Борис Батыршин - Мартовские колокола
Родственники Татьяны Порфирьевны занимали в тарасовском доме обширную квартиру, скорее даже апартаменты, из дюжины комнат с большой обеденной залой и помещениями для прислуги; семья у них была большая, шумная, гости в доме не переводились, а потому визиты лейтенанта (дальнего родственника и самой дамы и обитателей квартиры) были сочтены вполне приличными и уместными.
Никонов, впрочем, целыми днями пропадал в Адмиралтействе, а потом и вовсе принуждён был отъехать в Кронштадт; Ольга же убивала время прогулками по городу и деланием покупок — попросту говоря, они с Татьяной Порфирьевной проводили время на Невском, этой, по словам Гоголя, «всеобщей коммуникации Петербурга». Прогулка по Летнему саду, о котором так много говорила Ольга тоже состоялась, однако принесла скорее разочарование: знаменитые скульптуры были укрыты от осенней непогоды деревянными будками, деревья стояли голые, а публики в перспективах длинных аллей почти не было. Тем не менее, дамы побывали и в Александровском парке у Народного дома, и в Таврическом саду, а точнее — в платной увеселительной его части, протянувшейся вдоль Потёмкинской улицы.
Однако ж, слякотная осенняя пора не способствовала увлечению прогулками; так что Ольга с Татьяной Порфирьевной взяли обыкновение часами просиживать в одной из многочисленных кофеен Невского; в таких заведениях дамы с коробками или свёртками (что явно указывало на недавнее посещение модных магазинов) были в порядке вещей и не привлекали излишнего внимания.
Ольга постепенно втягивалась в ритм этой лёгкой петербургской жизни состоятельной дамы; спутница же её, помятуя о просьбе Нины Алексеевны (та перед отъездом просила родственницу уделить внимание «манерам» Ольги, приехавшей, согласно заявленной легенде, тоже из Америки), мягко и ненавязчиво знакомила девушку с реалиями столичной жизни. К своему удивлению Ольга всё больше проникалась духом девятнадцатого века; неизменные бытовые неудобства, вроде отсутствия в кранах горячей воды, примитевнейшей косметики и непривычного меню что в ресторане, что на домашнем столе) воспринимались уже не как катастрофа, а как досадная, но вполне терпимая необходимость. Конечно, в дорожной сумке девушки имелся запас некоторых чисто женских мелочей, обходиться без которых она не собиралась; но в общем, следовало признать, что она всё больше и больше привыкала к повседневности этого времени, отдалённого от привычный ей лет без малого, ста тридцатью годами.
Своего рода кульминацией посещения Санкт—Петербурга стал приём в Морском Собрании; Никонов, соблюдая приличия, явился на него в сопровождении обеих дам. Что, впрочем, было понято правильно — сослуживцы подходили к ручке Татьяны Порфирьевны, делали комплименты Ольге и заговорщицки подмигивали лейтенанту, когда та смотрела в другую сторону. В общем, опасения, терзавшие Никонова перед отъездом из Москвы оказались напрасны — появление Ольги в «его» кругу оказалось именно таким, какое было прилично молодой, прилично воспитанной девушке, пусть даже и приехавшей их Америки — и возможной невесте блестящего морского офицера…
Один лишь эпизод омрачил эту, в остальном, безоблачную поездку. Подъезжая как–то к дому на набережной Фонтанки, Ольга заметила на тротуаре знакомую фигуру. Приглядевшись повнимательнее, она вздрогнула — Геннадий. Не было никаких сомнений — её бывший бойфренд следовал вдоль улицы в компании скромно одетых молодых людей; Здесь, в Ротах Измайловского полка и улицах, перпендикулярных Загородному проспекту, был «латинский квартал» Петербурга, и в районе институтов — Технологического, Путейского, и Гражданских инженеров — обитало очень много студентов.
К счастью, занятый беседой Геннадий Ольгу не заметил; она же, здраво рассудив, не стала огорчать жениха этим известием, решив по приезде в Москву подробно рассказать обо всём доктору Каретникову. Появление Геннадия в Санкт—Петербурге встревожило девушку; она была далека от мысли, что тот перебрался в столицу, чтобы выследить её, и не могла понять, что понадобилось здесь бывшему её поклоннику. Так или иначе, мысль об этой неприятной встрече больше не составляла девушку; она стала неохотнее выбираться в город и всякий раз, подъезжая к дому на набережной Фонтанки, старалась скрыть лицо шляпкой и вообще, сделаться по–незаметнее. Татьяна Порфирьевна, конечно, заметила эти её манипуляции и осторожно осведомилась в чем дело. Ольга ответила невпопад, замкнулась в себе и, в результате, стала считать дни до возвращения в Москву, окончательно скомкав финал первой своей поездки в столицу Российской Империи…
Глава вторая
Ну что ж, дражайший Олег Иванович, нас, наконец, можно поздравить. Наконец намечается какой–то результат…
— Да, Вильгельм Евграфович. А я уж, признаться, начал впадать в грех отчаяния: сами подумайте, поездка в Сирию, потом почти два месяца работы — и всё зря! Если бы не ваша бесценная помощь…
Ну–ну, не преувеличивайте, Олег Иванович! — благодушно отозвался Евсеин. Впрочем, было видно, что похвала ему приятна. — В конце концов, тут любой бы додумался… рано или поздно.
— Ну не скажите! — возразил Семёнов. — Вон, Бордхард сколько лет возился с этими пластинами — и ничего! Правда, у него не было перевода…
— Господина Бордхарда подвела твёрдая уверенность в том, что всё дело в тексте. — усмехнулся Евсеин. — Профессиональное заблуждение, так сказать — он же в первую очередь, лингвист и лексикограф. А вот археолог вроде Шлимана, который привык по сто раз ощупывать любую находку, уж верно, не допустил бы такой оплошности…
— Археолог, как вы выразились, «вроде Шлимана» — то есть дилетант–энтузиаст без систематического образования — прежде всего, ничего не понял бы в этих символах. — усмехнулся доцент. — нам с вами просто посчастливилось, по сути, случайно нащупать этот подход
— Простите, не соглашусь, Вильгельм Евграфович. — возразил Семёнов. — Помните, как говаривал Александр Васильевич Суворов: «Один раз счастье, другой раз счастье! Помилуй Бог, надо же когда–то и умение!» Не стоит принижать собственных заслуг, на одном везении мы с вами далеко бы не уехали…
Потерпев в очередной раз неудачу в попытке в лоб взять загадку металлических пластин, Евсеин решил сменить подход. Пока Олег Иванович продолжал скрупулёзно копаться в переводе маалюльского манускрипта, Евсеин решил повнимательнее исследовать сами пластины — оригиналы, с которых были скопированы древние тексты. На мысль эту его навел, не замеченный раньше факт: ни один из фрагментов текста, переведённого с пластин египтянином, им пока не удалось обнаружить на пластинах — точнее, на их копиях, полученных от Бурхардта. Поначалу, исследователей это не волновало; нет и нет, в конце концов, пластин несколько сотен, и, чтобы перевести цепочки их символов в коптское наречие — как сделал это в далёком семнадцатом веке египетский учёный, — потребуется уйма времени. Но постепенно Олег Иванович находил ключевые сочетания символов — а найдя, запускал их в поисковую программу, в которую уже были введены сканы всех полученных от Бурхардта копий. Результат огорошил — совпадений не находилось. Однако, Семёнов отнёс эту неудачу на счёт несовершенства программы распознавания и продолжал работать.
Есвеин же терялся в догадках. Перевод манускрипта, полученного от монахинь был закончен — и он тоже вверг исследователей в недоумение. Получалось, что доценту необычайно повезло — сведения, касающиеся создания портала содержались только на трёх страницах древнего документа — как раз тех самых, которые ему и удалось воспроизвести после недолгого визита в монастырь. Остальной текст содержал длиннейшие описания процессов поисков, в результате которых египтянин завладел загадочными пластинами. То и дело в тексте встречались какие–то фрагменты, никак не стыкующиеся ни между собой, ни с окружающим текстом — их назначение оставалось пока непонятным. Семёнов сгоряча предположил, что это какие–то религиозные, ритуальные вставки, сделанные в процессе работы самим переводчиком. Евсеин не поленился и проверил — сначала исходя из того, что переводчик принадлежал к коптской церкви, а потом — из того, что он был мусульманином. И — ничего. Никакого отношения ни к одной из ближневосточных религий вставки, очевидно, не имели.
Тогда Евсеин принялся припоминать свой визит в монастырь. Так, до сих пор они исходили из того, что ему тогда просто повезло — и он совершенно случайно выбрал чуть ли не единственный фрагмент документа, содержащий конкретные указания, а не загадочные ребусы. Или, возможно, дело было в том, что эти страницы лежали в «саркофаге» сверху — и у него было больше времени на то, чтобы изучить их.
Был и еще один заслуживающий внимания факт. Фрагмент, в котором говорилось о создании порталов, (кроме того в тексте упоминалось и о хитром устройстве из проволок и бусинок, позволяющем искать уже созданные проходы между мирами) был как бы цельным — то есть представлял из себя отдельный текст, никак не связанный с дальнейшим повествованием. Возможно, именно поэтому ему и удалось сконцентрироваться на его содержании? Евсеин неплохо знал коптский язык, и только это и позволило ему вот так, с ходу, запомнить содержимое первых трёх листов документа. Да, припомнил он, так и было: он разложил перед собой эти листы, наскоро проглядел их, взялся за четвертый — и обнаружил, что это совершенно отдельный кусок повествования. А потому — сосредоточил внимание на предыдущих трех. Значит, всё же повезло? Нет, было еще что–то…
![Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]](/uploads/posts/books/114000/114000.jpg)