Андреевский флаг (СИ) - Романов Герман Иванович
«Шкипер» с нескрываемым удивлением смотрел на видение — человек уже скрылся в густой белой пелене, которая разрасталась прямо на глазах, быстро расползаясь во все стороны, увеличиваясь в размерах в большую гору, высотой до клотиков мачт.
— Господин «шкипер», я такое впервые вижу. Этот дьявольский туман нас сейчас с головой накроет…
Договорить Крюйс не успел — молочного цвета пелена обрушилась на флагманский корабль. И все звуки разом пропали — словно уши ватой заложили. Корнелий потряс головой, но слух к нему не вернулся. Из пелены вынырнул царь, схватил его за плечи, затряс так, что голову замотало со стороны в сторону. У венценосного «шкипера» двигались под усами губы, но по их изгибу норвежец не мог понять слов — видимо монарх перешел на русский говор, причем на тот, которым ругаются. И, понятное дело, для Крюйса совершенно не известный, может быть, со временем он научится понимать эти слова, но не сейчас, да и смысл в них порой непонятен даже при переводе — Иван Кропоткин только головой порой крутил, не в силах истолковать на голландской речи многие идиомы.
— Ничего не слышу, ваше величество, — во весь голос закричал Корнелий, страх проснулся в бывалом моряке, и для наглядности хлопнул себя ладонями по ушам, отрицательно помотав головой. Царь нахмурился, стал что-то орать, и в этот момент палуба «Скорпиона» рухнула куда-то вниз — будто корабль весом в несколько сотен ластов подняли из моря и тут же бросили обратно, вызвав чудовищный всплеск. От удара Крюйс свалился, но ловко извернувшись — все же рост был большой, в шесть футов и три дюйма — схватил падающего царя своими длинными руками, прижав к себе. «Шкипер» упал на него — падение было смягчено, но Корнелий сильно ударился спиной, к тому же получил болезненный удар локтем в живот. И тут же их обоих окатило такой ледяной волной, что в первую секунду даже показалось, что его ошпарили крутым кипятком. Но через секунду он продрог, ему стало до жути холодно, как когда-то в детстве, когда он упал с лодки в свинцовую воду фиорда, и чудом остался жив — вовремя вытащили и не слег с горячкой от жуткой простуды от переохлаждения.
— Колдун, это колдун!
Царь жутко хрипел, глаза выкатились, он изрыгал непонятные русские слова, видимо, проклинал враждебное к честным христианам колдовство. А разве могло быть иначе — непонятно откуда появившийся туман, в котором люди оглохли, а потом корабль уронили, причем в ледяную воду — разве так вообще может быть в природе?!
Да любой человек в здравом уме сразу же скажет, что добрые моряки оказались жертвами самого мерзкого заклинания!
— Схлынула волшба, я снова слышу!
Царь поднялся на ноги, ухватил Крюйса за камзол и поставил на палубу, истово перекрестился. Корнелий, даром что лютеранин, тоже наложил на себя православное знамение, повторив его за «шкипером».
— Алярм! Всем черпать воду! В трюме течь! Быстрее, черепахи, якорь вам всем в задницу! Проклятье!
В туманной пелене раздался зычный голос Рейса — немец пришел в себя первым и моментально оценил состояние своего корабля. Все же русские плотники строили крепко, сшивали ладно — «Скорпион» не развалился. Первым на приказ откликнулся царь, сразу бросившись в трюм, как нырнул. За ним устремился Меншиков, посыпались солдаты, что служили матросами. С вытаращенными глазами и забористой фламандской руганью бросился корабельный плотник со своими служителями.
— Может нам отплыть в сторону следует, Корнелий Иванович, прочь из этого колдовского тумана?!
Норвежца ухватил за локоть сам командующий, боярин Федор Головин — под глазом кровоподтек, легкий шелковый кафтан разорван. Вот только труса не праздновал — голос уверенный, без дрожи.
— Это речной лиман, господин адмирал. Даже если попробуем с помощью галер отплыть на буксире, в таком тумане на мель выскочим днищем. Лучше на якорях оставаться, ведь рано или поздно схлынет это дьявольское наваждение. Словно морок на нас навели…
— Это верно, Корнелий Иванович, морок сие действо, волшба злостная — всех в ледяной купели утопить вздумали. Так и простыть не долго, — полноватый боярин наклонился, и схватил нечто, лежащее на палубе. Предмет оказался штофной бутылкой зеленого стекла, и отнюдь не пустой — протрезвевший от такой жизненной встряски Головин выпил «хлебное вино» в несколько глотков. Отер мокрым рукавом рот и произнес:
— Господу помолиться надо, что избавил нас от такой лютой напасти!
Крюйс кивнул головой, соглашаясь — действительно, милостью божьей спаслись от колдовства. А теперь нужно искать спасения от простуды, неизбежной после такого «купания» — водица сильно холодная, будто из проруби. Пошарил рукой по палубе — нашел бутылку, она. К удивлению не разбилась при падении, и оказалась наполненной где-то на четверть, может поменьше — с пару чарок. Отхлебнул знакомую настойку — «анисовую» он предпочитал больше других. Утер рот мокрым обшлагом расшитого золотой нитью адмиральского мундира — внутри стало тепло, холод потихоньку начал уходить из тела, «водка» разогревала кровь.
— Алексашка, — донесся голос царя, сильно недовольный, гневный, — как схлынет диавольский туман, сыскать того колдуна! Живым брать!
— Возьмем, мин херц, куды он от нас денется, лупоглазый — стекла на глаза натянул, и думает, что ему волховать можно?! Отучим его, мин херц, живо поймаем, лишь бы мгла эта подлая схлынула! Да никак редеть она начала, вон мачта «Крепости» виднеется!
Крюйс посмотрел на правую сторону вверх — действительно, пелена стала чуть прозрачнее, корпус соседнего корабля, предназначенного для плавания в Константинополь, уже отчетливо виднелся. А «туман» сползал вниз, к самой воде, пока невидимой, оседая на ней густым молочным покрывалом. И тут же он услышал голос капитана Питера Памбурга — тот орал с «Крепости», надрывая голос:
— Люди продрогли, господин «шкипер» — я приказал двойную порции водки дать! Люки закрыты были, воды не набрали, течи нет!
— Всем выдать по три чарки «хлебного вина», — донесся голос Петра Алексеевича, вполне бодрый. — Передать по эскадре голосом — с якорей не сниматься, ждать пока туман не разойдется. Кто колдуна увидит на железной лодке, со стеклышками на глазах — не стрелять, живота лишу! Живым только брать его, мерзавца зловредного и пакостливого! Наградой следующий чин будет и десять «ефимков», нет, червонных десяток отсыплю! А кто первым заметит — три «ефимка» от меня получит!
— Есть, господин «шкипер»! Слушать всем, и немедленно передать по кораблям царский приказ…
Пока на разные голоса передавали повеление, Крюйс нашел еще одну бутылку, вернее, целую корзину — штофы разобрали бояре, одну бутылку он забрал себе и прихлебывал помаленьку, согреваясь. Назначенная за поимку колдуна награда сильно удивила вице-адмирала — обычно скуповатый царь расщедрился сейчас неимоверно. Десять дукатов это ведь двадцать полновесных иоахимсталеров, которых московиты «ефимками» называли, коверкая первую часть наименования тяжелой «имперской» серебряной монеты, находившейся в ходу по всем европейским странам.
Теперь можно было не сомневаться, что колдун не спрячется — сотни пар внимательных глаз принялись осматривать молочную пелену, надеясь узреть зловредного колдуна. Вот только оный волшебник оказался не там, где его искали — пелена стала быстро редеть, и донесся донельзя радостный голос Меншикова, всегда ему везет, особенно в подобных случаях — ворожат что ли. Царский любимец наклонился над фальшбортом:
— Он тут, колдунишка! У самого борта притаился, собака сутулая! Сейчас я тебя голубчика сцапаю! Сейчас рыло твое изукрашу и носяру по щекам размажу — насчет битья запрета не было!
Алексашка недолго думая перемахнул за борт, послышался лязг, кто-то завопил, и раздался забористый русский мат в два голоса…
Золотой дукат, монета весом примерно 3,5 грамма, 986 пробы — "дукатное золото".
Глава 5
Крюйс не мог поверить собственным глазам, даже потер их пальцами, поморгал, но нет, он видел то, чего вообще никак в голове не укладывалось. Вернее, вице-адмирал не видел Таганрога — возводимый город исчез, словно его никогда и не было. И в какую сторону норвежец не бросал затравленный взгляд, он не видел, ни домов, ни пакгаузов, ни складов, ни улочек с переулками, ни пристаней с причалами. Исчезла крепость Святой Троицы с земляными валами и редутами, всем гарнизоном и орудиями. Людей вообще не было видно, ни единой души, только на трех затонувших у самого берега галерах заметны фигурки суетящихся матросов.
