Дмитрий Ясный - Вернувшийся к рассвету
– Где? – Артур резко оборачивается, его рука непроизвольно прячет кружку с водкой. У нашего декана недобрая слава и его ежедневник в черной обложке известен всем на курсах. Попадать на его страницы было чревато – три галочки напротив фамилии и здравствуй, родная Советская Армия. Были прецеденты. Или морфлот, это уж как кому повезёт. На жалобы и уговоры родителей студентов декан внимания не обращал, мужчина он был правильной закалки, полковник медслужбы запаса. Правда, звонки 'сверху' некоторых студиозусов спасали. Время такое.
– Бля, Тур, ты купился! Это же как первое апреля, он, это, тебя на фуфло взял!
– Пошел ты! Купишься тут! Декан мне второе предупреждение сделал! Понял, ёб ты?!
– Это когда, бля?
– Да бля, помнишь, мы этого, рыжего то, а он потом его с бланшем увидел и к себе в кабинет завел.
– А рыжий чё?
– А я там был? Я чё у двери стоял? Он меня потом в коридоре выловил и говорит так тихо, сука лысая: 'Вам, студент Качко я делаю второе предупреждение, а вы делайте выводы'. И галочку напротив фамилии раз и здец!
– А ты?
– А чё я? Я и говорю, подходит он ко мне в коридоре….
Всё, это надолго. Но главное, братья от меня отстали. Нет, я против водки ничего не имею. На свежем воздухе, да под хорошую закуску милое дело! Напиваться в этой компании я не хочу. Предчувствия не хорошие. У меня так же под ложечкой сосало, когда я с Алексеем Петровичем общался. Дурацкая ситуация – я знаю, что он знает, что я вру. Он знает, что я знаю, что он знает. Тогда пронесло, но больше я в такие игры с зубрами из конторы играть не буду – проще молчать. Хотя бы ощущения оплёванности нет, и жалости в глазах собеседника не видишь. Так что за предложение пойти порыбачить, а потом искупаться, я голосовал обеими руками – нечего самокопанием заниматься, я на отдыхе. То что, клева после обеда не бывает, а вода в середине мая в речке ещё ледяная никого не смущало. Меня тем более. На охрану вещей был оставлен Сафронов. Макс торжественно вручил ему мой топорик и добавочные сто грамм. Магнитофон ему не оставили, взяли с собой. Но купание и рыбалка не состоялись. На маленьком пляже уже вольно расположилась другая компания. Из кустов на расположившихся мужиков с женами и скачущих по песку детей лупоглазо сверкали фарами 'четыреста двенадцатый' в компании с 'копейкой' и белой 'волгой'. Из-за заднего стекла 'волги' пугала народ красным околышем милицейская фуражка. Так что мы несколько минут покрутились у берега и разочарованно вернулись обратно. Только братья Качко продемонстрировали своё бесстрашие, несколько раз продефилировав мимо отдыхающих, громко матерясь и пиная пустую консервную банку. Минут через пять они нарвались на замечание, надерзили в ответ, на это по-медвежьи зашевелились два здоровых мужика и братья предпочли удалиться по-английски – быстро и не прощаясь.
– Дима, сыграй, что-нибудь. Ирка с параллельного говорила, что ты замечательно играешь!
– Ирка говорила, что поет он тоже замечательно! Олин, ты ведь поешь?
Спасибо, тебе Настя и волоокая Ирка с параллельного! Большое вам спасибо, сейчас не отстанут. Если на гитаре я играл не плохо, не Хендрикс, разумеется, но и слушать можно без отвращения, то пел ужасно. Голос у меня стал неприятным и жестким, ломким. Таким голосом только призывы с трибуны выкрикивать, а не лирические там-парам, весна-любовь, расстались мы с тобой – закончилась морковь, распевать. Но, петь буду – начну отнекиваться, примут за кокетство, зачем тянуть, в любом случае я в проигрыше.
– Хорошо. Что спеть?
– Про любовь, пожалуйста.
Аля, Аля, а краснеть-то зачем? Ну, попросила спеть, что такого? А вот пунцовые щеки сразу внимание привлекают, и косу так бурно теребить совсем не стоит. Дышать тоже. Хорошее, видать, вино из брусники. Весьегонское.
– Ладно. Про любовь, так про любовь. Баллада об Айвенго и 'Утро на реке' подойдут? Вот и хорошо.
Пока пел, я глядел на человечков на поляне. Смотрел на них и удивлялся. Вот, к примеру, девушка Света – добрая, отзывчивая, наивная и практичная. Так и оставалась бы такой, но ведь пройдёт время и доброта куда-то исчезнет, выжженная гипертрофированной практичность. Наивность пропадёт после первых лет самостоятельной жизни и встречу я лет через дцать крупнотелую пробивную бабу с затюканным муженьком. Принцесса Настя окончательно превратится в стерву, высохнет, заимеет темные круги под глазами, язву, закрасит раннюю седину и будет изводить тонны косметики и пускаться во все тяжкие, в тщетной надежде получить частичку любви. Не вижу я её любимой кем-то, хоть что вы мне говорите, не вижу. Как холеную любовницу, как умную жену состоявшегося человека вижу, любимой – нет, не вижу. Макс с помощью родителей добьётся много, потащит за собой Ларина, потом перестроится, перекрасится и скорее всего станет безликим бизнесменом. Пара-тройка магазинов, автомойка или автостоянка плюсом. На будущего олигарха он не тянет – не приучен вырывать из горла и совесть есть. Пока есть. Близнецы…. Ну, у этих дорога одна – в будущие ОПГ, а там как повернётся – либо в могилу, либо пронесёт их, не отстрелят и не закроют, а там тоже ларьки-магазины. Работать они не захотят и не смогут, нет такого понятия в их головах. Чемпионов из них тоже не выйдет – мяса дурного много и глупы. Только наивному зрителю с трибун кажется, что на ринге думать не надо – знай только бей, челюсти чужие с носами круши! Ошибка это, на ринге думать желательно и крайне нужно, а близнецы на это не способны. Аля…. Нет, насчёт Али гадать не буду. Света, Марина, Жанна…. Обычные девчонки, обычное будущее. Дрищ Сафронов…. А хрен его знает, что с ним будет! Будущее мокриц меня не интересует. Меня другое интересует – вот все они здесь комсомольцы, юные, чистые, честные. Говорят правильно, слушают слова правильные. Но делают неправильные дела. Макс, тщательно маскирующийся фарцовщик, Ларин у него на подхвате. Братья Качко выбивают деньги- статья сто сорок пятая, части вторая и третья. Сафронов и Олег что-то тоже мутят, как и остальные, по мелочи. Вроде бы перезаписываю что-то. Остальные девчонки экономят и довольствуются парой рублей заработанных на перепродаже польско-латвийской косметики. Только принцесса Анастасия не марает свои ухоженные лапки. Она у нас спортсменка-гимнастка, красавица и комсомолка, бесспорный лидер среди женской половины факультета, дочь очень обеспеченных родителей. Торговля с большой буквы. Насте не нужно думать о том, где взять деньги на новую блузку или юбку. Но вот такие все разные, они все одинаково презрительно относятся к своей стране и к окружающим людям. Почему? Папа с мамой, так воспитали? Завещали родину не любить? Вряд ли, ярых диссидентов в советской элите никогда не бывало, выбывали и выбивали их из стройных рядов быстро. Сами такими стали? Когда успели, в чём причина? Почему они не могут почувствовать грань, перешагнув которую они становятся обыкновенными подлецами и пустышками? Почему не могут оставаться просто людьми? Для этого ведь так мало надо – не смеяться над другими, теми, у кого нет подобных родителей, не цедить через губу: 'Это фирма, а не совок!', не лгать больше необходимого, не ненавидеть свой родной дом. Стараться хотя бы чуть-чуть жить по совести. Не знаю почему. Себя оправдывать не хочу, в чём-то негативном я их превзошел на голову, но вот чего во мне никогда не было, так это пренебрежения к своей стране и к людям. Родину презирать подло, людей глупо. Эти презирают. Недоумки.
– Слушай, Олин, а что ещё знаешь? Только не такое слезливое и р-р-романтическое?И не 'Машину' или 'Песняров'. Задолбало. Сбацай 'Ворона' или например 'Эшелон'. Ну, знаешь: 'По этапу идет эшелон из столицы в таежные дали. Не печалься любима-а-я, за разлуку прости меня!'?
Макс, лениво развалившись на лапнике, услужливо нарубленном Лариным, цедил слова, курил и с прищуром смотрел на меня.
– Макс, ты блатняка давно не слушал? Жутко хочется хриплого голоса и задушевных песен о несчастных ворюгах? В маршрутках ещё не надоело? – я неприязненно ответил, задумчивая подстраивая гитару.
– Чего?
О, чёрт! Какой, блин, блатняк! Какие маршрутки! Зачётный прокол. Штирлиц с орденом 'Красного знамени' на груди и с парашютом, волочащимся сзади, отдыхает.
– Ничего. Хочешь, на, сам спой свой 'Эшелон'. Я слов не знаю.
– Давай.
Я протянул гитару Максу, но её перехватил дружелюбно щерящийся и воняющий перегаром Эдик. Ухватил за гриф, потянул на себя. Я вначале напрягся, каменея мышцами, потом разжал пальцы. В глазах Качко затлел тусклый огонёк недоброго торжества.
– Макс, ты погоди минутку, счас я тут разок сыграю, весело будет! – Эдик вопросительно обернулся, Макс поощрительно кивнул, внимательно глядя на меня. Когда успели сговориться?
– Тур! Алла-ра?! Ты, мля, готов к концерту братан?
– Ага! Давай!
Эдуард рванул струны всей пятерней, гнусаво завопил, изображая лающий немецкий акцент:
– Дойчен солдатен! Нахрен марширен! Фойяр коллонен, хальт официрен!
