Главная роль (СИ) - Смолин Павел
Сходив к себе и переодевшись с помощью Федора, я посмотрел в иллюминатор — в порт набивались одетые в белые одежды японцы, припаркованные в бухте корабли приспустили знамена. Японцы объявили национальный траур, а значит Император Муцухито уже должен быть в пути. К его возвращению мне нужно сделать так, чтобы хреновы соратнички позволили нам душевно поговорить часик-другой, потому что я им совсем не доверяю. Прямая измена — дело сомнительное, но в эти времена ее критерии расплывчаты. Так, например, союзным странам принято приоткрывать «внутреннюю кухню». Кроме того, для львиной доли дворян дворяне даже вражеской, находящейся с Россией в непосредственной войне, страны гораздо ближе собственных простолюдинов-соотечественников. А еще здесь активно верят на слово, и в большинстве случаев это не приводит к негативным последствиям. Но если какой-нибудь Оболенский, любитель заложить за воротник и покурить опиума, расслабится в компании какого-нибудь англичанина и перескажет ему мой разговор с Муцухито? Совершенно без задней мысли, без выгоды для себя, просто из классовой солидарности и на правах байки? Тут же жопа мира, ну какое до нее дело этому замечательному британцу?
Тот потом побежит в посольство — англичане первые додумались до строительства национального государства с национальными интересами — и через пару дней в Лондоне все уже будут знать о моих планах и примутся их давить в зародыше.
В каюту вошел Андреич:
— Георгий Александрович, все обещали быть.
— Спасибо, Андреич, — поблагодарил я.
— Рад стараться! — привычно ответил он. — Каюта Николая Александровича…
— Останется пуста до конца путешествия, — перебил я, сразу же поняв суть. — Я привык к этой.
— Слушаюсь, Георгий Александрович, — поклонился камердинер и помялся с ноги на ногу.
— Андреич, мы с тобой шестнадцатый год знакомы, — напомнил я. — Если есть что сказать — сейчас и в будущем — я прямо запрещаю тебе мяться и тянуть время. Если есть что сказать — просто говори.
— Слушаюсь, Георгий Александрович! — подобрался старик. — Мы, ваши преданные слуги, готовы уступить должности тем, кто достоин вашего нынешнего положения!
Тут что, за старшими братьями простолюдины донашивают одежду, а аристократия — прислугу? И непросто эти слова камердинеру дались — опять глаза на мокром месте.
— У меня есть камердинер, три лакея, гардеробщик, рейткнехт, писарь и секретарь, — перечислил я. — Недостающих повелеваю набрать из оставшихся без хозяина. Что делать с лишними… — я подумал и развел руками. — Что предложишь?
— Отправить кораблем в Петербург, Георгий Александрович, — ловко переложил ответственность Андреич.
Правильно — я что, с лакеями должен лично возиться? В столице таких «двор» быстро расхватает — самому цесаревичу служил, значит кадр ценный. Сами слуги такое «понижение» воспримут болезненно, но мне все равно — и не потому, что лакей не человек, а быдло, а потому что большая часть моих подданных питается хлебом с лебедой, и это когда урожай хороший.
— Георгий Александрович, я за вас костьми лягу! — плюхнулся на колени Андреич.
— Ты же пожилой, колени поди ноют, — стало мне жалко старика. — Зачем ты на них падаешь? Если нужно — опускайся аккуратно. Но мне не нужно. А тебе?
— Про это сказать и хотел! — закивал Андреич. — Сами велели прямо говорить, — на всякий случай подстраховался.
Время еще оставалось, поэтому я решил послушать — не просто же так он этот разговор завел.
— Значит садись нормально и говори, — указал я ему на диван.
— Слушаюсь! — камердинер поменял позицию, я устроился в кресле. — Вы, Георгий Александрович, голова.
Я согласно кивнул — голова имеется.
— Но так не делают! — продолжил он, заламывая руки. — Негоже из матросов да казаков прислугу набирать — этого не одобрят!
— Пока Его Императорское Величество не скажет мне об этом лично, я не вижу смысла что-то менять, — пожал я плечами.
— И не только в Остапе да двуперстом дело! — продолжил Андреич. — Вы ранга не чувствуете, Георгий Александрович.
Не чувствую, спору нет — в мои времена «чувство ранга» стало строго добровольным, применялось как инструмент карьерного роста. Был у моего отца знакомый, так он в конце девяностых две спутниковые тарелки купил. Себе оставил поменьше, а ту, что побольше, подарил начальнику. Итог не заставил себя ждать — в фирме появился новый заместитель директора.
— Чувство ранга — это когда я тебе за нарушение приказа не вставать на колени и такие вот разговоры по зубам дать должен? — предположил я.
— Так, Георгий Александрович! — обрадовался пониманию старик.
Так-то прав: Николай держался со всеми вежливо, но расскажи ему Кирил грустную историю, цесаревич бы участливо повздыхал и выкинул ее из головы. Остальные «ВИПы» не снизошли бы и до вздохов, сразу погнав посмевшего жаловаться наглеца взашей. Ну а я… А я не вижу проблемы, потому что помню две идеально подходящие к моей ситуации поговорки: «Царь хороший — бояре плохие» и «Жалует царь, да не жалует псарь». Аристократия меня пугает, но они такие же хрупкие существа, как и я, а значит не мытьем, так катаньем я с ними потихоньку разберусь, если папенька корону не решит кому другому отдать. А вот доведенные до ручки народные массы — с ними разбираться я не хочу совсем, а значит нужно сделать так, чтобы они меня обожали до слез умиления при взгляде на мое фото.
— Я подумаю, — успокоил я Андреича и поднялся на ноги.
Грядет первое серьезное испытание для нового цесаревича.
Глава 19
Уверенным шагом направляясь в кают-кампанию, я вспоминал собственный ролик из прошлой жизни про «язык тела». Уверен, в этом времени хватает толковых физиогномистов, но здесь и сейчас я в этом настоящий мастер — за моей спиной полтора столетия развития всего мира. Нынешних европеоидов — даже тех, кто держит «покерфейс», читать вообще легко. Может это из-за моего положения? Робеют, и броня рушится? Или просто в эти времена «покерфейсом» считается отсутствие трясущихся от страха рук?
Гвардеец с поклоном открыл передо мной дверь, и я с высоко поднятой головой вошел внутрь. «ВИПы» поднялись на ноги, приветствуя меня. Рожи напряженные, корень зла Шевич чуть напряженнее других. Боится, крыса. Сидел бы тихо, я бы его в какую-нибудь Бельгию отправил, чаи гонять и по приемам ходить — больше там делать все равно нечего. Но Дмитрий Егорович неверно оценил ситуацию, и я не представляю, на что он надеялся, продуцируя крамолу. Это даже «слухами»-то не назвать: уверен, все здесь собравшиеся в первую очередь подумали о том же, Шевич просто озвучил общие мысли. Это если крамола была, конечно — иначе Андреичу придется туго, при всем моем расположении к этому доброму старику.
Самое главное — ни в коем случае не оправдываться и не начинать разговор со слов «давайте я расскажу вам, почему повозка остановилась». Это то же самое, что признаться! Я тут совершенно не при чем, разбит горем от утраты брата — мои слезы по этому поводу все видели по пути на корабль — но сила духа и государственная целесообразность не дают мне горевать в одиночку, дня три-четыре, что очень на самом деле хочется. Новый цесаревич осознает груз ответственности и способен его выдержать!
Напряжение присутствующих объясняется отнюдь не подозрениями в мой адрес — каждый из присутствующих (кроме генерала Басарагина — его с нами Александр лично отправлял, вместе с «куратором» от охранки, которого пока нет) проделал огромную работу, чтобы разделить с цесаревичем его путешествие. Больше полугода на расстоянии вытянутой руки от наследника — на карьере это просто не может не сказаться. Интриги, взятки, подсиживание, максимальное напряжение связей — даже представлять не хочу, какой ценой им достались билеты на «Память Азова», и так неловко в конечном итоге вышло.
Глядя на меня, они видят не братоубийцу, а надежду «отбить» материальные и не очень инвестиции. Во мне же они видят того, кто может испортить им карьеру. Может я недооцениваю свои возможности и переоцениваю этих людей? Исторические мифы — штука стойкая и прилипчивая. «Короля рулит свита», говорят нам, и мы принимаем это за истину. Но и других примеров хватает — вон Петр I зубы той самой «свите» рвал, бороды брил, а опирался на вчерашних простолюдинов. Историческая параллель очевидна — он в Великое посольство ездил, а я — в Восточное путешествие.
