Валерий Большаков - Позывной: «Колорад». Наш человек Василий Сталин
Будто прикоснулся невольно к чему-то нечеловечески огромному, космически необъятному, к тому, что зовется Провидением.
Или Судьбой.
Он ведь прекрасно помнил, что наши освободили Орел пятого числа, то бишь завтра.
А теперь, стало быть, на два дня раньше…
Это ж сколько техники сберегли, не побили зря, а жизней человеческих?
Выходит, изменилась-таки история!
Пускай немножечко, самую капельку, и все же…
Это реально пугало.
Что может мельчайшая песчинка, попавшая в круговорот, в грохочущие жернова времени, безразлично смалывавшие жизни миллионов?
Стоит ли принимать во внимание ее ничтожное воздействие?
Стоит, ежели песчинка разумна и что-то мнит о себе.
Быков улыбнулся, вспомнив бабу Мусю.
Будучи еще совсем девчонкой, она проезжала с матерью через Москву в тот самый день, когда объявили о взятии Орла.
А вечером был грандиозный салют…
Когда баба Муся вспоминала о том дне, лицо ее выражало совершенно детский восторг, а на глаза слезы наворачивались…
Григорий вздохнул.
Вполне может статься, что те перемены, которые он вызвал вольно или невольно, приведут к таким бедам, которых люди не знали дотоле…
Ерунда. Не надо себя пугать.
Что может быть страшнее 20 миллионов погибших? Или это чудовищное число гораздо больше?
Да если его удастся сократить хотя бы на миллион, на парочку миллионов…
Хм. То, о чем он сейчас возмечтал, граничит с цинизмом.
И что? Желать, чтобы твой народ понес меньше смертей, вытерпел меньше горя – мерзко?
Да и к черту рефлексии!
По сути, ему не пришлось что-то придумывать, сочинять умные планы, изобретать стратегии и «перестройки».
Он просто воевал. Бил фашистов. Спасал товарищей.
Был самим собой под именем Сталина.
Это через его поступки, через его глупый героизм и дурацкую тягу к справедливости удалось спасти Якова Джугашвили, смягчить сердце вождя, подвигнуть «отца» помочь сыну и тысячам прочих сыновей, мужей и братьев.
И вот они, «По-седьмые», ждут вылета.
А к осени в войска пойдут бомберы «Ту-2».
А вчера в полночь Москва салютовала в честь освобождения Орла и Белгорода. Разве плохо?..
– Та-ащ команди-ир!
– Иду! – откликнулся Быков.
Вздохнув, он покинул «Задумчивое место» и пошел на голос.
Его встречали Орехов с Микояном и весьма представительный майор НКВД – тщательно выбритый, во всем наутюженном и накрахмаленном, с кожаным портфелем.
Козырнув, он строго спросил:
– Товарищ Сталин?
– Так точно.
– Разрешите ваши документы?
– Не вопрос.
Сверив удостоверение личности, офицер вернул его Быкову и огласил:
– Вам пакет. Распишитесь.
Расписавшись, Григорий получил солидный пакет с не менее солидными сургучными печатями, испещренный грозными грифами.
Внутри оказался мандат за подписью Берии, который весьма убедительно требовал оказывать предъявителю сего всяческое содействие[23].
Из прочих важных бумаг явствовало, что Быкова снова вызывают в Москву.
Сталин припомнил свое, не столь давнее обещание, поручить младшему сыну важное дело – проинспектировать КБ и авиазаводы на предмет создания производства и поставок в войска новой техники.
Чем-то подобным Василий Иосифович уже занимался до того, как ушел на фронт.
Теперь пришла очередь Григория Алексеевича…
– Не злись, командир, – угадал его состояние Орехов. – Это ж временно!
– Да я понимаю… – вздохнул Быков.
– Когда вернешься из своей командировки, – заулыбался подошедший Долгушин, – нас, наверное, в Жиздру переведут. До Берлина еще далеко!
– Зато Москву увидишь… – завистливо вздохнул Котов.
Григорий покачал головой.
– Это вряд ли…
Сомнения оказались верными – командировочная маета закружила его так, что, даже сев в машину, некогда было в окошко глядеть – сидишь и разбираешься с кипой бумаг.
Отметившись в Наркомате авиапромышленности, Быков столкнулся с Поликарповым.
– Здравствуйте, здравствуйте, Василий! – воскликнул конструктор. – Прослышан о вашей инспекции. Ждем в нашем ОКБ!
– ОКБ? – нахмурился Григорий.
Николай Николаевич рассмеялся.
– Первая буква – та же, что и у «шарашки», – объяснил он, – а смысл иной совсем. «Объединенное конструкторское бюро» – так вот. Я собрал всех под одну крышу – и Туполева, и Ильюшина, и Лавочкина… Ну, и Яковлева тоже. Петлякова, Сухого… Всех!
– А вот это правильно! – обрадовался Быков.
– Вот, и я о том же! А то порой, как лебедь, рак и щука! Конечно, далеко не все готовы работать в одной упряжке, но…
– В армии бытует поговорка: «Не можешь – научим, не хочешь – заставим!»
– Вот-вот! Ну, не буду вас отвлекать. Когда ждать?
– Сложно сказать… Я позвоню.
Они разошлись, как в море корабли.
Поликарпов – в свое ОКБ, а Быков отправился по военным аэродромам Подмосковья.
Надо было все узнать из первых рук. Никто не знает лучше новую технику, чем сами летчики.
Именно в полете вылезают всяческие изъяны и открываются прелести самолета.
Тот же Туполев весьма доволен был компоновкой своего «Ту-2», а вот штурманы его кляли – они почти ничего не видели со своего места. Штурманы!
Вернувшись из Внукова, где размещался отряд особого назначения авиации дальнего действия, Григорий забежал на минутку в НКАП.
Там он и пересекся с Берией.
Нарком как раз спускался с лестницы в компании двух громил в форме НКВД. Кобуры у громил на поясах были открыты, из них выглядывали рукоятки пистолетов.
В постоянной боевой ребята.
– Василий Иосифович! – добродушно сказал Берия.
– Лаврентий Павлович! – выразился Быков ему в тон.
– Вижу, весь в трудах?
– «Аки пчела»! – улыбнулся Григорий.
Нарком покивал и, взяв его под локоток, отвел в сторону.
– Мне доложили, что в вашем полку случился досадный инцидент, – негромко проговорил он. – Группа преступников в нашей форме пыталась вас похитить…
– Было дело, – неохотно ответил Быков.
– Главарь, к сожалению, надкусил пломбу с цианистым калием, но нам удалось разговорить его подручного. Тот показал, что группа работала по прямому указанию Маленкова…
Быков покусал губу.
– Главарь кое-что сказал, – вымолвил он.
– Что? – глаза Берии сразу стали цепкими.
– Я спросил, кто его послал…
– А он? Что он ответил?
– Сказал: «Маленков». И сдох.
– Ага! – облегченно выдохнул Лаврентий Павлович. – Вы мне очень помогли, Василий Иосифович! Возбуждать дело против такого человека, как Маленков, сложно. Если построить обвинение на словах малограмотного подельника, все дело может развалиться.
Георгий Максимильяныч уже не раз выскальзывал из наших рук…
А как вы думаете, Василий Иосифович, зачем вы понадобились Маленкову?
– Чтобы воздействовать на Иосифа Виссарионовича.
– Шантаж?
– Скорее, я стал бы заложником.
– Ах, вот даже как… Это что же такое задумал наш Георгий Максимильянович? М-да… Портит власть человека, ох, и портит…
Ладно, Василий Иосифович, спасибо вам большое. И будьте осторожны!
– А я не теряю бдительности, – улыбнулся Быков.
– Это правильно.
– А можно вас попросить о маленькой услуге?
– Просите.
– Мне бы ПББС… На всякий случай.
Берия рассмеялся.
– Узнаю породу! – сказал он и поманил к себе одного из телохранов.
Тот, выслушав приказ начальника, нисколько не удивился.
Кивнул, достал увесистый цилиндрик глушителя и протянул его Быкову.
Ну, вот, уже лучше. Теперь только резьбу на ствол, и можно открывать огонь по врагам рабочего класса. Без шума.
Жаль, что позолота слезет с дула…
– Спасибо, Лаврентий Палыч.
– Удачи, Василий Иосифович!
Доделав свои дела, порешав все вопросы, Быков освободился лишь к вечеру.
До дому, а именно так Григорий начинал ощущать квартиру Галины Бурдонской, он приплелся в десятом часу.
Девушка встретила его, радостная и оживленная.
– Пришел, наконец! Раздевайся, давай… А у нас гости!
– Кто? – улыбнулся Быков, с удовольствием сменяя сапоги на тапки.
– Яков!
Тут и дети, коварно притворившиеся спящими, выскочили в коридор, подпрыгивая в ночных рубашках:
– Папка! Папка плиехал!
Приласкав и угомонив обоих, Григорий прошел в зал.
Яков Джугашвили скромно тулился на диване. Он был в полувоенном френче, вошедшем в моду среди наркомов и прочей большевистской элиты.
– Привет!
– Здорово, брат!
Яков по-настоящему был рад, и Быкову даже стало немножко совестно – никаких родственных чувств он не испытывал.
– Хорошо, что ты приехал. Так совпало… – Джугашвили оглянулся в сторону детской, откуда доносился воркующий Галин голос, и сказал тоном пониже: – Отец хочет, чтобы я серьезно занялся делами партии.
– Насколько серьезно?
– Как секретарь ЦК. А в будущем – кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б).
– Круто. Хочешь совет?