ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества (СИ) - Рассказов Алексей

Он достал из кармана книжку. Потрогал шершавую, влажную от ночной росы обложку. «Древняя Русь в свете археологических источников». Ирония судьбы была горькой, как полынь, которую он сейчас чувствовал. Он читал её как увлекательный роман, побег от скуки буровой. Теперь она могла стать его единственной инструкцией по выживанию.

Он раскрыл её на случайной странице. Глава «Раннеславянские поселения Поднепровья. VIII-X вв.». Его взгляд упал на абзац: «…основу рациона составляли просо, ячмень, рыба, добытая на промысле, мясо диких животных…»

Поднепровье. Значит, если его расчёты хоть как-то верны, и если эта книга теперь его единственный компас… он где-то здесь. В лесостепной полосе. В сердце будущей Киевской Руси. Но какой Руси? Если звёзды не врут… то до её образования ещё столетия.

До Рюрика. До Вещего Олега. До крещения.

Эпоха, о которой почти ничего не известно. Эпоха легенд, мифов и безжалостной, ежедневной борьбы за выживание.

Он закрыл книгу, ощутив её вес — вес не бумаги, а знаний, которые теперь стали вопросом жизни и смерти, и сунул её обратно в карман. Теперь это была не отдушина. Это был справочник. Возможно, единственный в своём роде.

Солнце уже начинало подкрашивать восток бледной, размытой полосой, растворяя в себе самые яркие звезды. Ночь отступала. А с ней отступала и относительная безопасность темноты. Ночью было холодно, но днём его могли обнаружить. Кто? Волки — это полбеды. Хуже — люди. Люди, для которых он будет чужаком, диковинной вещью или врагом.

Он посмотрел на реку, на её тёмную, медленную воду. Вода — это путь. Во все времена люди селились у воды. И если он хочет выжить, ему нужно найти людей. Цивилизацию. Пусть примитивную, жестокую, несущую новую смертельную угрозу, но дающую шанс.

*Ладно, Стрельцов. Диагноз поставлен. Ты в глубокой жопе. План действий: идти вниз по течению. Искать признаки жизни. Сохранять силы. Не привлекать внимания.*

Он потрогал рукоять ножа в кармане, потом — твёрдый корпус зажигалки. Его высокотехнологичное прошлое сжалось до этих двух предметов и полпачки сухарей.

Сделав последний глоток ледяного, чистого воздуха, который теперь казался ему воздухом другой, чужой планеты, он ступил на мокрый от росы песок берега и пошёл. Вниз по течению. Навстречу неизвестности, которая была страшнее любого выброса или обрыва обсадной колонны. Он шёл, и каждый его шаг отдавался в сознании глухим эхом, словно он шагал не по песку, а по хрустящим костям истории, в которую его забросила чужая, неумолимая воля.

*** *** ***

Солнце, поднявшись выше, выпарило ночную прохладу, превратив воздух в густую, влажную духоту, которую невозможно было вдохнуть, можно лишь проглотить. Непробиваемая ткань комбинезона, еще вчера спасавшая от ледяных когтей охотского ветра, стала неподъемным, липким саваном. Ноги гудели от усталости, наливаясь свинцом с каждым новым шагом. Язык, распухший от жажды, прилип к шершавому нёбу. Игорь шел уже несколько часов, но река, извиваясь капризными, бесконечными петлями, не открывала ни малейшего признака людей. Только лес — немой, равнодушный и бескрайний, давил на психику своей первозданной мощью.

Мысль свернуть вглубь, поискать тропу, уже начала вызревать в его сознании, когда нога, ступив на подгнивший валежник, громко хрустнула. Звук, казалось бы, рядовой в лесу. Но после него наступила мертвая, звенящая тишина. Птицы разом смолкли, будто по команде.

Игорь замер, инстинктивно прижавшись спиной к шершавому, смолистому стволу сосны. Сердце, привыкшее к ровному ритму машин, заколотилось в животном предчувствии беды. Неужели волки? Снова?

Из-за густой стены ольхового подлеска, метрах в двадцати, послышался резкий, отрывистый щелчок — ветка, сломанная не случайно, а намеренно.

Потом — еще один. И еще.

Из-за деревьев, словно тени, материализовались три фигуры. Они вышли не спеша, с молчаливой, хищной уверенностью, перекрывая ему путь вдоль берега. Это не были волки.

Люди.

Первая мысль — дикая, иррациональная радость, ударившая в виски. Он не один! Цивилизация!

Но эйфория испарилась, не успев согреть, вытесненная леденящим душу реализмом. Эти люди не походили ни на кого, кого он видел раньше. Не на актеров в историческом кино, не на ухоженных реконструкторов на городском празднике. Они были… настоящими. Слитыми с этой землей, как корни деревьев.

Грязные, спутанные в колтуны волосы, лица, покрытые многослойной коркой пота, засохшей грязи и сальной жирности. Одеты в грубые, посконные рубахи навыпуск и порты, заправленные в обмотки на ногах. От них тянуло тяжелым шлейфом — дымом холодного костра, кислым потом, немытым телом и перебродившим хлебом. Но главное — оружие. Не бутафория. У одного через плечо была перекинута секира с длинной, просмоленной рукоятью, лезвие которой покрывали бурые пятна. У другого — короткое, широкое копье с толстым, заточенным наконечником. У третьего, самого крупного, на поясе висел тяжелый нож в деревянных ножнах, а в жилистой руке он сжимал дубину, утыканную ржавыми, кривыми гвоздями.

...Их глаза, узкие, привыкшие щуриться на солнце и ветер, скользнули по его фигуре, задержались на нелепом, кричаще-оранжевом комбинезоне. В них не было ни любопытства, ни страха. Только холодный, практичный расчет, изучающий диковинного, но явно слабого зверя. Взгляд мясника, оценивающего тушу.

Самый крупный, видимо, старший, крякнул и произнес хриплое, гортанное:

— Чьто по-один? — голос был грубым, но вопросительная интонация пробивалась сквозь хрипоту. «Что один делаешь?» — лихорадочно перевел где-то в глубине сознания Игорь, выуживая обрывки праславянского. Язык был похож, но будто пропущен через каменную дробилку веков.

Он поднял руки ладонями наружу.

— Мир… — выдохнул он, с усилием. — Я… гость. Путник.

Старший прищурился. Его взгляд упал на руки Игоря — чистые, без мозолей от косы или топорища, но с характерными царапинами и следами машинного масла, въевшегося в кожу. На его комбинезон — ткань, которой не знали. На его лицо — не обветренное, не загорелое до черноты, а странно-бледное, городское.

— Гость? — переспросил старший, и в его голосе зазвучала явная насмешка. — Одёжа чюжа… Лице чюжо… «Одежда чужая. Лицо чужое». Он перевел взгляд на своих товарищей. — Болван, аль беженец? Добыча. Решение было вынесено. Дичь, может, и не съедобная, но с нее можно снять диковинную одежду, а самого либо забрать в холопы, либо прикончить, если окажется хлопотным.

Они сейчас нападут, — пронеслось в голове с кристальной ясностью.

Парень с копьем, не дожидаясь формального приказа, с гиканьем бросился вперед. Движение было резким, небрежным. Он даже не прицелился, просто бросил острие в грудь Игоря, словно закалывая кабана на охоте.

Игорь инстинктивно рванулся в сторону. Острый наконечник со свистом рассек воздух в сантиметре от его плеча, с силой впился в сырую землю и замер, дрожа, как стрела.

Адреналин ударил в голову, мир сузился до троих нападающих, до круга в несколько метров. Мысли исчезли, остались только рефлексы. Он отскакивал, спотыкаясь о кочки и корни, его дыхание стало частым, прерывистым, как у загнанного зверя. Парень с секирой, смеясь, коротким, рубящим движением бросился вперед. Топор свистнул, описывая смертоносную дугу, и Игорь почувствовал, как лезвие рассекло ткань на его рукаве, остро пахнув озоном от трения и едва не задев кожу. Холодок страха сменился внезапной, белой, ледяной яростью. Это была не драка. Это был забой. Разделка туши.

Парень с дубиной, видя его беспомощность, сделал ленивый, размашистый выпад. Его лицо было искажено тупой, уверенной в своем превосходстве ухмылкой.

В этот момент Игорь выхватил зажигалку. Большой палец нашел колесико.

Чирик.

С сухим, неестественно резким треском, будто лопнула сухая ветка у самого уха, вспыхнуло пламя. Ярко-желтое, ровное, бездымное. Оно не колыхалось, как тряпичный факел, а горело с упрямой, странной стабильностью.