Сергей Арсеньев - Пионер Советского Союза
Глава 20
(написано Леной)— … А по-моему, это просто глупо, — упрямо говорю я профессору. — Четыреста тысяч за какой-то раскрашенный клочок бумаги! Четыреста!!
— Ты не коллекционер, Лена. Тебе не понять.
— Я не дура. Зачем она понадобиться-то может? Нет, понятно, коллекцию собирать — это интересно, познавательно. Но не за такие же бабки! А этот полоумный ещё и чуть не подпрыгивал от радости, когда деньги отдавал, и убежал потом так, будто боялся, что мы передумаем.
— Думаю, мы продешевили, Лена. Я не специалист в этом, но когда мне ту марку передавали, то консультант утверждал, будто её цена ориентировочно десять-пятнадцать тысяч рейхсмарок, смотря где продавать. А почтовые марки — это такая вещь, которая никогда не дешевеет со временем, марки могут только расти в цене. Разумеется, если их правильно хранить.
— С ума сойти! У вас, значит, тоже есть похожие слабоумные, которые тратят огромные суммы на всякий бесполезный хлам?
— С их точки зрения это не хлам, хотя я сам склонен с тобой согласиться, Лена. Практическая польза от этой марки равна нулю.
Идущий рядом со мной Руди что-то тихонько пробормотал по-немецки.
— Чего он говорит? — спрашиваю я профессора.
— Рудольф… эээ… удивляется контрастам вашей столицы.
— Понимаю.
Угу, собственно, можно было и не спрашивать. Какого зверя немцы называют «швайн» я и сама прекрасно знаю, уж настолько-то их язык мне понятен. Если же учесть, что данное слово прозвучало из уст Руди в середине фразы, которую он произнёс как раз в тот момент, когда мы проходили мимо копавшегося в мусорном контейнере бомжа… Словом, два и два сложить не трудно. Ясно, как именно «восторгается» Руди.
Мне, конечно, неприятно было, но что тут поделаешь-то? Прогуляться по московским дворам и не встретить роющегося в помойке бомжа — это фантастика. Если только ночью гулять, но сейчас-то обязательно встретится. Мы привыкли к ним, даже уж и не замечаем, вроде как ворона там или кошка копается, а немцам, наверное, в диковинку такое. Чтобы москвич бомжа около помойки заметил, тот уж каким-то совершенно выдающимся должен быть. Либо вообще не должен быть бомжом. Да нет, я не запуталась, к сожалению, я не запуталась.
Думаю, она стесняется того, что делает, так как в светлое время суток я её там не видела ни разу. Но вот если я где-то задерживалась и возвращалась домой затемно (мама в таких случаях названивала мне по мобильнику чуть не каждые десять минут, и не дай бог тому разрядиться — скандал дома обеспечен!), то не раз её замечала. Она всегда старалась встать так, чтобы находиться в тени, чтобы свет от фонаря не освещал её, но не всегда это было возможно. Пожилая женщина. Скорее, даже бабушка. Ей лет семьдесят, наверное, было. И вот она-то совершенно точно никаким бомжом не являлась, аккуратная чистенькая старушка, с палочкой ходит. Я её и в универсаме видела, и просто на улице, наверняка где-то неподалёку живёт. А по вечерам, как стемнеет, она ходит рыться в мусорном контейнере. Вот именно потому, что она не бомж опустившийся, а нормальный человек, потому я её и замечала. Смотреть на такое было очень неприятно, но… что я сделать-то могу? Денег ей дать? А возьмёт ли она? Да и нет у меня денег. То есть, не было, а теперь вот есть. Много есть, даже очень много.
Марки с моей помощью профессор продал. Конечно, гораздо выгоднее было бы не продавать их, а сдать на реализацию, но тогда, во-первых, нужно было ждать пока продадут, а, во-вторых, документы показывать. Так что мы просто продали эти марки, думаю, что где-то за полцены, если не дешевле. За три альбома марок всего профессору дали двести двадцать тысяч рублей. Только одну марку не стали у нас брать, она не в альбоме была даже, а в особом, специально под неё сделанном, стеклянном контейнере.
Да ну. Марка как марка, английская, совсем некрупная и даже невзрачная. Там какой-то жёлтый попугай на зелёном фоне нарисован. Но профессор сказал, что это редкость. Что точно такие же марки, с таким же попугаем, но не на зелёном, а на голубом фоне — никакая не редкость и почти ничего не стоят. А вот если фон у марки не голубой, а зелёный, то марка резко вырастает в цене, с зелёным фоном их было напечатано очень мало.
Не, эти филателисты точно на голову больные. Вот скажите, ну какая разница, голубой фон у попугая или зелёный? Да мне не сказали бы — я бы и не заметила. В магазине же мужик какой-то тёрся около прилавка, увидел, что жёлтого попугая у профессора не берут, и сразу спросил, сколько мы за эту нарисованную недокурицу хотим. А профессор ляпнул: «Четыреста». Так мужик прямо затрясся, кажется, мы точно продешевили.
За деньгами к этому мужику домой мы на его джипе ехали. Крутая тачка и номер явно покупной — три пятёрки. Богатенький Буратино, на таком пипелаце рассекает с такими номерами, да ещё может позволить себе покупать нарисованных попугаев по четыреста тысяч за штуку.
Одна бы я, конечно, в такой джип к совершенно незнакомому мужчине (да и к женщине тоже) не села бы ни за что и никогда, даже если бы он меня внутри пообещал бы чем-то невероятно вкусным угостить. Вернее, не так, наоборот. Особенно если бы меня пообещали чем-нибудь угостить. Собственно, уже сам факт предложения угощения (любого) от незнакомого взрослого — уже достаточный повод для того, чтобы заорать. Знаю я, чем такие угощения заканчиваются. Хорошо ещё, если всего лишь больницей, а может быть и морг и даже костёр. Нафиг-нафиг, пешком прогуляюсь лучше, хоть сто километров. Но это когда одна, а сегодня-то я не одна. Профессор хоть и пожилой, но пока ещё крепкий. Ну, а Руди — это вообще. С ним не страшно, особенно после того, что он сегодня с утра в метро учудил.
Конечно, эта обезь… гм… то есть, гость столицы, сам виноват, нужно было головой думать. Хоть сколько-то мозгов должно быть у него, неужели не заметил, что я не одна была? А я ещё и расслабилась немного, думала, что раз я не одна, то пролезайки мне не грозят сегодня. Зря расслабилась, как выяснилось.
Папа мне ещё не верит, говорит, что никаких пролезаек не бывает в метро. Ну, у него-то, может, и не бывает, но не у меня. Папа мой хорошо так за центнер весит, его не больно-то спихнёшь, меня же спихнуть можно. Уже три раза пролезайки меня отпихивали, особенно во второй раз обидно было. Я такую длинную очередь в кассу отстояла, купила билет, а тут на тебе, пролезайка! Пришлось мне тогда ещё раз очередь в кассу стоять.
Если кто не знает, так пролезайки — это такая разновидность зайцев, в московском метро водятся на станциях, где через турникет перепрыгнуть нельзя. За другие города не скажу, а вот в московском точно встречаются, сама видела. Работают они так: встают рядом с человеком и когда человек открывает турникет своим билетом, резко отталкивают его в сторону, да сами вместо него и проходят. И остаёшься ты с использованным билетом перед закрывавшимися дверками турникета. Я три раза так оставалась, говорю же. Со взрослыми мужчинами пролезайки так не поступают, но с детьми или с некрупными женщинами вполне могут. Бороться с этим просто, нужно всего лишь прежде, чем подносить к турникету свой билет, войти внутрь, встать между стойками, тогда отпихнуть в сторону станет невозможно, можно лишь назад вытащить, но это намного сложнее. Но сегодня я про пролезаек как-то позабыла, у меня всё внимание на моих спутниках было, не потерялись бы они.
Что такое турникет немцы прекрасно знали, профессор сказал, что у них в Германии турникеты тоже встречаются, только не на транспорте, а на проходных некоторых предприятий. Конечно, там они не платные, просто вахтёр кнопкой открывает турникет только после того, как ему пропуск покажут, но идея та же.
Первым через турникет я пропустила Руди. Он прошёл и встал с той стороны, ждёт нас. Вторым пошёл профессор, тоже всё нормально. Третьей должна была идти я, открыла турникет своим билетом и… отлетела в сторону. Какой-то особенно наглый пролезайка, я даже чуть не упала.
Чёрт, вот так обидно, просто до слёз. Ну, это ведь мой билет, я ехать должна была! Чего у него, на метро денег нет, что ли? Так попросил бы вежливо, объяснил. Нет, оттолкнул в сторону и сам пробежал. Но в этот раз я даже толком огорчиться не успела. Пока я восстанавливала равновесие после толчка и решала, что делать дальше, раздался какой-то грохот, и мимо меня со стороны турникета пролетело что-то большое.
Чего это было?
Смотрю на турникет, куда только что пройти хотела. У него одной дверцы вовсе нет, а вторая как-то грустно покосилась. С той стороны турникета стоит и довольно улыбается Руди, поглаживая себе левой ладонью правый кулак. Обернулась. На полу, метрах в трёх от меня в обнимку с оторванной дверцей турникета валяется и даже не пытается шевелиться тело пролезайки. Допрыгался, гость из солнечного Чуркистана?
И тут со стороны будки контролёра раздался истерический, длинный-предлинный свисток. Быстрее! Проскочила в разломанный турникет, схватила в охапку обоих своих фашистов и вместе с ними побежала к эскалатору. Быстрее, быстрее, пока полицейские не вышли из коматозного состояния и не выползли из своей берлоги!
