Василий Звягинцев - Бульдоги под ковром
Шульгин не совсем понял, означают ли ее слова истинную покорность судьбе или имеет место в лучшем случае кокетство. Но возмутился он искренне.
– Вот этого не надо! У нас так не принято. Если ты с нами… со мной дальше быть собираешься, про то, что было, – забудь. То есть никто зла не таит и никаких больше счетов. Сумеем по-настоящему подружиться – хорошо. Нет – устраивайся по своему разумению.
– Извини. Если ты действительно так думаешь и чувствуешь, я постараюсь…
В предрассветных сумерках Шульгин вновь посмотрел ей в лицо. Может, дело в сероватом рассеянном свете, но ему показалось, будто выражало оно сейчас чисто русский бабий фатализм. Тех еще, естественно, времен. Когда просватали за впервые увиденного мужика – и делать нечего, остается только надежда, что, может, сильно бить не будет, а то и приласкает при случае…
Подчиняясь аналогичному генетическому чувству, он слегка приобнял ее за плечи и тут же отпустил, чтобы не подумала, будто он, пользуясь случаем, предъявляет на нее свои права. После той лондонской ночи он прикасался к ней впервые.
И не желая выглядеть сентиментальным, снова вернулся к прежнему. К тому, что его волновало, несмотря на некоторую уже привычку.
– Ну а на самом деле что это было? Фантоматика, наведенная галлюцинация или все же реальность?
– Что ты имеешь в виду? Ах это… Даже не знаю, как тебе ответить. Для наркома совершеннейшая реальность. Он существовал на самом деле и был расстрелян. Убежать ему, естественно, не удалось. Да и не приходило в голову. С момента наложения на его мозг твоей матрицы возникла новая реальность… И он ее прожил как-то иначе.
Шульгин уже неоднократно обсуждал с друзьями временные парадоксы, в которые им довелось попадать, но в отличие от Левашова и Новикова Сашка даже не делал вида, будто что-то понимает в этой проблеме. Он просто выслушивал те или иные доводы, согласно кивал, с умным видом говорил что-то, но рано или поздно говорил одну и ту же ритуальную фразу: «Ну, про пар мне, барин, все ясно. Теперь только скажи, куды здесь лошадь запрягать?»
– Значит, все-таки те чекисты были настоящими людьми?
– Нет, это удивительно! У вас, русских, мозги совершенно по Достоевскому устроены. В каком-то смысле они, безусловно, были настоящими. Но с другой точки зрения, как можно беспокоиться о судьбе людей, которые умерли задолго до твоего рождения? В данной реальности ты, в собственном физическом облике, никого не убивал. А за поступки не существующего здесь и сейчас человека, телом которого ты якобы управлял, отвечаешь никак не больше, чем драматург или актер, играющий Макбета.
Явно пришло время Шульгину опять вспомнить про паровоз и лошадь. Тем более что не волновала его мифическая вина, а именно хотелось понять соотношение вымысла, реальности подлинной и, так сказать, реальности второго порядка.
Они постепенно так отстали от компании, что уже и голоса стали не слышны. И вполне можно было сменить пластинку, начать, как подсказывала обстановка, закреплять успех на любовном фронте, тем более что Сильвия, похоже, ждала после первого робкого прикосновения более решительных действий. Но Шульгин решил раз и навсегда покончить с прошлым, выяснить все, что пока оставалось непонятным, и более к этому уже не возвращаться. Чтобы завтра, то есть сегодня, после восхода солнца общаться с Сильвией «с чистого листа».
И очень уж отчетливо запечатлелась в памяти картина: несущаяся сквозь ночь машина, два «нагана» в карманах кожаного пальто, «ТТ» под ремнем, перепуганная женщина и двое детей за спиной, которых он обязан спасти, и не поймешь, чья – своя собственная или теперь уже наркомовская – решимость прорваться, с боем или без, умереть, если придется, но никогда больше не позволить тем, от сержантов с малиновыми петлицами до усатого Хозяина, распоряжаться его судьбой…
– Зачем только вы меня выдернули оттуда? Как он там один, сумеет – или снова лапки кверху?
– Как ты понимаешь, в наши планы не входило развлекать тебя вестернами «а-ля рюсс». И так вместо запланированного шока получилось нечто противоположное. А твой нарком… Если очень хочешь, верни мне универблок, и попробуем посмотреть, чем дело кончилось.
Такого предложения Шульгин не ожидал и вместе с острым желанием действительно вернуться и доиграть партию до конца ощутил вновь проснувшееся недоверие. Верни ей блок, а она? Впрочем, когда-нибудь, под строгим контролем Ирины…
– Канэшно, хочу… – ответил он словами грузина из анекдота и поймал удивленный взгляд Сильвии.
– Попробуем, если время будет, – уточнил он, подумав, что вот и опять ситуация поразительным образом повторилась. Тогда Андрей с Алексеем оставили своих персонажей в машине в самый острый момент, вот и он тоже. Не зря сказал однажды Воронцов: «И обязательно приезжаешь на станцию. Как правило – с буфетом».
Словно не подлинную жизнь они живут, со свободой воли и прочими неотчуждаемыми правами, а возятся с кубиками, которые, как ни верти, а ничего, кроме того, что на них нарисовано, не сложишь.
– И последний теперь уже вопрос, – извиняющимся тоном сказал он. – Замучил я тебя, да вон уже и ворота показались. Раз вы убедились, что испугать меня не вышло, зачем была еще и та ассирийская хохмочка?
– Наверное, потому, что мы тоже действовали в условиях стресса. Кардинально менять планы было просто некогда. Увидели, что ты вышел из положения, да еще так, что твоя самоуверенность должна была только возрасти, и сразу включили следующую программу, которая была под руками, подготовленная для другого случая. Ты считаешь себя сильным, героем-одиночкой, которому вся тайная полиция нипочем, так как тебе понравится в теле прокаженного калеки? Мы тебе снизили напряженность матрицы, чтоб не мог пользоваться его памятью, и собирались подержать там подольше, чтобы выветрились воспоминания о собственном героизме. И снова недодумали – надо было лишить и двигательных функций тоже…
Шульгин предпочел не заметить прозвучавшей в ее голосе нотки сожаления. Отнес на счет вполне естественного профессионального чувства, уязвленного проигрышем, и кому – дилетанту и самозванцу.
Но все же и просто так оставить провоцирующей реплики не смог.
– Если бы покойник с бубей зашел, еще хуже было бы…
– Извини?
– Да нет, это я так, присловье у нас такое. В преф научишься, поймешь, не все в бриджи да гольфы играть. Ладно, проехали…
Тем более что они уже вышли к мосту, на другом конце которого их поджидал Новиков. Не решился уйти, оставив их двоих за пределами охраняемой территории.
Глава пятая
В глубокой, скрытой между крутыми прибрежными холмами бухте, откуда Замок был не виден из-за густо покрывавшего вершины холмов леса, Воронцов разместил то, что шутливо называл своей военно-морской базой. «Первая советская база на американской территории», – обычно добавлял он.
Дороги к ней не было, только причудливо петляющая по распадкам тропа, позволяющая, впрочем, добираться до базы не только верхом, но и на маленьком вертком «Виллисе» времен Второй мировой войны. А большего и не требовалось, грузы доставлялись сюда иным способом.
От обширной забетонированной площадки и почти до середины бухты протянулся совсем недавно изготовленный волнолом, а к нему левым бортом был пришвартован сверкающий белой эмалью бортов и надстроек трехтрубный пароход, настолько же неестественный среди здешнего первозданного пейзажа, как древнеримская трирема, допустим, в Североморске, рядом с атомными субмаринами.
Но оттого же он был особенно хорош, и, вывернув из последнего поворота, Воронцов всегда останавливал джип и несколько минут молча наслаждался прекрасным зрелищем.
Он теперь постоянно испытывал чувства автолюбителя, долго и тщетно мечтавшего о собственном «Запорожце» и вдруг получившего право бесплатно выбрать любую машину на всемирном автосалоне да еще и с каким угодно дополнительным оборудованием. Не веря своему счастью, он готов был часами созерцать и ощупывать этот подарок судьбы, вникать в конструкции и постигать назначение невиданных приборов, наслаждаться запахами свежей краски и кожи сидений, с трепетом и чувством подавляющего превосходства перед владельцами заурядных «троек», «шестерок» и прочих «Москвичей» готовиться к первому выезду в город… Ну а поскольку предмет обожания Воронцова своими габаритами и параметрами в сотни раз превосходил самый большой на свете автомобиль, то и процесс наслаждения тоже…
И это несмотря на то, что сам он был и генеральным конструктором корабля, и заказчиком оказавшегося у него чуда техники. Но ведь одно дело – вообразить и даже набросать на дисплее эскиз и совсем другое – увидеть свою мечту воплощенной в металле и иных материалах, с применением последних достижений инопланетной техники.
Пребывая в состоянии почти постоянного радостного возбуждения, Воронцов, словно в первые лейтенантские годы, с утра до вечера мотался по судну от фор-ахтерштевня, от киля до клотиков, проникал в самые дальние закоулки трюмов, отсеков и коффердамов, вникал в тонкости работы всевозможной механики и автоматики, только вместо замусоленных чертежей и инструкций имел при себе плоский компьютерный блок, предупредительно выдававший на экран ответ на любой практический вопрос, вплоть до шага резьбы каждого болта или назначения третьего слева пакетника на распределительном щите в отсеке номер шесть на четвертой палубе… И хоть значительную часть забот, связанных с корабельной электроникой, принял на себя Левашов, вопросы снабжения припасами, необходимыми на неизвестно сколько лет автономного существования, легли по преимуществу на Берестина с Шульгиным, а женская часть экипажа под руководством Натальи занималась интерьерами жилых помещений, все равно Воронцов, как истинный капитан, считал своим долгом и приятной обязанностью разбираться во всем и находиться в нескольких местах одновременно.
