Петр Заспа - Wunderland обетованная
Внезапно он рухнул в расщелину и сумасшедший бег прекратился. Ветер теперь выл где-то рядом, над головой и не пытался швырнуть о камни. От этого затишья навалилось такое блаженство, что не хотелось, чтобы не спугнуть его, даже шевельнуть пальцем. Снег пушистым одеялом накрыл с головой. Через мгновение над ним вырос метровый слой и наступила тишина. Страдания избитого тела исчезли. Как избавление от мучений, подполз сон, и Максим почувствовал, что проваливается в сладкую бездну. Сознание еще сделало слабую попытку протестовать, но затем сдалось и оно. Теперь вокруг не свистела вьюга. Не было и сковавшего тело холода.
Теперь повсюду светит яркое солнце. Буйным цветом цветёт вишня. А маленький Максимка, задрав голову, сквозь слепящие лучи пытается рассмотреть зависшего в небе жаворонка. Они с отцом, гремя вёдрами и раскачивая в такт удочками, идут на рыбалку. Тропа петляет, и вот впереди открывается неподвижная гладь озера. И от этого зрелища в груди взволнованно подпрыгивает сердце. Становится стыдно, что всего полчаса назад его никак не могли разбудить отец и растрёпанное чудовище — их пёс Долдон.
— Долдон! Долдон! — смеясь, подначивает его отец. — Буди Максима! Буди!
И Долдон старается. Он тычется мокрым носом. Когтистой лапой стаскивает одеяло. Пытается лизнуть прямо в губы. Дыхание жаркое и ужасно несвежее, отдаёт тухлой рыбой!
— Фу! — отбивается маленький Максимка. — Ты опять лазил на помойке?!
Пытаясь отстраниться, Максим во сне тычет перед собой руками и нащупывает густую волосатую шубу. От неё исходит блаженное тепло и он запускает в неё пальцы, прижимается и чувствует, как в застывающее тело перетекает тонким ручейком жизнь. Он старается прижаться к этому теплу заледеневшими пальцами, спиной, руками, ногами. Но этот мохнатый мешок недовольно ворочается, пытается увернуться и беззлобно ворчит.
— Лежать, Долдон. Замри, — шепчет Максим и, обхватив пса, ещё сильней прижимается, черпая по капле живительное тепло.
А где-то рядом и вдалеке воет вьюга, но ему до неё нет никакого дела. У него под боком есть это убаюкивающее и такое дивное тепло.
Вновь эта выбитая в граните келья-кабинет и кушетка рядом с блестящим медицинским столом. За спиной, положив ему руки на плечи, стоят два эсэсовца. Рядом ещё два. Теперь у них на груди по «шмайсеру» и взгляд уже не тот снисходительно-вальяжный, а настороженный и цепкий. Долгов сидит на кушетке с прикованными к ногам гирями и руками, закованными в цепи.
— Сожми, — Шеффер суёт ему в ладонь динамометр.
И старпом с безразличным видом сжимает.
— Неплохо, — задумчиво помечает в журнале профессор. — Левая сто двадцать пять, правая сто сорок. За сутки остаточный эффект остался не меньше пятидесяти процентов. Сейчас вколем дозу ноль четыре, и опять на трек в карьер.
Долгов устало взглянул на оковы и, загремев цепью, отвернулся.
— Теперь эта мера предосторожности для тебя обязательна, — улыбнулся Шеффер. — Привыкай.
— Бегай сам, — закрыв глаза, устало бросил старпом.
— Не дури. У тебя здоровый организм. Ты показываешь прекрасные результаты. Я не могу дать тебе опять надышаться наркотиком. Это ставит под сомнение результативность препарата «Z». Так что подставляй вену и — вперёд, в карьер.
Долгов не шелохнулся. Каждая клеточка мышц ныла и при движении доставляла боль.
— Дай руку, — Шеффер со шприцом в руках повысил голос. — Я сделаю укол!
— Вколи его себе в зад.
Двигать не хотелось даже ресницами. Спина саднила, растёртая до кровавых полос ремнями рюкзака. Мышцы рук дрожали нервной дрожью. Голова раскалывалась.
— Ну что ж, я предвидел такой вариант событий. Если ты не хочешь, то давай посмотрим, как будет бегать доктор. Да! Мы так и поступим. Доктор сделал весьма опрометчивый шаг и этим сильно меня огорчил. И ему самое место на треке в карьере. А мы с тобой будем наблюдать. Ты даже сможешь дать ему пару полезных советов. Ну так что? Я посылаю за доктором?
— Ты редкая мразь. Я бы с радостью отдал жизнь, чтобы вернуться на неделю назад в управление в Мурманске, и размазать тебя в сортире… Коли!
Шеффер победно ухмыльнулся и, передавив пальцем вену на руке старпома, вогнал иглу.
Долгова повели по уже знакомому тоннелю. Дверь ушла вверх, и глаза ослепил искрящийся снег. Под его покровом тропа исчезла и угадывалась лишь по тонкому углублению на пологой насыпи карьера. На его вершине по кругу стояли эсэсовцы в чёрных тёплых куртках, с автоматами в руках. Старпом огляделся. Насыпь тянулась вверх на метров пятьдесят-шестьдесят. Пока добежишь, каждый солдат разрядит минимум по магазину.
Препарат уже начал действовать, и боль исчезла. Мышцы задёргались судорогой, и вены вздулись, наполнившись загоревшейся жаром кровью. Звякнули свалившиеся с рук и ног цепи, и Долгов растёр оставшиеся на запястьях следы. В голове начинала подниматься лёгкая эйфория. В каждом шаге чувствовалась упругая пружина, только и ожидающая возможности взорваться в полную силу.
Солдат поднял присыпанный снегом рюкзак и накинул на плечи Долгову лямки.
Шеффер взглянул на его покрасневшее лицо и довольно кивнул:
— Прекрасно! Запиши, — повернулся он к приготовившему журнал помощнику: — Подопытный номер один. «Z» — ноль четыре! Груз пятьдесят пять килограммов. Отметь время и температуру. Кстати, сколько сейчас? После метели, чувствую, потеплело.
— Да, всего минус два градуса. Циклон принёс тепло. Эрнст, может, оставим ему скованными руки? Бегать это не помешает, а так — мало ли что. Или добавить на спину груз? Мне не нравится его агрессивное состояние. Не выкинул бы какой-нибудь номер…
— Это лишнее, — возразил Шеффер. — Он под надёжным контролем. Я чётко проинструктировал наших солдат. Если что, уйти они ему не дадут.
— Я ещё не видел действие дозы ноль четыре. Потому и волнуюсь.
— А вот сейчас и посмотрим. Приготовь кинокамеру.
Оберштурмфюрер подошёл к старпому, взглянул на часы и, расплывшись в обаятельнейшей улыбке, произнёс:
— Первый, я хочу, чтобы ты сегодня удивил меня результатом на круге. Это очень важно. Почувствуй себя вместе с нами в одной команде. Мне очень хочется, чтобы мы вместе болели за результат. Поверь, Арнольд Филиппыч, это труд всей моей жизни. Это невиданный вклад в науку! Препарат «Z» — это небывалый прорыв в раскрепощении человеческих возможностей. Одна его доза стоит как новый танк для вермахта. И ты сейчас можешь доказать, что мои старания не были напрасны. Так что? Мы одна команда? Тебя будут снимать на камеру, тебя увидит сам рейхсфюрер Гиммлер! Покажем ему настоящего сверхсолдата?
— Слышишь, компаньон! — Долгов мрачно взглянул в лицо улыбающегося Шеффера. — Отошёл бы ты подальше, а то плюну — свалишься, не встанешь!
Улыбка мгновенно улетучилась. Оберштурмфюрер на всякий случай сделал два шага назад. Нервно передёрнув скулами, он ещё раз взглянул на часы и поднял вверх руку.
— Сбежать не вздумай. Тебя тут же пристрелят, как сорвавшегося с цепи пса! И помни: не будешь бегать ты — будет бегать доктор! А теперь пошёл!
Шеффер махнул рукой в надежде на резкий старт Долгова, но тот брезгливо посмотрел в застрекотавшую кинокамеру, ухмыльнулся и, лишь когда его толкнули в спину стволом автомата, сделал несколько шагов и перешёл на лёгкий бег трусцой. Бежать было легко. Позвякивающий свинцовым грузом рюкзак совсем не тяготил. Тело налилось силой. Каждая клетка трепетала и пульсировала, переполненная энергией. Дышалось легко, и свежий, хрустящий под ногами снег создавал иллюзию парения над землёй. Казалось, убери сейчас с глаз немцев и добавь к пейзажу деревья — и вот он уже бежит по зимнему парку, а навстречу сейчас, так же не спеша, пробежит парочка пенсионеров, догоняющих убегающее здоровье.
— Единица, ты должен пробежать быстрее, чем в первый раз! Иначе будешь бегать, пока не сдохнешь!
Долгов сделал первый круг, и недовольный Шеффер, выскочив на тропу, тычет ему в лицо часы. «Да пошёл ты! Сволочь! Такую идиллию разрушил». Ведь он уже мысленно улетел в зимний питерский парк, с превратившимися в сугробы лавочками и растопырившими в небо голые ветки деревьями. А рядом застывшая подо льдом Нева!
— Быстрей! Быстрей! Дайте ему кто-нибудь очередь под ноги! Ты плетёшься, как дохлая гусеница!
А это уже реакция на продефилированный в удовольствие второй круг. Долгов улыбнулся: не так надо говорить! Он своим матросам кричал, когда видел бредущий вразвалочку строй:
— Это семенит пьяная сороконожка, а не элитный экипаж подводной лодки!
Воспоминание о лодке резануло, будто по сердцу ножом. Перед глазами враз потемнело. Желваки на скулах заходили в слепой злобе.
Он уже протоптал на склоне тропу, и его следы замкнулись в чёрный круг на белом нетронутом поле. На вершине, как истуканы, столбами стоят солдаты, следя за каждым его шагом. И опять этот размахивающий журналом Шеффер:
