Господин следователь. Книга седьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— А ему-то за что? — удивился я. Или Абрютин еще и за лопухи отвечает?

— А там много за что, — хихикнул хозяин. — Во-первых, помещик наш, Сергей Николаевич Веселов решил парад французской армии в городе устроить. Мужичков во французскую форму нарядил, те прошлись, а потом, в завершение, решил Сергей Николаевич из пушечки пострелять. Стрельнул, а ядро настоящим оказалось, в обывательский дом залетело, окна разбило.

— Никто не пострадал? — озабоченно поинтересовался я.

— Да вроде бы, и никто. Стекла пострадали, да шкаф. Еще лошади испугались, а вместе с ними и господин губернатор.

Эх, мало Веселова и его «потешное войско» мужики лупили. И Василий хорош — разрешил нашему наполеонистому маньяку стрельбы устраивать. Я бы тоже, на месте губернатора неудовольствие выразил.

— А в чем еще исправник провинился?

— Господин губернатор решил по деревням проехать, узнать — как там народ живет? Так вот, его коляску мальчишки камнями забросали. Без последствий, но все равно, неприятно.

М-да, вот это плохо. А что еще плохо, что о неудовольствии губернатора все знают. Получается, Его Высокопревосходительство сделал замечание городскому голове при свидетелях, а исправника еще и отчитал прилюдно? Надеюсь, Абрютин еще в отставку не подал? Нельзя так делать. Пристав Ухтомский, начальник куда ниже, нежели губернатор, никогда своим людям при посторонних втык не даст, даже при мне старается их особо не воспитывать, хотя меня парни из полиции своим считают.

Приедем, все уточню.

Пообедав, мы с унтером вышли во двор. В ожидании, пока кучер запряжет свежих лошадей, увидел забавную картинку — маленькая серая кошечка «отчитывала» за что-то большого лохматого пса, даже пару раз съездила ему лапкой по мордочке, а тот только смущенно рыл передними лапами землю и склонял голову — точь-в-точь как ребенок перед сердитой мамкой.

Трактирщик, вышедший во двор по какой-то своей надобности, засмеялся:

— Муська сыночка воспитывает.

— Сыночка? — удивился я.

— Приемыша своего, а он у нее как родной. Прошлой осенью мужик щенка притащил — мол, нашел на дороге, не знает куда девать. Я-то, может и выкинул — на кой он мне, да дочка заверещала — тятя, давай оставим! Жалко стало. А у кошки, у Муськи нашей, своих котят трое, отдали ей. И что, приняла, словно своего, и выкормила, и вылизывала, как родного. Смотришь, душа радуется. Муськины-то ребятишки уже выросли, разбежались, а этот балбес все у мамки трется. Так его и зовем — маменькин сынок! Плохо только, что умывать такого здоровяка несподручно. И балбесина он, каких свет не видывал. Муська-то умница — всех мышей переловила, а этого-то не знаю, за что и кормлю? Верно, из-за мамки и кормлю. Понимает, что сын бестолковый, старается за двоих. Ладно уж, не объест.

Мне вспомнились замечательные стихи о кошке, что усыновила щенка. Не удержавшись, продекламировал:

— Но подрос

Сынок приёмный,

И теперь он пёс

Огромный.

Бедной маме не под силу

Мыть лохматого верзилу.

На громадные бока

Не хватает языка.

Чтобы вымыть шею сыну,

Надо влезть ему на спину.

— Ох, — вздохнула кошка-мать,

— Трудно сына умывать[2]!

— Ух ты, так вы еще и стихи сочиняете! — с уважением покачал головой трактирщик.

Не успел я ответить, что стихи не мои, а совсем другого поэта, как мой камердинер в штатском похвастал:

— Это что, про какую-то кошку сочинить, плевое дело! Господин следователь «Гимн полиции» сочинил, его уже по всей России поют.

Я засмущался. Видимо, из врожденной скромности. Но очень кстати подъехала карета, надо трогаться.

В Череповец приехали уже поздним вечером. Опять-таки — почтовикам положено останавливаться на станции, но моему кучеру пришлось отвозить меня до Окружного суда. Я что, бумаги и вещественные доказательства домой потащу? Нет уж, подниму служителя, все занесу в свой кабинет, а уж потом отправлюсь домой.

Мой «камердинер» порывался донести вещи временного хозяина до дома, но я отправил Савушкина спать. Уж как-нибудь саквояж-то и сам дотащу, недалеко.

Луна куда-то спряталась, но дорогу я отыщу. Услышав, что неподалеку блеет коза, мысленно усмехнулся. Вспоминал про коз! А кто же завел? Перед моим отъездом в университет точно никто поблизости не блеял.

Только вошел во двор, как из сарайки, где у Натальи Никифоровны хранилось всякое барахло, раздалось блеяние. Что за фигня?

— И кого там черти несут? — послышался голос Аньки. — Я вот сейчас выйду, да Маньку спущу!

— Анна, что здесь за хрень⁈

Из дома выскочила радостная Анька. Повисла у меня на шее, быстренько чмокнула в заросшую щеку.

— Ой, Иван Александрович, Ванечка, как чувствовала, что ты приедешь! Баню истопила, вода еще остыть не должна.

— Анна⁈

— Ме-ее! — отозвалась из сарайчика коза, словно ее спрашивали.

— Анна Игнатьевна, я кого спрашиваю?

— А это Манька, я тебя потом с ней познакомлю. Ваня, ты в баню иди, — засуетилась Анька. — Давай саквояж свой, я тебе сейчас чистенькое белье притащу. Я пока пойду самовар поставлю, что-нибудь вкусненькое приготовлю. Голодный небось?

— Ме-ее! — опять подала голос мелкая и рогатая скотинка.

— Хочешь яичницу тебе поджарю? Вань, с колбаской, как ты любишь… Помоешься, покушаешь с дороги…

Кажется, у меня теперь две сестрички — Аня и Маня. Пойди теперь, разберись — где коза, а где девочка?

А внутренний голос ехидненько сказал: «А у коз братец Ваня!»

[1] Сергей Чухин

[2] Валентин Берестов

Глава восемнадцатая

Домашние новости

Смыв дорожную пыль (побриться бы, но это завтра, при свете), сидел за круглым столом в гостиной, поглядывая по сторонам, стараясь понять — что же тут изменилось? Что-то не так, но что именно, понять не могу. Мебель новая появилась — круглый раздвижной стол, помню, что Аня собиралась его прикупить, а что еще? Посуда теперь нормальная — ем вилкой, из фарфоровой тарелки.

У стенки сложены мои чемоданы и сундуки. Значит, все привезено, разобрано. Шкаф бы платяной завести, чтобы мундиры вешать, но с этим потом.

Все хорошо, замечательно, но для полного счастья мне не хватает домашних тапочек. Мелочь, кажется, но когда она есть — не замечаешь, а нет, так сразу чувствуешь пропажу. В Кириллов я их брал, точно помню, а потом они куда делись? Тапочки эти и столицу прошли, и Москву — и родственников, и гостиницу. Видимо, забыл обувку в своем номере — сиречь, нумере. Раньше у меня еще опорки были, от старых валенок, а теперь и они куда-то задевались. Тоже неудивительно из-за отъездов и переездов. Ладно, сегодня в носках похожу, в доме чисто, а завтра заскочу в лавку, куплю новые.

Вопросов у меня море, а первый (пусть и не главный!), про блеющее существо, что сидит в сарайке. А вот сестренка этой… рогатой, помалкивает и подкладывает мне на тарелку то свежепросольный огурчик от тети Гали, то кусочек пошехонского сыра, что завезли в лавку. Помнит ведь, что мне пошехонский сыр нравится куда больше, нежели какие-нибудь французские сыры.

Наконец-таки дело дошло до чая и Анна, поставив на стол чашку для себя и стакан с подстаканником для меня, приготовилась отвечать на вопросы, но для начала поинтересовалась:

— Ваня, тебе трудно было из Кириллова письмо прислать? Или хотя бы записку?

Вот так вот — лучший способ защиты, это нападение. Я даже рот не успел открыть. Но вообще-то — свинство с моей стороны. Я и на самом деле никому не писал. Ни родителям, ни Леночке.

— Аня, я толком не знал, когда вернусь, — попытался объяснить я. — Сначала полагал — у меня там работы дня на два или на три, думал — вот-вот вернусь, чего и писать-то? Но затянулось. И дело такое поганое, что не до писем. Боялся, что напишу, настроение всем испорчу.