Евгений Токтаев - Полумесяц над мирем
– Хорошо, вы получите калите[2], Гассан-реис.
3 сентября, Мессина, Сицилия
– К вам посетитель, ваше превосходительство!
– Разве кому-то было назначено? – не поднимая головы от расходной книги флотской казны, раздраженно буркнул Джованни Андреа Дориа, макнул гусиное перо в чернильницу, подчеркнул пару строк, едва не поставив жирную кляксу, и вдруг замер.
Доложивший о посетителе голос, принадлежал совсем не тому, кому положено. Дориа поднял голову. Так и есть: на пороге рослая фигура Виборы.
– Почему докладываешь ты? – удивленно спросил генерал-капитан, и, не дав вошедшему ответить, сразу же добавил, – сейчас я не собираюсь никого принимать. Пусть ждут.
Испанец, а, судя по характерному акценту, вошедший был именно испанцем, учтиво поклонился.
– Прошу прощения, ваше превосходительство, но посетитель настаивает. Он заявил, что принять его – в ваших же интересах.
Глаза генерал-капитана расширились от изумления. Вовсе не должен телохранитель докладывать о посетителях, а этот, мало того, что делает чужую работу, так еще и имеет дерзость настаивать.
– Ты что, пьян? – начал было Джанандреа, и вдруг осекся.
По спине генерал-капитана пробежали мурашки.
«Пресвятая Богородица…»
Привыкнув к немногословности Виборы, уже много лет неотступно следовавшего за охраняемой персоной, как тень, не обременяя оную персону своим присутствием, генерал-капитал совсем стал забывать, при каких обстоятельствах испанец очутился в его свите.
– Пусть войдет, – дрогнувшим голосом пробормотал Дориа.
Вибора вышел, но сразу же вернулся, придержал дверь, впуская в кабинет рыжебородого человека, одетого по венецианской моде, но без каких-либо изысков.
Джанандреа недоуменно нахмурился: он ожидал увидеть совсем другого человека. Впрочем, этот тоже показался ему смутно знакомым. Где-то он его уже видел. Где? Не вспомнить.
– Ваше превосходительство, имею честь представиться – купец Алессандро Андретти, – отрекомендовался венецианец, в изящном поклоне смахнув рукой с головы малиновый берет.
Дориа сдержанно кивнул. Это имя он слышал впервые.
– Прошу простить мое вторжение, ваше превосходительство, но я не имел возможности попасть к вам на прием обычным порядком…
– Я никого не принимаю, – холодно произнес Дориа.
– Конечно, конечно, – заторопится купец, – я понимаю, дела военные, прежде всего…
Джанандреа досадливо крякнул. Он всего второй день в Мессине, но уже успел заметить, что любой уличный мальчишка лучше него осведомлен не только о целях и задачах объединенного флота, но и о том, что дон Хуан Австрийский ел сегодня на завтрак.
– Какое у вас ко мне дело? – спросил он тоном, совершенно недружелюбным.
Венецианец вдруг перестал раскланиваться, понизил голос и сказал:
– Вам привет от вашего давнего друга, мессира Диониджи.
Дориа вздрогнул, вскочил из-за стола и тут же вновь рухнул в кресло, ощутив, что колени внезапно стали ватными. Глаза генерал-капитана заметались, взгляд скользнул по невозмутимой физиономии застывшего в дверях Виборы, задержался на ней. Венецианец чуть повернул в сторону голову и, скосив глаза себе за спину, приказал:
– Оставь нас, Диего.
Здоровенные дубовые створки с грохотом затворились, заставив Дориа втянуть голову в плечи.
Широко известный в узких кругах под, не слишком приятным уху, прозвищем «Гадюка»[3], телохранитель Дориа появлению венецианца Андретти удивился не меньше, чем генерал-капитан, но, в отличие от того, никоим образом не выказал своих чувств. Сказать по правде, в окружении Дориа не нашлось бы ни единого человека, кто бы осмелился предположить, что Вибора вообще способен проявлять какие-либо эмоции. Практически в любой ситуации он сохранял невозмутимость, хладнокровие и немногословность. Мрачный бородач, ростом чуть выше среднего, с длинными руками и ногами (настоящий божий дар для фехтовальщика), Вибора не выглядел здоровяком, но фигуру имел подтянутую, подвижную. Загорелый дочерна, обликом он походил на мавра. Собственно, не случайно – он и был мавром.
Год Господа нашего, тысяча четыреста девяносто второй, в объединенном королевстве Кастилии, Леона и Арагона был отмечен сразу тремя знаменательными событиями. То из них, что случилось последним, отнес к великим, со свойственной ему самоуверенностью, всего один человек, командовавший в тот момент тремя суденышками, затерянными в безбрежной дали Западного океана. Другое, произошедшее двумя месяцами ранее, прозвучало несравнимо громче, вызвав бурное ликование добрых католиков и отчаяние евреев, обязанных или креститься, или убраться с всех территорий подконтрольных испанской короне в трехмесячный срок. И, наконец, третье (которое правильнее считать первым, ибо таково оно было, как по времени, так и по значению), сделавшее возможным другие два, грянуло, как пушечный выстрел – во второй день Нового года пала Гранада[4], последняя испанская крепость мусульман.
Владычество мавров на Пиренейском полуострове закончилось, однако сами они никуда не делись. Несколько сот тысяч мусульман попало в подданство испанской короны и, хотя им гарантировали свободу вероисповедания, не прошло и десяти лет, как слово было нарушено. Начались погромы, на центральной площади Гранады горели десятки тысяч книг по исламской теологии, философии, медицине и естественным наукам. Католики объявили мусульманам, что тем следует или принять Святое крещение или убираться прочь, вслед за евреями.
Большинство мавров крестились, однако испанцы все равно ограничили их в правах, наградив презрительной кличкой – мавританишки, мориски.
Диего был крещеным мавром в третьем поколении. В год падения Гранады дед Диего, молодой оружейник, решил, что объединение Испании принесет лично ему только выгоду и, пользуясь исчезновением границы, уехал в Толедо, дабы учиться у тамошних мастеров. С собой он забрал жену и малолетнего сына, а в Гранаде остались братья и другая родня.
Через несколько лет корона решила покончить с мусульманами и за морисков взялись всерьез. Дед Виборы получил известие о том, что братья его вместе с семьями погибли при погромах. Еще через некоторое время дела пошли все хуже и хуже. Умерла от болезни жена. В ремесле мориск достиг больших высот и вызвал зависть конкурентов. Они стали всеми правдами и неправдами отбивать клиентов, а, в конце концов, сообразили настрочить донос куда следует, будто крещеный мавр ежедневно совершает намаз.
Святая инквизиция за морисками в те годы приглядывала пристально. Из следственного застенка дед не вернулся. Сыну его, мальчишке совсем, добрые люди (а в нашем ужасном мире они завсегда есть) помогли бежать. Отправился он на юг. Чем только не занимался. Моряком стал. Женился, взяв за себя девушку из семьи таких же морисков, но рождения сына не дождался – погиб в Кадисе, забитый до смерти стражей таможенного чиновника, который небезосновательно заподозрил его в контрабанде и решил, что проучить мориска можно и без всякого суда. Жена его была тогда на восьмом месяце.
Диего узнал эту историю от матери, о чем та впоследствии жалела, ибо сын воспылал жаждой мести. Следуя ее уговорам, на людях он оставался добрым католиком, однако, никогда не забывал имени, данного ему дедом по матери – Сейфулла, «Меч Бога».
Когда Диего исполнилось двенадцать, второй его дед, еще живой, отдал мальчика в обучение и услужение к одному беспринципному идальго, мастеру меча, рапиры, берберской сабли, да и вообще всего, способного убивать без грохота и дыма. Этот господин слонялся по стране, едва сводя концы с концами, и время от времени выполнял некую работу для различных уважаемых людей. Результатом этой работы становился неиссякающий поток заказов мастерам-каменотесам, специализирующимся на надгробиях. К морискам идальго относился очень хорошо и даже имел кое-какие дела с контрабандистами-берберами. Ну, беспринципный же грешник, прости Господи…
Диего стукнуло девятнадцать, и он уже пару раз отметился в делах общества Святого Марка (так именовали себя всевозможные головорезы, подобные его старшему товарищу), когда внезапно оказался в одиночестве. Потерявший всякую осторожность на старости лет, идальго, укокошил на какой-то специально подстроенной дуэли некую важную персону и, не озаботившись своей безопасностью, угодил в тюрьму. Где его вскоре зарезали во сне.
К тому времени все родные Диего уже предстали пред Богом. Надо полагать, перед тем, в которого они верили тайно, хотя и отчаянно грешили, пия вино, не совершая намаз и не соблюдая вообще никаких мусульманских обычаев и ритуалов. Молодой человек оказался предоставлен самому себе, и кривая дорожка привела его на берберскую фусту, где началась пиратская карьера Виборы. Здесь он за ловкость с рапирой заполучил кличку «Гадюка». Впрочем, называть путь, что он преодолел, карьерой – не слишком справедливо. Он не поднялся на верхние ступени пиратской иерархии. Зато прославился, как великолепный боец и попался на глаза Улуч Али.
