Владимир Коваленко - Против ветра! Русские против янки
— Все, что потребуется. Если надо — выпишу из Лондона и Парижа через мадридских друзей. Кстати, вы не находите, что нынешняя мода с кринолинами противоречит античному духу предстоящей церемонии? А из какого материала вы предпочитаете нижнюю юбку?
Такое оружие срабатывает безотказно даже против миссис Фрэнсис Пикенс. В Чарлстоне, пожалуй, есть лишь одно исключение — поверни голову, и прочитаешь в темных глазах смертную тоску пополам с беспокойством за завод.
Четыре года назад мисс ла Уэрта никогда не подумала бы, что разговор про туалеты может быть скучен. Зато четыре года назад она не могла бы, прикрыв глаза, воочию увидеть, как стопа бумаг на директорском столе растет — так быстро, что вот-вот потолок пойдет трещинами, и нежный побег конфедеративной бюрократии вырвется навстречу солнцу и ветру. Вот несут кожаный мешок с почтой… а вот мисс Грейди — непослушные золотистые локоны выбиваются из прически, и ей приходится склонять голову набок — аккуратно выписывает буквы, которые поочередно показывает стрелка телеграфного аппарата. Потом нажимает кнопку и проворачивает ручку, посылая по проводам — медным, но ведь не снимешь! — сигнал о подтверждении приема. Передавать она пока умеет только с клавиатуры: кнопка, поворот ручки. Снова. Снова. И так — весь текст. Ключом гораздо быстрей, но девочка появилась в конторе всего три дня назад и не знает кода Морзе. Ничего, освоится. Армии снова нужны солдаты, а потому почтмейстер и телеграфист — отныне занятия женские.
Потому мисс Грейди совершенно не стесняется платья из коричневого голландского шелка, к тому же купленного готовым: это служебная одежда, шить самой некогда. До войны такое отказалась бы носить ее горничная, но теперь даже такая одежда на вес золота. Так что, прежде чем взяться за перо, девушка-телеграфист натягивает нарукавники. А там — как всегда: входящий номер, когда получено, от кого. И только после внесения в книгу бланк отправляется в папку. Которая будет пухнуть и пухнуть — пока Берта наконец не прорвется в контору и не утащит добычу домой. Работать, увы, придется вечером, и распахнутое окно быстро выстудит комнату…
Предчувствие холода пробежалось вдоль спины, заставило руки сцепиться в замок. Норман, разумеется, заметил:
— Вам холодно? Стоит велеть затопить камин.
— Это у меня руки зябнут. Все время, мистер Сторм, — с пожара. Того, когда погиб отец.
Норман склонил голову — наполовину в знак согласия, наполовину, чтобы выразить соболезнование. Последнее время он все реже вспоминает умненькую девочку, с которой перемывал кости «огнеедам» — партии войны — накануне бомбардировки форта Самтер. Ее место понемногу занимает другая. Более сильная, а значит, и более интересная. Вот сейчас — та, прежняя, не договорила бы. Эта — сама начала тяжелый разговор. Зачем? Желает выговориться? Или?
— Причину катастрофы установили?
— Внутренний взрыв. Я едва не забыла вас предупредить: проверяйте уголь, прежде чем набить им ямы своего блокадопрорывателя. Нам приходится перелопачивать все топливо, но если бы не магниты, были бы еще взрывы. Мина в чугунном корпусе, по виду неотличима от куска антрацита…
Холодная лайка чуть-чуть не трется — ладонь о ладонь.
— Благодарю, я буду осторожен. Зато теперь я знаю, мисс Уэрта, что вам привезти! Хотите муфту? Большую. Теплую…
Норман никогда не добавляет «ла». Привык по старой памяти. Похоже, он до сих пор считает ее очень серьезным ребенком. Девочкой, которую приятно побаловать подарком. Прежде ей хватало для счастья книги или отреза на платье. Теперь…
Она ответила быстрей, чем подумала:
— Лучше достаньте где-нибудь триста тонн…
— Медной руды? Она слишком дешева, — как всегда, саркастичен. А в уголках глаз грусть. Он-то, может быть, и привез бы. Даром. Увы, блокадопрорыватель — не только капитан. Собственное хотение Нормана ограничивает мнение полусотни человек экипажа, в котором последний кочегар получает больше серебряных долларов, чем полковник воюющей армии — бумажных. Есть еще и связи на берегу: поставщики, покупатели… Прочные нити, которые тянут за собой шестисоттонный корабль, как бечевка в мальчишеских руках — игрушечную лодочку. Правительство расписало грузы самого надежного из частных прорывателей блокады на полгода вперед, половина трюма, причитающаяся частной инициативе, тоже связана форвардными контрактами. Сколько места Норман держит на непредвиденный случай? Двадцать тонн? Две? Кофр в капитанской каюте?
Но все это вовсе не означает, что не следует разыгрывать обычную сцену. Из привычки и в надежде, что на этот раз ответ окажется неожиданным.
— Возьмите медь в чушках. Или листовую!
— Увы! Поверьте, в Испании и Португалии медяка не сыщешь и в кармане нищего. Франция не умеет лить стальные орудия, а потому всасывает медь и олово с нейтральных рынков так, что красный металл по цене догоняет белый… А толку? Его все равно нет.
— Угу. Похоже, придется перенимать прусскую систему.
О ней Берта знает два месяца: толстый кофр с бумагами стоит под отцовским столом. Она помнит, как баюкала на руках первый снаряд, пачкающийся маслом и свинцом, — куда тяжелее ребенка. Толстая свинцовая оболочка, а не медный поясок: вот решение господина Круппа. А как изменился голос опытного орудия! Стал по-немецки отрывист и куда как басовит. А потом был грохот. Брат Дэниэл, с хохотом показывающий дыру в шляпе: это был тридцатый выстрел, и он позволил себе выглянуть из окопа, в котором прятался расчет. Брат показывал осколок ствола, изнутри покрытый серым налетом, словно пушку карандашом исчиркали.
— Чуть не половина оболочки на стенках остается! Вот пушки и рвет. Может, у Круппа нарезка другая?
В тот день она в первый раз разревелась в конторе. Закрыла кабинет изнутри, полчаса никого не пускала. Испортила три носовых платка. Дважды выругалась перед зеркалом: по-английски и по-немецки — и продолжила жить. Так, словно снарядов прусской системы не существовало в природе.
Пушки ла Уэрты не должно разрывать!
Так было при отце. Так должно быть и при ней.
Тем более там, далеко, в море — смотрят сквозь щели рубки веселые карие глаза. Мичман русского флота. Мистер Алексеев — для нее, вслух. Про себя… про себя тоже. Друг, такой же, как и мистер Сторм.
Конечно, в своем роде. Этот не будет критиковать Юг — он в гостях. Зато он может хоронить недостатки в цветнике перед ее домом. Может остаться ночевать после совещания, прямо в кресле, и ему придется принести плед. Может рассказывать истории из морской жизни, и руки будут красноречивее, чем голос.
А еще он может управляться с огромным броненосным кораблем, «лодка» ли это, как пишет он сам, «крейсер» — как классифицируют «Александра Невского» англичане, «таран» — так корабль называют «Чарлстонский вестник» и «Ричмондский Инкуайрер», или «рейдер», как его прозвали янки. Может выйти в бой, когда броня еще не установлена и каждый вражеский снаряд несет гибель — и вернуться с победой.
Дать этому человеку чугунные ядра — куда ни шло. Он будет знать, что почти безоружен, и снова, как в безбронные времена, изо льва обратится лисой. Но свинцовые снаряды… Он ведь не сможет просто отдать приказ подавать к орудиям опасную дрянь. С него станется встать рядом с пушкой.
Русские делают один залп в две минуты. Опытное орудие разорвало на тридцатом выстреле. Значит, через час боя — а если не повезет, то и раньше — на корабле может прогреметь взрыв снаряда, которому не нужно пробивать броню, потому что он внутри. И там не будет окопчиков для осторожного расчета. Будет ровная палуба, залитая…
Берта пошатнулась. Не успела оглянуться — а капитан попался, хуже, чем под северную брандвахту с пятнадцатидюймовками.
— Мистер Сторм, что вы делаете! Все вопросы с церемонией вам нужно решать со мной! Видите — наша девочка так устала на своем заводе, что на ногах не стоит… — Люси Холкомб на мгновение задумалась. — И выглядит совсем прозрачной… До вручения наград у нас месяц? Вот и хорошо. Что ж, я намерена лично проследить, чтобы ты, дорогая, достаточно отдыхала каждый день!
Позже Берта отметит, что опека пошла делу на пользу. Пришлось учиться передоверять дела. И понять: десяти часов в день на дела вполне достаточно. Даже во время осады.
Настал день церемонии. Уже примерен наряд из контрабандного шелка — ампир, никаких кринолинов, зато талия где-то под мышками. Миссис Пикенс уверяет, что в нем куда больше русского или прусского, чем французского. Русских на берегу мало, да и те — мужчины происхождения самого простецкого. Не спросишь. Алексеев, оперный завсегдатай, ответил бы… на кого смотреть, там, в опере, если не на наряды дам?
Несколько часов — и она станет живым воплощением родного штата. Дух захватывает, как перед первым выходом в свет. Тогда все оказалось вовсе не так страшно… и не так восхитительно, как казалось из детства. Люди вокруг остались те же, лишь отношение изменилось. Общество стало внимательней и строже. Наверное, и теперь будет именно так.
