Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко
– Надо пошукать, – Глина запустил пальцы в чуб, – як батько винтовки добув? На экономию налетел, а потом немцев постреляв и у них позабирали.
Устим кивнул. Никакой разницы между немцами, которых ему не досталось, и их благородиями для него не было – оккупанты чертовы, балакают непонятно и жрут, як та саранча.
– Виленский, – сказал часовой.
– Та ну! То, что его дочка оставила нам шмат сала, не значит, що он поможет, – атаман бегал по землянке взад–вперед.
– Он живет на окраине, – продолжал часовой.
– Та знаю, только он ведь безоружный, сектант какой–то, чи протестант, чи шось таке. Даже мяса не ест.
– Он–то безоружный, а у него прапорщик Спиридонов квартирует, – часовой гнул свою линию.
Атаман остановился, схватил трофейную винтовку, закинул на плечо. Петлюровец присвистнул – ой, девки, девки, и с вами – плохо, и без вас – плохо. А влюбленный командир – то еще хуже.
Прогрессор только вздохнул. Получалось, что идем втроем, Матвеев, который с обрезом, и гуртовой не в счет, пусть охраняют. Хотя – что в землянке брать? Луковицу? И почему Матвеев не идет?
Матвеев, будто в ответ на вопрос, нашарил что–то у стены, с помощью костыля встал и довольно ловко пошел к выходу из землянки. Левая штанина была заколота у бедра. Вот те раз.
– Шкода, Якерсона нету. Он умел бомбы делать, – вздохнул Матвеев.
Паше совсем не хотелось знать, что стало с Якерсоном. Ему и без того было неуютно – две винтовки на троих, на дворе то ли вечер, то ли ночь, небо тучами затянуто, опять дождь собирается, а обуви так и не нашлось. Это им хорошо босиком ходить, а бывшему программисту казалось, что в траве ползают злые, голодные гадюки.
Не соврал Матвеев, действительно этот тип на окраине живет и солдат вроде бы не видать. А неплохо живет, домик двухэтажный, и сад. Черт! Окно светится на втором этаже. А где именно живет квартирант? Аккуратненько, пригибаясь, вон за то дерево, а там и дверь видно. Глина дернул за ручку. Закрыто, как и положено. Махновец дернул еще раз, со злости. Что–то хрустнуло.
– Самоновейшие швейцарские замки! – фыркнул Устим.
Дверь на третий раз открылась.
Коврик на полу. Хмм, хорошая идея, напоминает о родном доме и ковровой дорожке в прихожей… . Атаман уверенно пошел куда–то вглубь. Паша почесал в затылке и поплелся на второй этаж, за махновцем. Глина остановился, склонил голову набок. Прогрессор тоже остановился, винтовка–то не у него. Махновец дернул плечом, скидывая трехлинейку в руки, клацнул затвором. Ага. Кто–то слезает со второго этажа, а лестница поскрипывает тоненько. Махновец выстрелил, не дожидаясь, пока этот кто–то заметит незваных гостей. Паша поймал убитого, потряс головой, чтоб избавиться от звона в ушах, аккуратно уложил на коврик. Хорошо, что лица не видно. Какой–то тип в кальсонах.
Из коридора показался Устим, с туго набитой торбой в руках. Интересно, что он туда напихал? Глина неспешно пошел на второй этаж. Паша тяжело вздохнул, но из двух убийц он больше доверял тому, с которым был знаком дольше.
На чердаке действительно кто–то жил, до недавнего времени, узенькая незастеленная кровать, кособокие стол и табуретка, у кровати – сапоги, на стуле аккуратно сложена форма с еще новенькими погонами. А на столе – свечка в плошке, какая–то книга небольшого формата и наган, вальяжно и ухоженно поблескивающий. Прогрессор не заставил себя упрашивать, схватил оружие, выудил из–под кровати полупустую коробку патронов. А Спиридонов, земля ему пухом, был неравнодушен к поэзии, Брюсова почитывал перед сном.
В землянке было тепло и даже уютно, особенно после той канавы, где пришлось отсиживаться три часа, подняли зачем–то злые командиры солдат, прошли они куда–то быстрым маршем, хорошо еще, что не к тюрьме. Интересно, что еще стряслось? Но это пока не наша забота.
Матвеев делил содержимое торбы – банка соленых помидоров – себе, пиджак старомодный, мужской – гуртовому, а то у него из одежды только форма заметная, три хлебины – то уже всем, соли спичечная коробочка и еще якась гадость, в другой спичечной коробочке, пахнет приятно, но на вкус – гадость натуральная.
– Это не гадость, а корица, – вздохнул Паша, – к пирожкам с яблоками или творогом – самое то.
Прогрессор пытался нацепить наган так, чтобы и не на виду, и ничего себе при таком способе ношения не прострелить. Сзади за ремнем? Нема дурных.
Глина удрученно глядел на трофейные сапоги – размер–то подходящий, а подметки–то бумажные. В принципе, если хороший шмат кожи, да гвоздики, да дратву – так будет нормальная обувка, а не такая, какой интенданты–кровопивцы приторговывают. Особенно приятственно в таких сапогах по Карпатам зимой лазить. А австрияки, гады, еще и смеются.
Петлюровец свистел нечто про пана сотника, и на месте этого сотника Глина бы куда–нибудь сбежал вместе с деньгами, например, в Мексику – там тепло, и самогонка, и бабы доступные. Или лучше в Абиссинию – там хоть люд православный.
Но мечты – мечтами, а чего это солдат куда–то ночью погнали? Похоже, тут
не только Устим провода режет. Слишком знакомая тогда обстановка, с поправкой на немцев, которых туточки нету. А жаль, их было так весело и привычно убивать! И форма у них была красивая. А теперь – черт–те кто и ззаду хвостик. От, спрашивается, зачем? Большевики не нравятся – то понятно, все остальное–то на хрена? Глине почему–то вспомнилась соседка – был у нее муж да два сына. Брусилову– прорыв, армии – победа на некоторое время, а соседке – три условные могилы, потому что после артобстрела тяжело понять, где чья нога. И ото надо было вмешиваться? Застрелил Принцип кайзера – так и молодец, нет, надо лезть не в свое дело, четыре года воевать ради черт–те чего, а теперь белые мечутся як муха в стакане, а остальным уже нужно совсем не то, что было пять лет назад. Петлюровцы какие–то выскочили, одна радость, что тоже против белых, да землю делят.
А банда – курам на смех, мала дытына и калека, причем Матвеев – то тебе не Демченко–одноглазый, Матвеев уйти быстро не может, верхом ехать – тоже. Если б удалось экснуть телегу и лошадей, или хоть вола, тогда он на что–то годен, а так – ни украсть, ни покараулить. Хотя он именно что караульный. И петлюровец этот сопливый, пошел воевать, надеется на своего бухгалтера. Чины положат таких вот фанатиков и договорятся, как им удобно. Махновец подозрительно глянул на шмат сала – то ли свет такой, то ли оно с прозеленью. Но помидоры тоже доверия не внушали – это ж и вправду надо быть сектантом, чтоб такое солить, они ж зеленые, як гимнастерка. Огурцы зеленые – то понятно, но помидоры защитного оттенка – извиняйте!
Гуртовий такими тонкостями не морочился и заглотил уже второй овощ, хитроумным способом. Нормальные люди сначала высасывают из соленого помидора жидкую часть и жуют плотную, а не запихиваются, наподобие змеи с лягушкой, сразу целым соленьем. Человек же не змея, у него же челюсти не такие.
Паша наблюдал за голодными товарищами и в стотысячный раз проклинал свой гастрит, напомнивший о себе дикой изжогой. Черный хлеб прогрессорский желудок не воспринимал никоим образом. Про помидоры лучше было и не думать. И что это за жизнь такая? Ни собственно прогрессорства, ни уважения, ни даже вареников с картошкой. И, вдобавок, женился, а семейная жизнь оказалась издевательством высочайшей пробы – ее попросту не было.
Лось думал, грыз сушки и думал, куда может пойти товарищ Сердюк и его идея вместе с ним – это ж додуматься надо – устроить во взводе агитотдел и набрать туда троих первых попавшихся грамотных– Лося, Шульгу и Каца. Это ж комедия! Кац себе рисует огромную вошь в черкеске, аж язык высунул, и горя не знает. А кому–то надо придумать чего–нибудь агитационное! И желательно не то, что Шульга предлагает, хоть оно и весьма боевое. Нельзя такие слова в агитационных листовках писать!
– И шо то будет? – Шульга глянул на рисунок, хрумкнул сушкой за компанию.
– Генерал Шкуро, – буркнул Кац в ответ.
– Вусата воша? Не, таракана малюй.
– Тараканы полезные, из них лекарство делают! Моя тетя Двойра пила настойку из тараканов!
Шульга положил вторую сушку обратно.
Прогрессор задумчиво почесался под воротником. Никаких идей в голову не приходило. Да еще и сушки с маком, в зубах застревает. Кац дорисовал последнюю лапку и принялся рисовать очередную карикатуру – на этот раз – что–то свиноподобное, стоящее на задних ножках.
– Троцкий? – Шульга навис над сидящим товарищем.
– Бермонт–Авалов.
– Хто? – Шульга даже зубами клацнул.
– Такая эстонская контра, – мечтательно протянул Кац.
Шульга подошел, глянул в окошко – чьи–то штаны на веревке, старуха соседнюю хату белит, к Великодню готовится. Тю на вас еще раз.
