Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя
— Ого! — радостно воскликнул Грач. — Козуба тоже здесь? Я думал, он в Киеве.
— Из Киева его меньшевики выжили, — насупилась Ирина. — Вы знаете, наверно, они работать нашим не дают, не брезгуют даже и под арест подвести. Козубу выжили не столько шпики, сколько меньшевики. Впрочем, он был рад: он Москву любит. Здесь, надо сказать, тоже пока меньшевистское засилье… Большой вред, что "Искра» сейчас за ними. К "Искре» привыкли за то время. когда ее Ленин вел, — привыкли каждому ее слову верить. И сейчас заводские хоть и удивляются другой раз тому, как "Искра» изменилась, а не разучились еще прослушиваться к ней. Меньшевики-то от рабочих скрывают, что там Ленина нет.
— Рабочие разберутся, не беспокойтесь, — усмехнулся Бауман. — А вы-то какими судьбами в Москве? Козуба мне говорил в Киеве, что вас арестовали и отправили в Восточную Сибирь, в ссылку.
Ирина тряхнула косами.
— "С каторги — и то люди бегают". Это вы Козубе сказали — верно? — в первый вечер, когда приехали на Прошинскую. Он постоянно повторяет. Ну если с каторги можно, то с этапа — и сам бог велел. Я только до Вологды доехала, там ребята помогли вывернуться. Я теперь — настоящая, товарищ Грач! Не-ле-галь-ная! Одно время в Саратове работала, потом сюда перебралась. Я в Коломне сейчас.
— А в комитете?
— В Московском? Что вы! Там меньшевики.
— То есть как? — нахмурился Бауман. — Наших вовсе нет?
— Козуба только. Его не могли не ввести: за ним вся Прохоровка — он ведь там теперь работает. Легально, да! Грачев Николай Николаевич… У вас, очевидно, рука легкая: ведь это вы его крестили.
— Адрес знаете?
Она подумала секунду.
— Вот что… Сейчас к нему идти неблагоразумно конечно. Но завтра я вас сведу. Обязательно. Потому что завтра заседание комитета, и до заседания вам необходимо сговориться, наверно.
— Ладно, — кивнул Бауман. — А где мы завтра с вами встретимся?
— Да здесь! — улыбнулась Ирина. — Я попросту останусь ночевать. На меня Марья Павловна сердиться не будет, она ко мне благоволит. Времени до сна много: по крайней мере, сразу введу вас в курс. Тут же очень трудно, товарищ… Николай. С одной стороны — меньшевики. Густылев, прошинский, кстати, здесь тоже. Важный стал, как же! А с другой стороны-зубатовщина: охранка здорово здесь среди рабочих действует.[10] В одну дудку с меньшевиками, собственно. И те и те- одинаково — душат революцию.
— Постойте, его же в прошлом году в отставку выгнали, Зубатова вашего?
Она вздохнула:
— Зубатова-то нет, а вот зубатовщина осталась. Хотя, говорят, и он есть… Сидит в департаменте полиции.
Дверь приоткрылась. Доктор блеснул очками с порога;
— Знакомые, оказывается?.. Ну, идите тогда в столовую чай пить, если вы не хотите признавать конспирации.
Глава III
КОМИТЕТСКИЕ
Комитетская явка, которую дал Козуба, оказалась опять-таки у врача, только у зубного. Такими «докторскими» явками подпольщики пользовались охотно: ходить «пациентом» можно, не возбуждая подозрений ни в швейцаре, ни в прислуге. Да и хозяина не подведешь: врач по самой профессии своей не отвечает за тех, кто заходит к нему на квартиру, даже в тех случаях, если — как сегодня, например, у зубного врача, на Бронной, в четвертом этаже — соберутся члены комитета и будут вести заседание в гостиной, где обыкновенно и ожидают пациенты. У доктора прием по записи. Кто и как докажет, что все на этот день в списке помеченные фамилии-фальшивые и фальшивы все пометки в приемном докторском дневнике за этот день; что никаких пломб он не клал и никаких зубов не лечил; что все это-декорация, а на деле-очередное заседание Московского комитета РСДРП?
Прием у доктора только по записи, и если бы даже в эти, забронированные за комитетом, часы позвонил какой-нибудь случайный пациент, доктор ответил бы ему, как ответил Бауману, пришедшему в указанный Козубою час на явку в зубоврачебный кабинет:
— Простите, сегодня я вас принять не смогу: запись на сегодня и на ближайшие дни заполнена. Не раньше среды на той неделе.
Доктор сказал Бауману так, потому что Бауман — в целях некоторого испытания явки-не сказал сразу же пароля.
Доктор открыл ему сам: на эти часы он отпускал прислугу и сам выходил на звонки-принимать пароль. Впрочем, до формальностей этих дело доходило редко, так как доктор был приятелем Григория Васильевича, секретаря комитета, и знал всех членов комитета в лицо.
На этот раз-лицо было незнакомое. И посетитель не сказал пароля, а только подозрительно весело блеснул глазами, когда доктор буркнул испуганно и сердито:
— Не смогу.
— А может быть, все-таки…
— Никак. Простите, меня ждут пациенты… — Доктор распахнул выходную дверь.
Бауман снял пальто.
— Я от Марьи Петровны.
Доктор снова прикрыл дверь. Он пробормотал не глядя:
— Как здоровье Марьи Петровны?
— Благодарю вас! — Бауман раскрутил шарф, повязывавший шею. — Читали ли вы книгу: "Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка…"
— "…умирающая на гробе своего мужа", — радостно подхватил доктор. — Что же вы не сразу?.. Я уж было думал… Вы что, новичок?
— Новичок, — кивнул Бауман, — Сюда?
Он откинул портьеру и вошел в приемную.
Пять человек сидели вокруг стола, покрытого плюшевой скатертью. У всех в руках журналы или газеты; так дожидаются очереди приема в любой докторской приемной.
Четыре лица закрылись при появлении нового пациента газетными и журнальными листами; четыре пары глаз опустились выжидающе на печатные столбцы. Пятый не опустил глаз, потому что Густылев сразу опознал Баумана.
Бауман поклонился с порога. Глаза смеялись, как давеча в прихожей. Конспирация. Все правильно. Но, честное слово, будь он шпиком, он определил бы без промаха, что именно здесь происходит.
— Виноват, господа… Кто последний?
— Товарищи, — глухо сказал Густылев, и бумажные щиты отодвинулись, снова открыв удивленные и настороженные лица, — это… товарищ, бывший делегатом от московской организации на втором партийном съезде…
— Сорокин, — поспешил докончить Бауман и поклонился еще раз, очень ласково. — Я направлен в Московский комитет на работу.
— Мандат? — почти шепотом сказал. Григорий Васильевич. Он недружелюбно оглядел приезжего. Ему было известно, что Сорокин на съезде состоял в числе самых «твердых» искровцев, был ленинцем. — Вы имеете, конечно, мандат, товарищ Сорокин?
Грач кивнул, достал ножичек, вспорол шов рукава, вынул узенький полотняный лоскуток.
— Мандат от ЦК, — сказал секретарь и переглянулся с остальными.
Присутствующие знали, что в ЦК идет жестокая борьба Ленина с Плехановым и Мартовым, поэтому они с волнением и тревогой разглядывали вновь прибывшего. Чей он?
Пока в ЦК организационные нити в руках меньшевиков, и поскольку мандат настоящий, правильно и официально оформленный, оснований оспаривать его нет. Григорий Васильевич подвел итоги своим мыслям вслух:
— Что ж, товарищи? Будем считать товарища Сорокина кооптированным согласно указанию Центрального Комитета?..
Все промолчали. А вдруг прибывший все-таки из «того» лагеря?.. Григорий Васильевич приложил край лоскутка, на котором написан был мандат, к тлеющему кончику папиросы; лоскуток закурился тонким дымком и, свернувшись, лег пеплом на пепельницу.
— …и будем просить товарища проинформировать нас о положении за границей, в тамошних кругах. Насколько верно сообщение, что Ленин окончательно разбит? Насколько, так сказать, глубоко его падение? Вы виделись, надо полагать, с Георгием Валентиновичем перед отъездом?
Вопрос был явно провокационный; по существу, он давал право Грачу ответить на хитрость хитростью. Но Бауман не переносил в политике пачкотни и подсиживания, на которые такие мастера эти вот господа меньшевики. Он усмехнулся:
— Я виделся не с Плехановым, а с Владимиром Ильичем, уважаемые товарищи.
"Ленинец!"
Эффект был неожидан и резок. Григорий Васильевич нашелся не сразу. А в следующий момент в прихожей, рядом, прозвонил звонок, и почти тотчас вошел Козуба. С порога он оглядел собравшихся и сказал хмуро:
— Сознавайтесь, кто шпика привел? У подъезда вполне определенно — шпик.
Бауман кивнул:
— В барашковой шапке, лодочкой? Я тоже видел, когда подходил.
Козуба продолжал, обсасывая с усов ледяные сосульки:
— За мною стукнула дверь: по-моему, он вошел следом.
Густылев и Григорий Васильевич отозвались в два голоса:
— Не может быть! Общеизвестно: агентам строжайше воспрещается заходить в подъезды по следу, чтобы не обнаруживаться.
— Знаю, — согласился Козуба. — А все-таки он, кажется, вошел.
Звонок в прихожей прозвонил опять — тоненьким очень неуверенным звоном. Бауман, улыбаясь, покачал головой.
