревянную будку, в которой вода из ведер лилась прямо на раскаленные камни, а бухающий пар забивал дыхание. Сидели в такой будке на топчанах из коекак обструганных досок и медленно краснели, как раки в кипятке. Сидели, стирая с век текущий струями пот и смягчая попеченное паром горло глотками холодного пива.
Они тоже сидели так, голые, как турецкие святые, выливая воду на шипящие голыши, в облаках пара, с красной кожей и затекшими потом лицами. Прокоп Голый, прозванный Великим, director operationum Thaboritarum, предводитель Табора.
Бедржих из Стражницы, оребитский проповедник, когдато главная фигура Нового Табора Моравии. Молодой гейтман Ян Пардус, на то время еще ничем особенным не прославившийся. Добко Пухала герба Венява, прославившийся так, что мало не покажется.
И Рейневан – в настоящее время гейтманский лейбмедик.
– На, получай! – Прокоп Голый хлестнул Бедржиха пучком березовых веток. Во искупление. Есть Великий Пост? Есть. Надо искупать вину. Получи и ты, Пардус. Ай, черт возьми! Пухала, ты что, спятил?
– Великий Пост, гейтман, – окалил зубы Венявчик, смачивая розги в ведре. – Покаяние. Если все, то все. Получи и ты веничком, Рейневан. По старой дружбе. Я рад, что ты пережил то ранение.
– Я тоже.
– А я больше всех, – добавил Прокоп. – Я и моя спина. Знаете, наверное, назначу я его личным лекарем.
– Почему нет? – Бедржих из Стражницы двусмысленно улыбнулся. – Он же верный. Заслуживающий доверия.
– И важная персона.
– Важная? – фыркнул Бедржих. – Скорее известная. Причем широко.
Прокоп посмотрел на него искоса, схватил ведро, плеснул водой на каменья. Пар ослепил, вместе с дыханием резко и горячо ворвался в глотки. На какоето время сделал разговор невозможным.
Пухала ударил себя по плечам березовым веником.
– Я, – гордо заявил он, – тоже сделался важной персоной, в Вавеле обо мне много говорят. А все изза писем, которые Витольд, великий князь литовский, к королю Ягелле постоянно слать изволит. Донесли мне из первых рук, так что я знаю, что в этих письмах обо мне речь. Что я, цитирую, разбойник, что я вредитель, что приношу зло и вред. Чтобы мне Ягелло под угрозой казни приказал покинуть Одры, потому что я мешаю установлению мира, производя здесь, цитирую iniuras, dampna, depopulationes, incendia, devastationes et sangvinis profluvie.[112]
– Узнаю стиль, – сказал Бедржих. – Это Сигизмунд Люксембургкий, наш экскороль. Единственный вклад Витольда – это корявая латынь.
– Эти письма, – отозвался Ян Пардус, – это очевидный результат съезда в Луцке, где Люксембуржец склонил на свою сторону князя Литвы и переделал его на свой манер.
– Пообещав ему королевскую корону, – кивнул головой Прокоп. – И другие груши на вербе, просто небывалый урожай груш. К сожалению, похоже, что magnus dux Lithuaniae[113] поверил в эти груши. Известный прежде своей мудростью, рассудительностью и литовской сообразительностью Витольд дает Люксембуржцу обвести себя вокруг пальца. Воистину, правду говорят: Stultum facit Fortuna quem vult perdere.[114]
– Как по мне, то это слишком странно, – заявил Бедржих. – До такой степени, что подозреваю в этом какуюто игру. Впрочем, это было б не впервой для Витольда и Ягеллы. Не первая их жульническая игра.
– Это факт. – Прокоп полил себя водой из ведра и отряхнулся, как пес. – Проблема в том, что игра происходит на шахматной доске, на которой и мы стоим в качестве фигур. И если бы вдруг польский король вышел изза рокировки, за которую он до сих пор прятался, то изменил бы расстановку. Так что мы обязаны, как в шахматах, предвидеть на несколько ходов вперед. И ставить на горячих полях своих собственных пешек. Раз уж про пешек заговорили… Рейневан!
– Да, гейтман?
– Поедешь в Силезию. Со мной.
– Я? Почему я?
– Потому что я так приказываю.
Прокоп отвернулся. Бедржих, наоборот, смотрел на Рейневана пронизывающим взглядом. Пардус скреб пятку шершавым камнем. Пухала хлестал себя розгами по плечам.
– Брат Прокоп, – промолвил в тишине Рейневан. – Ты наслушался сплетен и подозреваешь меня. Хочешь подвергнуть меня испытанию. Ты приказал следить за мной и за моими друзьями. А теперь вдруг – миссия в Силезию. Тайная миссия, наверняка, которую доверяют лишь самым доверенным и надежным людям. Ты считаешь меня именно таким? Не думаю, чтобы ты так считал. И это я понимаю. Но я провокации не понимаю. Ни ее цели, ни ее смысла.
Прокоп молчал долго.
– Пардус! – закричал он наконец. – Бедржих! Распятие! Только живо!
– Что?
– Курва, дайте мне сюда распятие!
Приказ был выполнен молниеносно.
Прокоп протянул крест в сторону Рейневана.
– Положи пальцы. В глаза мне смотри! И повторяй. Этим Святым Крестом и Страстями Господа нашего клянусь, что будучи схваченным Яном Зембицким, я не предал и не перешел на сторону вроцлавского епископа и не служу сейчас епископу для угнетения моих братьев, добрых чехов, сторонников Чаши, чтобы своим предательством гнусно вредить им. Если я солгал, то пусть я сдохну, пусть меня удар хватит, пусть ад поглотит, но прежде пусть меня покарает суровая рука революционной справедливости, аминь.
– …будучи схваченным Яном Зембицким, я не предал… не служу сейчас епископу… Аминь.
– Вот так, – подытожил Прокоп. – И все понятно. Дело ясное.
![Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]](/uploads/posts/books/54727/54727.jpg)
