Илья Тё - Евангелие от Ники
Каждая рота и каждый комитет в этот краткое, но чрезвычайно напряженное время, принимали решение о своем будущем отдельно от прочих. Делегации от одного полка или завода другому, носились по городу совершенно бесцельно, убивая время в массовых митингах и шумных голосованиях, а оставшиеся на свободе ораторы революции надрывали глотки в пламенных призывах «не сдаваться режиму». В результате, к девяти часам утра следующего дня батальон самокатчиков договорился с Советом казачьих войск выступать к Фонтанке «воевать» с царем, однако уже после принятого полковым Советом решения, рядовые казачки заявили, что без пехоты с одними броневиками выступать не пойдут. Да и маловато двух частей против флота.
Депутаты Думы, представители революционных партий, а также просто сочувствующие лица не унимались: срочно созвав Временный комитет, отдельные «активисты» попытались уговорить Уральский пехотный полк присоединиться к атаке самокатчиков и кубанцев на центр города. Уговорили. Пошли. Казачки сообщили что уже «седлают коней», но на деле седлали их слишком долго — вследствие невыясненных, но вполне понятных всем обстоятельств. Уральцы, простояв на площади перед Витебским вокзалом почти три часа, злобно матерясь, вернулись в казармы.
То же происходило с рабочими дружинами. Гордо разгуливать патрулями с винтовками за плечом, пролетарии за две недели выучились на славу. Однако желанием лезть на пушки и пулеметы в условиях ожидающегося завоза хлеба, а также карательных частей с передовой, — никто из мастеровых не горел. Обещание амнистии и отмены локаутов буквально выпаривало из пролетарских дружин боевые единицы за каждый час этого «мирного» противостояния. Несчастные жители столицы, по самое горло наевшиеся бунта и митингов за последние два недели, вздыхали с облегчением, что кровавая феерия насилия, голода, грабежей и беспорядков наконец-то подходит к концу.
В то же время, мы с Непениным не сбавляли напор. В качестве средств агитации выступали не только листовки и ожидание переговоров. Укрепив за ночные часы линию обороны, — за мостами мы наваливали баррикады, как раз в духе революционеров, — отдельные отряды десанта заняли Витебский вокзал, затем Московский вокзал, Троицкий рынок, Шереметьевский дворец, Таврический дворец и, наконец, Смольный институт. Абордажными командами нас шлюпахов, захватили также ближайшие к центру мосты через Неву.
В единую линию обороны новые здания не включались, оставаясь как бы анклавами на вражеской территории, однако нужное впечатление эти «уколы» производили. Удивительно, но отряды для взятия «анклавов» перемещались к десяти часам по городу уже совершенно свободно, не встречая никакого сопротивления, что, разумеется, можно было списать только на полную неготовность мятежных частей к такому развитию событий. Мост перед Гренадерской улицей, например, охранял дозор с пулеметом, однако, увидев две приближающиеся лодки с незначительным десантом, революционные солдаты просто ушли, захватив с собой станковый пулемет после некоторых метаний.
Уже к одиннадцати часам стало ясно, что город сдан.
На территории за Фонтанкой, незанятой моими бойцами, практически ничего не изменилось: стояли те же здания заводов и гарнизонных корпусов, находились те же самые «революционные» мятежники, почти в том же количестве. Вооруженные до зубов — винтовками, пулеметами, даже броневиками.
Но исчез неистовый дух, что питал этих несчастных людей ровно двадцать три дня. На самом деле, дух этот исчез значительно раньше, — как только люди пресытились творимым ими же беспределом. Восставших сплачивала в последние дни скорее необратимость уже совершенных уже преступлений, нежели свободолюбивый азарт, который двигал ими в начале бунта.
Последним ударом по мятежу оказалась, как ни странно, идея Воейкова, предложившего мне официально распустить бунтующие полки и отправить их состав с действительной военной службы по домам, с последующей бронью от призыва и снятием ответственности за дезертирство. Как только невзрачные листочки с текстом приказа были расклеены на домах, мятежные части сократились едва не на половину. Оставшиеся в Петрограде солдаты уже ни на что не годились — только митинговать.
Когда спустя сутки мне сообщили, что от Царского по направлению к Питеру движутся передовые разъезды генерала Келлера, город уже был полностью мой.
Победа казалась полной, а торжество — абсолютным. Я не знал еще, какие страшные вести несет с собой мой преданный генерал.
Псалом 10
«Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя блага и для спасения Матушки России».
(Дословный текст телеграммы Николая Второго депутату Родзянко, 22 февраля 1917го года реальной истории)16 марта 1917 года.
Зимний Дворец. Малахитовый кабинет.
Келлера я снова встретил уже во Дворце. Немногочисленные личные вещи пока находились на «Авроре», однако делегации от не успевших разбежаться мятежников и группы восторженных горожан решил встречать в Зимнем, чтобы придать встречам по возможности официальный характер.
Жители Петрограда, измученные двадцатидневным хаосом и насилием, были успокоены отменой массовых увольнений, объявлением брониью от фронта для работающих на заводах и завозом в столицу хлеба. Солдатам, соответственно, я обещал отправку в резерв. Отчасти, то была ложь во спасение, — хлеб завезут, заводы и фабрики, переведенные на прямое военное финансирование, заработают, однако ничто, думал я, не спасет мятежных солдат от отправки в окопы передовой.
По совету Фредерикса, я ждал пока одного — удаления мятежных частей из столицы. Шефу жандармов Глобачеву, прибывшему вчера из Выборга, было велено составить из фамилий участников бунта особые списки, для формирования штрафных батальонов. Как только предатели лишаться оружия, военные комиссариаты примутся формировать из них ударные части и рассылать по фронтам. Такие «батальоны смерти» я предполагал создать в каждой стрелковой дивизии. С обыкновением, по которому кадровые солдаты довоенной армии, лейб-гвардейцы, дворяне и просто патриоты из числа добровольцев идут на врага впереди слабодушных, революционеров, трусов и новобранцев — пора было кончать.
Из энциклопедии мне было стало известно, что старая русская гвардия, полегла в бессмысленных лобовых атаках во время общефронтовых наступлений, — пущенная на окопы первой линией пехотных цепей. Только поэтому знаменитые Семеновский, Павловский, Преображенский полки, славившиеся преданностью Императорам, умудрились подняться на революционный бунт вместе с обычными стрелковыми частями. Называясь «гвардейскими», они уже не включали в себя настоящих «гвардейцев».
После гибели гвардии ударные батальоны набирались из добровольцев. Доходило до невозможного — над храбрецами, по собственной воле вызвавшихся идти на врага в первой линии, солдаты прочих частей насмехались. Создавалась система, при которой профессионалов, «стариков» и патриотов — выбивало, а трусы и неумелые призывники — оставались жить. Неудивительно, что спустя три года действия подобной системы русская армия представляла собой мало боеспособную силу, — правило «негативного» отбора в условиях массовых потерь работало необычайно эффективно.
Потакать глупой традиции я желания не имел. Возможно, в эпоху Цезаря и Ганнибала, атака передовой вражеской линии элитными частями имела какой-то смысл, однако в условиях современной технологичной войны, посылать лучших людей на гибель в первых рядах мог только безумец.
С Келлером, впрочем, мы беседовали не о том.
Рассказ генерала был краток. Упуская детали своего похода из Пскова на Петроград, он рассказал о своем прибытии в Царское Село.
— Трупы мы обнаружили в грузовиках под брезентом, — рассказывал генерал. — Мятежники из города бежали слишком скоро. Сжечь или закопать тела убитых у них не хватило времени или терпения. Об этом трудно говорить, Государь, я. Я позволю себе рассказать по порядку…
Рассказ Келлера.
Части моего кавалерийского корпуса, Келлера, Ваше Величество, вошли в город 25 мартаапреля примерно к трем часам дня. Как только передовые разъезды ворвались в Екатерининский парк и доложили об отсутствии на территории дворцового комплекса мятежных частей, генераля поспешил туда, бросив штаб и конных артиллеристов, сопровождавших походную колонну. Дворец, находившийся в руках революционеров четыре дня, представлял собой жалкое зрелище. Временное правительство, слишком занятое приготовлениями к обороне, вероятно, не уделяло надлежащего внимания архитектурным реликвиям. Повсюду царил зловонный дух мародерства, пьяных грабежей, бессмысленной пальбы, драк, насилия, грязи и хамства.
