Главная роль 3 (СИ) - Смолин Павел

Лично проводив даму до младшей сестренки, познакомил их и с Остапом вернулся в свои покои, посветив изучению немецкого остаток дня. До октября мне кровь из носу нужно его выучить, поэтому отныне буду «шпрехать» все свободное время.

По утру меня разбудил Андреич — «отпуск» ему надоел, вот и вернулся. Командуя утренними процедурами, дядька поделился новостями:

— Лев Николаевич ночью не спали-с, исповедовались и молились. Лично митрополит Исидор его исповедовали.

Подсуетился митрополит Санкт-Петербургский. Молодец — мне оно на руку. А Толстой, получается, очень сильно раскаялся в блуждании вне Церкви и очень радуется возвращению в ее лоно. Вопросов ко мне, надо полагать, от этого имеет еще больше, чем вчера, но я к ним готов.

— В гостиной вас оба ожидают, — добавил Андреич.

Норм, но уделить время сразу не смогу — мне к Синоду идти. Батюшки, судя по движухе за окном и обилию карет, уже прибыли. Нервничают поди, смущением в умах друг с другом делятся. А я? А мне нормально — просто еще один бенефис, я к ним привык. Поперек Царя Церковь не пойдет — концепция «Симфонии» не позволит, а значит придется батюшкам проявлять смирение и учиться работать по-новому. Ну и не кнутом единым перемены насаждать буду, но и сладкими пряниками.

Я вышел в приемную, кивнул в ответ на поклоны митрополита и Льва Николаевича. Последний бережно снял с себя мой крестик, положил на обе ладони и протянул мне:

— Негоже мне, сирому да заблудшему крест ваш носить, Георгий Александрович.

Взяв классика за руки, я сомкнул его пальцы:

— За одного битого двух небитых дают, Лев Николаевич. Вернуть вас в лоно Церкви — величайшая радость для меня. Прошу вас — оставьте этот крест, и пусть он дарит вам утешение в трудные минуты.

Митрополит одобрительно кивнул и достал из кармашка столь же золотой и искусно выполненный крест. Приготовил замену, молодец какой. Я наклонился, Исидор надел на меня крестик, поцеловал меня в лоб и перекрестил.

— Спасибо, батюшка, — поблагодарил я. — Позавтракаете со мною? — пригласил обоих.

Они конечно же согласились.

Кушали скромно, сухарями да несладким чаем — очередной пост начался, будь он неладен. Потом в покоях «в крысу» нормально пожру, как, полагаю, и делает львиная доля аристократии. Слаб человек, грешен!

Митрополит по должности на встрече присутствовать обязан, а Толстого я решил пригласить для наглядной демонстрации моей личной духовной силы. Много кровушки он попам попить успел, и «воцерковление» его станет очень неплохим козырем.

По пути в выбранный для собрания зал Исидор конечно же не молчал:

— С древних времен Церковь надежною опорою Царю служила.

— Истинно так, батюшка, — согласился я с очевидным.

— Единою верою народ наш спаивался. Верою государство наше крепло.

— Это правда, батюшка.

— В тяжелейшие годы: под Игом монгольским да в Смуту только вера да Церковь смогли страну уберечь да сплотить против врага лютого.

Иго, конечно, штука страшная — особенно времена его установления и «карательные» походы, унесшие многие тысячи жизней моих предков и больно бьющие по экономике, но никаким рабством там и не пахло — Русь была нормальной провинции Золотой Орды, одной из величайших империй в истории человечества. Многое мы у ордынцев взяли — нормальные дороги, ямскую почту, новый виток развития бюрократии, а главное — исторический урок, суть которого в полной мере выражает библейское «Всякое царство, разделившееся в себе опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Еще к бонусам, пусть и спорным, я бы отнес очень крепкую, типично азиатскую, вертикаль власти.

Ну а в Смуту Церковь, конечно, сыграла свою роль, но я больше грешу на торговые и родовые элиты, интересы которых не сочетались с сомнительной радостью жить под поляками.

— И это тоже правда, батюшка, — решил я не вдаваться в нужные и ненужные сейчас рассуждения.

Митрополит приободрился — исторической значимости РПЦ я не отрицаю:

— Издревле на троне царь, а за ним и Император восседал. А рядом с ним Патриарх, направляя и утешение даря, ибо власть самодержавная — она от Бога.

Эх.

— В Цареграде так же считают, — улыбнулся я митрополиту. — Да только власть-то там магометанская.

Исидор от такого неудобного факта поморщился, я добавил:

— Как думаете, батюшка, ежели через много-много лет, когда Его Величество в царство небесное уйдет, я тамошних иерархов на коронацию мою приглашу, отпустит их хозяин-магометанин?

Недовольно покосившись на с интересом слушающего разговор Льва Николаевича, митрополит принялся выгораживать коллег:

— Не горячитесь, Ваше Высочество. И рады бы они из-под ига магометанского выбраться, да сил нет. Только и остается, что Господа о защите да милосердии молить. Много в тех землях добрых христиан живет, нуждаются они в пастыре. Будет на то воля Господня — пойдут иерархи на плаху да каторгу, но кто паству окормлять и от притеснений защищать станет?

— И это тоже правда, батюшка, — признал я.

Легко требовать от других пострадать за идеалы. Гораздо труднее делать это самому. Я вот, например, не готов — у меня просто выбора нет. Судьба поставила мне жутко неудобную «вилку»: либо побеждать многочисленных врагов, подмяв под себя элиты и дав народу лучшую жизнь, либо элиты и народ меня «того». Себе во вред, кстати, но мне от этого нифига не легче — я проигрывать очень не люблю, и, однажды умерев, смерти боюсь гораздо меньше, чем поражения.

— Покуда Церковь Воинствующей была, христиане добрые в клетки ко львам да на костры с гордо поднятою головою да молитвою на устах шли, мученическую смерть во славу Его принимать, — добавил Лев Николаевич еще один неудобный факт.

— Беспокойна душа твоя, Лев Николаевич, — ласково пожурил его Исидор. — Точат сомнения да гордыня. Ничего, Господь в милости своей не оставит — руками Цесаревича Российского в лоно Церкви вернул. Значит нужен ты Господу и Церкви нашей — тьма наступает, и имя ей материализм!

Исчерпывающе наши разговоры провинциальные батюшки описывали — про «наступающую тьму материализма» уже и в профильных духовных журналах статьи пишут.

К этому моменту мы добрались до двустворчатой двери, из-за который в коридор лилась стройная многоголосая молитва. Юродствуют члены Синода, рвение религиозное демонстрируют. Слуги с поклоном открыли двери, и мы вошли в наполненное светом — хорошая погода сегодня, солнечная — просторное, привычно блестящее позолотою и мрамором помещение. Святейший правительствующий Синод во главе с обер-прокурором Победоносцевым встретил меня спинами, ибо стоял на коленях перед массивным иконостасом. Демонстрируя прекрасный тайминг, они допели молитву через пять секунд после моего появления и с виноватыми лицами (кроме Победоносцева, я у него все еще восторг вызываю) отвесили мне низкий поклон.

Если не считать пришедшего со мною Митрополита — двенадцать человек, все в рясах и с блестящими драгоценностями и золотом атрибутами. Повернувшись к Исидору, я поюродствовал в ответ:

— Благословите, батюшка — трудный разговор у нас будет.

Получив благословление, уселся во главу стола — Победоносцев по правую руку, Лев Николаевич — отдельно, в кресле у окошка. Приняв из рук Остапа папку с докладом, дал батюшкам отмашку садиться. Начнем.

Глава 20

Доклад занял больше двух часов — в единый «кейс» были объединены все кропотливо мною собранные по пути в Петербург случаи жадности, пренебрежения и гордыни провинциальных попов. Балансировали их случаи жестокости в отношении тех же попов. От первых Синод ерзал и морщился, от вторых — оживился и просветлел, тщетно маскируя это укоризненными вздохами и наложением крестных знамений. Закончив, я нивелировал «просветление»:

— И я мужиков наших понимаю! Человек — существо простое, и на скотское к себе отношение отвечает таким же. Осуждать их у меня рука не поднимается. Кроме того, наш мир многие века пользуется торговлей. Товар бывает разный — как материальный, так и нематериальный. К примеру, цирюльник ничего не производит, но получает плату за вполне конкретные услуги — стрижку и бритье. Безусловно, низводить дарующие пастве покой и радость, спасающие их души молитвы, исповеди да песнопения до пошлого слова «услуги» — кощунственно.