Тверской Баскак. Том Третий (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus"

На правом фланге уже выстроилась конница Ярослава, и поприветствовав гарцующего перед строем князя, я вновь разворачиваюсь, но теперь уже правлю вглубь стоящего войска, туда, где на крутом берегу оборудован командный пост.

Взлетев наверх, я спрыгиваю с седла и подхожу к краю обрыва. Отсюда прекрасно виден противоположный берег замерзшего разлива. Там, примерно в километре от нашей линии, выходят из леса и строятся в боевой порядок литовские полки.

Без особого труда можно различить деление всего войска. Панцирная конница Товтивила на левом фланге, глубокие ряды пехоты в центре, а дальше вновь конница с лесом длинных пик над головами. За ней еще несколько длинных шеренг пехоты, и возможно, еще какие-то части не вышли из леса.

Прикинув длину литовского строя, делю на плотность построения и множу на глубину строя, получаю, что сейчас на льду у противника примерно восемь с половиной-девять тысяч.

«С нашей стороны, если посчитать всех вместе, то больше десяти с половиной будет. — Делаю вроде бы успокаивающий вывод и тут же оспариваю его. — Зато у литвы в два раза больше конницы! Только у Товтивила не меньше восьмисот всадников».

У Ярослава, вместе с боярскими детьми Якуна и Зубцовской дружиной, всего лишь около пятисот, и это, надо сказать, проблема! Фланги, как и конница, мои самые уязвимые места, но все же я рассчитываю на резервные роты, а еще, конечно же, на свое новое чудо-оружие.

Подумав о нем, перевожу взгляд на три пусковые установки и выложенные на них ракеты.

«Может зря я на них так надеюсь⁈ — Вновь вспыхивает сомнения, но я гоню его прочь. — Хватит! Уже проверяли десятки раз! Дальность полета в пятьсот шагов гарантирована, а то что точность, мягко говоря, приблизительная, так в такую массу народа не промахнешься».

Едва успел так подумать, как с другого края ледяной равнины послышался протяжно-тоскливый вой боевой трубы, а вслед за ним рев тысяч луженых глоток. Отразившись от вековых сосен и заснеженных сугробов, этот вой эхом обрушился на мои уши.

— Литваааа!

Вцепившись взглядом в линию противника, я вижу, как опустив копья, рванулась в атаку конница, и как вслед за ней пошла вперед и пехота врага.

— Началось! — Процедив сквозь зубы, вскидываю руку и слышу, как по расчетам огневых единиц понеслось.

…товсь!…товсь!…товсь!

Часть 2

Глава 6

Литовская панцирная кавалерия, растекаясь черной лавой, катится по заснеженной белой равнине. С каждым мгновением все четче и четче прорезываются силуэты несущихся коней и всадников. Острия длинных копий, круглые щиты и обгоняющий атаку раскатистый рев.

— Литваааа!

Сверху мне хорошо видно, что построение литовских полков намного плотнее, чем мое. Если у меня пехота стоит в восемь шеренг, то у них глубина строя как минимум в два раза больше, и потому мое войско смотрится, как вытянутая тонкая полоска против трех накатывающихся литовских кулаков.

Такая расстановка русских, наверняка, показалась противнику верхом идиотизма, и видимо, решив, что боги лишили их врагов разума, они так и поторопились с атакой. Не хотелось бы их расстраивать, но с мозгами у меня все в порядке. Такая растянутая линия выбрана не случайно, она позволяет мне закрыть всю ширину фронта пехотой и убрать нашу конницу с флангов в резерв.

Четыре сотни под командованием князя Ярослава стоят в лесу на нашем правом фланге и три сотни на левом. Если пустить их в дело сейчас и встретить конницу врага контрударом, как трактует нынешняя практика войны, то литва их попросту растопчет. Тут я стопроцентный реалист, у Товтивила кавалерия и многочисленней, и лучше вооружена, да и попросту лучше! Литовцы непрестанно дерутся со всеми вокруг, то с Орденом, то с южной Русью, то между собой! А наши⁈ У нас такого колоссального опыта нет и в помине.

«Вот когда Ярослав выводил свою дружину на бой⁈ А, Якун, когда своих дармоедов собирал⁈» — Быстро прикидываю в уме, и получается, что последний раз это было пять лет назад, когда мы стояли против орды Сахыр Менгу.

Вот и ответ! Я не хочу потерять всю конницу в самом начале битвы и оказаться в окружении, прижатым к крутому берегу. Пехота вызывает у меня куда большее доверие. Она хоть тоже боевым опытом не богата, но с моих бойцов хотя бы стружку на полигонах каждый день снимали. Как Калида когда-то гонял нынешних командиров, так они по сей день гоняют и ветеранов, и новобранцев. Вот про владимиро-суздальское ополчение ничего сказать не могу, но знаю одно, это народ упертый! Я их поставил так, что отступать им некуда, позади крутой яр, и в этом случае, по моему мнению, они должны биться насмерть.

У меня в голове самый что ни на есть классический план. Сдержать первый удар, обескровить противника в бесплодных атаках, а потом ударить конницей на флангах. Для этого надо, чтобы эта самая конница не проявилась раньше времени, и если с Куранбасой достаточно было просто приказа, то с Ярославом пришлось провести разъяснительную беседу. В результате я взял с него слово, что он не двинется с места без сигнала и не подставит меня, как его брат под Москвой. Тот побожился и обещал дождаться. Его вера в меня по-прежнему сильна, и несмотря на все княжеские амбиции, мне пока удается влиять на него.

Эти мысли проносятся в голове за одно мгновение, и я тут же гоню их прочь. Сейчас уже поздно об этом думать. Мой взгляд впивается в ледяную равнину и растущую на глазах грозную лавину конницы. Литовская пехота значительно отстает, и все мое внимание приковано к несущейся бронированной лаве. Это элитная конница Товтивила, и она сейчас максимальная угроза. Она пойдет напролом, и необходимо во чтобы то ни стало сбить набранную этой массой инерцию.

Топот тысяч копыт сотрясает землю, растут на глазах грозные всадники, а мой взгляд вцепился в небольшой сугробик с воткнутой в него еловой разлапистой веткой. Это вешка отмечает ровно шестьсот шагов.

Мгновения стучат у меня в висках в унисон с грохотом копыт, напряжение сводит сжатые скулы, но я жду. Еще секунда, еще, и вот вздыбленные копыта мощного литовского жеребца разносят сугроб в пыль, падает в снег веха, а я ору что есть мочи.

— Огонь!

Вспыхивает фитиль, заряжающие отбегают в стороны, и из сопла словно проснувшийся дракон вырывается пламя.

Раз, два…! Зачем-то отсчитываю, затаив дыхание, и наконец вздох облегчения! Как бы нехотя, ракета срывается с направляющей и разгоняясь уходит в небо, оставляя дымный извилистый след. Ту же вслед за ней срываются со станов вторая и третья. Все вокруг заполняется клубами дыма и кислым запахом пороха. Ни хрена не видно, и я мечусь по берегу, пытаясь хоть что-то разглядеть в разрывах вонючего серого облака.

Крою себя матом за непредусмотрительность, и тут будто услышав меня, порыв ветра прибивает дымную пелену, открывая мне вид на ледовую равнину.

Как раз вовремя! Над передней линией литовской конницы грохочут разрывы. Падают всадники, летят через голову кони! Разрывается монолитная стена, и рушится вся оточенная атака левого фланга.

Отсюда сверху мне видно, как часть литовской конницы, почти остановившись, обтекает три черно-кровавых пятна из неподвижно лежащих людей, пороховой гари и павших лошадей.

Услышав разрывы, жемайтская пехота тоже притормозила, но яростный рев командиров заставил ее вновь рвануться вперед. Эта заминка почти выровняла линию атаки левого крыла с центром, а не заметившая этого конница Эдивида на другом фланге вырвалась вперед.

Длинные литовские копья нацелились на плотные шеренги владимирских ополченцев, и те, закрывшись щитами, приготовились принять удар, но тут заработали баллисты. Пятнадцать орудий одновременно выкинули пятикилограммовые снаряды с зажигательной смесью. Там командую уже не я, а мой первый артиллерийский полковник Сема Греча. Прозванный так за неуемную любовь к гречневой каше, этот мужик имеет просто орлиный глазомер и знает каждую из своих машин лучше, чем самого себя.

Его снаряды ложатся точно в кавалерийскую лаву, практически останавливая атаку в пятидесяти шагах от линии пехоты. Сполохи пламени с густыми столбами черного дыма окутывают наш левый фланг, скрывая от меня все, что там происходит.