Игорь Фарбаржевич - Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова
– Почему девственник?… – нисколько не обидевшись, ответил молодой человек. – У меня маленький сын в Берлине… Георг… А пью я в меру…
– А я – меру! – вновь хохотнул отставной поручик, выпуская из-под усов сигарный дым. И глядя в непонимающие глаза иностранца, добавил: – Для русского человека мера – это штоф в десять чарок!.. Впрочем, простите за откровенность, господин Штернер! Чёрт меня дери с моей открытостью и широкой натурой! Что думаю, то и говорю. Если вам в Москве тошно будет – милости прошу ко мне в Староконюшенный! Это рядом с Арбатом. «Дом поручика Агафонова». Любой покажет. Домишко хоть и небольшой, зато «своя крепость», как говорят чёртовы «лягушатники».
– «Мой дом – моя крепость» – английская поговорка, – тактично поправил его Штернер.
– Неужели?… – с недоверием протянул поручик и, затоптав сигарный окурок каблуком сапога, добавил: – Ну и чёрт с ними! Что с теми, что с другими!.. Главное, с вами, германцами, договорились не воевать!..
И с опозданием поинтересовался – откуда и зачем приехал в Россию молодой книгоиздатель.
В это же время унтер-офицер внимательно вникал в каждый документ приезжих, освещая бумаги ручным фонарём, а двое часовых-инвалидов привычно занялись проверкой ручной клади.
– Никаких происшествий, Гаврилыч? – поинтересовался солдат, что постарше, у ямщика, который, присев на крыльцо, смотрел, как беззубый Пушкарь самозабвенно разгрызает куриные кости.
– Бог миловал, – ответил ямщик. Затем, поднявшись с крыльца, привычно понизил голос: – Не мучай ты нас, Игнат. Пассажиры люди порядочные, чего ненадобного не провезут. А мне в трактир охота. Все кишки промёрзли… С ночи в дороге!..
– Не могу, друг сердешный! – прищурил на ямщика свой хитрый взгляд старый инвалид. – У нас, Гаврилыч, «военная инструкция»: проверять каждого проезжающего, невзирая на чины и звания, будь ты, хошь купец, хошь генерал!.. Третьего дня градоначальника остановили, во как! Самого Дмитрия Владимыча Голицына! Пропуск потребовали. А как же! Без пропуска в Москву – ни-ни. Один закон для всех!.. Уж как потом благодарил за службу!.. Так что рад помочь, да прав на то не имею, чтобы «Инструкцию» нарушать!
По поводу градоначальника пожилой инвалид, само собой, приврал, как, впрочем, и про всё остальное. Как только Гаврилыч – видать, по старой дружбе – сунул ему заготовленную серебром мелочь, часовой сразу же проверку прекратил и крикнул начальнику караульной заставы:
– Всё в порядке, ваш-благородь! Ничо запрещённого!
После этих слов и унтер-офицер принялся возвращать документы всем пассажирам кареты.
– Битте! – сказал он молодому человеку, протягивая назад его паспорт с подорожной.
Атаназиус Штернер в ответ достал из сигарной коробки ещё одну сигару и угостил ею унтера.
– Vielen Dank! Премного благодарен! – сдержанно кивнул тот молодому немцу – для него подобные сувениры были не в редкость.
Вообще-то и сам Штернер курил сигары от случая к случаю, в основном, в компании богатых собеседников или от сильного волнения. Именно вторая причина и сподвигла его на курение в столь ранний час. И была она довольно веской – в России Атаназиус Штернер не был больше половины своей жизни.
Между тем, пропуска на въезд в столицу были выданы, а фамилии всех приезжих вписаны в «Регистрационную книгу въезжающих». Штернер и Агафонов вновь сели в карету, унтер-офицер отдал приказ подчинённым:
– Подвысь!..
Инвалид, что помоложе, загремел тяжёлой цепью шлагбаума. Пёстрое бревно «подвысилось», пропустив карету под прощальный лай Пушкаря, и вновь опустилось до приезда следующего дорожного экипажа.
Санный возок спешил к почтовой станции на Ямской Слободе – к месту сбора дорожных карет и дилижансов, прибывающих в Москву, где уже с раннего утра выстроились в очередь городские извозчики, чтобы развести по московским улицам и переулкам каждого приезжего.
…Меж тем, медленно и лениво начинало светать. И хоть по времени был уже десятый час утра, звёзды, примёрзшие к небосводу с вечера, ещё не оттаяли, не исчезли, а продолжали тускло торчать над Москвой, как изюмины, воткнутые в густое облачное тесто.
Зато метель усилилась, облепив снегом газовые фонари. Город стал наполняться служивым людом, спешащим кто куда – на государственную службу, в лавки, магазины, на рынки.
Дилижанс свернул на Тверскую.
– Подвиньсь! – крикнул Гаврилыч, едва не подмяв под себя неповоротливого пирожника, с корзиной горячих пирогов переходящего улицу.
Сбежала по ступенькам в подвал прачечной заспанная барышня в простенькой шубейке, наверное, одна из прачек. Куда-то спешил паренёк-мастеровой в намазанных дёгтем сапогах, скользя по ледовой мостовой в своё удовольствие, как нож с маслом по куску хлеба. Чиновники из мелких канцелярий, по двое-трое, торопились не опоздать на службу, придерживая шапки и цилиндры, чтоб те не слетели с головы под конские копыта. Хмурые дворники наперегонки со снегопадом чистили дорожки у подъездов господских особняков, да только метель опережала их подчистую, хохоча трескучим посвистом.
Экипажей становилось всё больше.
Неслись кареты и коляски на полозьях. Мчались пролётки и английские возки. Скрипели сани, пошевни, розвальни, дровни. Между ними гарцевали верховые. Внезапно со двора выехала богатая карета, запряжённая четвёркой сытых жеребцов и украшенная фамильным гербом, сразу же перегородив ход по всей Тверской.
Извозчики с трудом попридержали своих лошадей. Те, взвившись передними копытами над землёй, бешено закрутили глазами и трубно заржали.
– Куда прёшь?! – кричали извозчики кучеру в чёрном мундире и цилиндре, сидевшему на облучке кареты, но тот даже глазом не повёл в их сторону, выезжая на мощёную мостовую.
Бродячая собака гналась по улице за котом, пока тот не догадался свернуть в арку подворотни.
– Лови её, держи! – прочистил из будки свой зычный голос городовой и следом сам хохотнул своей прибаутке.
Зимний город просыпался.
– Приехали! – постучал Игнатьич ручкой кнута в окошко экипажа.
Дорожный дилижанс из Вязьмы въезжал в Ямскую Слободу.
Пассажиры стали собираться. Надевали головные уборы, застёгивались, подвязывались, засовывали руки в рукавицы.
– Тпру-уу, каурые! – раздался властный голос Гаврилыча, дилижанс замедлил ход и остановился.
Приезжие стали выходить из экипажа. Перед ними, над крыльцом большого деревянного дома, висела вывеска: «Почтовая станция».
К дилижансу тут же наперегонки устремились несколько санных повозок. Извозчики в шапках с жёлтым суконным вершком и в жёлтых шерстяных кушаках, одетые в соответствии с «Распоряжением частному извозчику», переругивались на ходу, предлагая свои услуги:
– Куда изволите, барин? Прикажьте подавать!..
– Прошу в мои сани! Довезу хоть к чертям в баню!
– Чего прёшь? Я первый подъехал! Давай в сторону!
– Ты ехай на Козицкий, там и командуй!
– Вам куды, барышня?
Гаврилыч принялся развязывать верёвки и снимать с горбка и важей ручную кладь своих пассажиров.
– Ну, господин Штернер, разрешите откланяться! – бодро пробасил гусар Агафонов, беря в свои огромные ручища большую кожаную сумку и дорожный сундучок, плетённый из ивы. – А то могу довезти до места, – предложил он молодому немцу, то и дело зыркая на девицу.
– Спасибо, мне ещё по делам… – сдержанно ответил Штернер.
– Не буду задерживать, – не стал спорить Агафонов, протягивая первому оказавшемуся рядом извозчику ручную кладь. – Держи!.. А я к себе домой. Отосплюсь до вечера, затем в гости, к бывшему полковому лекарю. Кстати, тоже немец. Только обрусевший. Флейдерман его фамилия. Живёт в двух переулках от меня.
– Что-нибудь со здоровьем? – спросил Штернер.
– Да нет, здоров, как медведь. Надеюсь, должок свой отыграть в вист. Играет сей немец, будто чёрт! Уж я-то, опытный в карточных играх, а проигрываю ему, словно корнет безусый! А вы? Играете в карты?
– Я в шашки неплохо играю, – ответил Штернер.
– Сочувствую! – усмехнулся гусарский поручик. – Видать, каждому своё!.. Впрочем, это не отменяет моего приглашения. Как станет скучно – милости прошу ко мне в Староконюшенный! Зимой в Москве весело – только успевай по гостям ездить!
Чиновник, похожий на Кащея, ни с кем не попрощавшись, уже садился в возок, поставив рядом с собой несколько пачек учётных книг, перевязанных бечевой, и дорожный мешок. Его ямщик огрел кнутом лошадь, и та, промерзшая на морозе, резво помчалась вон от Почтовой станции.
– Канцелярская крыса! – презрительно хмыкнул вслед лысому чиновнику Агафонов и обернулся к молодым: – Ну, прощайте, господа!.. – Он легко вскочил в сани, словно в седло боевого коня и браво пробасил ямщику. – Гони, борода! Довезёшь по-быстрому – сверх платы прибавлю!..
– Н-но, залётная! – привстал извозчик на облучке и что есть силы дёрнул за вожжи.
