Стефан Геймс - Книга царя Давида
Шли дни. Каждый раз, когда я оборачивался назад и видел наш караван, плетущийся по песчаной дороге – сорок ослов с погонщиками и моею семьей, – я вспоминал долгий путь в пустыне Синайской. Возможно, в пересчете на каждого человека, дети Израиля тащили с собой поменьше скарба из Египта, чем мы из Езраха, зато нас в Иерусалиме ожидало, пожалуй, столько же неизве-стностей, сколько их Б земле обетованной.
Есфирь покачивалась на ослике, ее опаляло безжалостное солнце, под глазами у нее темнели круги; она опиралась на Сима и Селефа, моих сыновей от Олданы, которые шагали рядом. Сердце мое сжалилось над Есфирью, и я велел сделать привал в тени большого валуна, на макушке которого росло дерево теревинф.
Но Есфирь сказала:
– Я знаю, Ефан, ты спешишь в Иерусалим.
Я поглядел на ее осунувшееся лицо, услышал, как трудно ей дышать, и вспомнил ее прежнюю: своенравную и жизнерадостную, остроумную и веселую женщину, человека редкой душевной красоты. И я сказал:
– Мне хочется прибыть туда вместе с тобой, любовь моя.
Она проговорила:
– Если Господь захочет, я буду жить. А если не захочет, то придет ко мне Ангел Господень, положит мне руку на сердце, и оно замрет.
И послал Господь ей сон, она спала в тени, пока не подул вечерний ветер и не настала пора вновь отправиться в путь. Долгим он оказался, и продвигались мы медленно, ибо приходилось останавливаться каждый раз, когда Есфирь слабела. Но на седьмой день мы достигли перевала над рекой Кедрон, откуда открывался вид на Иерусалим – на его валы, и ворота, и башни над воротами, на его поблескивающие крыши, на его скинию, пурпурное пятно на ослепительно белом фоне дворца и крепости.
Тут я пал ниц перед Господом и возблагодарил его за то, что он сподобил меня и моих близких увидеть Иерусалим; я поклялся принести на жертвенник, что воздвиг царь Давид на гумне иевусеянина Орны, жирного барашка и нежного козленка – барашка в благодарность за благополучное окончание путешествия, а козленка с молитвою о Божьей помощи в граде Давидовом и при дворе царя Соломона.
На стенах и башнях стояли дозорные, которые издалека заметили нас и следили за нашим приближением к большим воротам. Стражник-хелефей остановил нас, а когда я показал ему свой пропуск, он позвал начальника привратной стражи.
– Гм, историк? – Начальник стражи оказался грамотным. – В Иерусалиме нужны каменотесы, каменщики, носильщики раствора, сапожник тоже пригодился бы, а тут нате вам, историк пожаловал.
Я показал царскую печать.
– Этому народу нужна история, – продолжал начальник стражи, – как мне нарыв на члене. Дураками они рождаются, дураками и помрут: они блудодействуют со своими матерями и овцами, а ты хочешь наделить их историей. Им и без твоей истории тошно. – Он тыкнул грязным толстым пальцем в один из ящиков. – Что там?
– Мой архив.
– Открывай.
– Но таблички выпадут, все перепутается.
– Открывай, тебе говорят.
Узел никак не развязывался. Я изо всех сил тянул за ремни. Вдруг ящик открылся, и бесценные глиняные таблички полетели в пыль. Толпа у ворот заухмылялась. Кровь бросилась мне в лицо, я хотел прикрикнуть на начальника стражи, но тут взгляд мой упал на толпу. Это были странные люди, совсем не такие, каких встречаешь в провинциальном городке вроде Езраха. Это были воры, бездельники, бродяги, беглые рабы, словом, головорезы; и все в лохмотьях; тут же были и калеки, которые словно нарочно выставляли всем на обозрение свои культи, липкие волосы, гноящиеся глаза. Это была трясина, над которой встал новый Иерусалим, это была обратная сторона величия царя Соломона – выродки нового времени, слишком неповоротливые, слишком ленивые или просто слишком слабые, чтобы шагать в ногу с веком. На меня сыпались издевки и угрозы; возможно, причиной тому послужили сорок ослов, навьюченных скарбом, а может, то, что я оказался историком, – начальнику стражи достаточно было только кивнуть, и они накинулись бы на нас, как гиены на падаль.
Но тут начальник стражи выхватил из-за пояса плеть и щелкнул ею над головами. Сим и Селеф поспешно собирали таблички. Я уложил их в ящик и увязал его на скорую руку.
Так мы вошли в этот город.
Ох, что это было за лето! То лето в Иерусалиме.
Один знойный день сливается с другим. Есфирь молча страдает. Олдана дремлет, капельки пота текут по ее щекам. Даже Лилит кажется вялой и невеселой.
Надо было подумать о жаре, о мухах, о городской духоте, прежде чем давать согласие приступить к работе над Книгой об удивительной судьбе и т. д. на второй день после Пасха. Все, кто мог себе это позволить, выехали за город. Царь и двор, а также гарем отправились в царские поместья у озера Киннереф, чтобы наслаждаться там водной прохладой; только десяти наложницам Давида, к которым на глазах всего народа вошел взбунтовавшийся сын Авессалом и к которым царь с тех пор не ходил, нельзя было поехать со всеми, бедняжкам. Мне еще повезло: Иосафат, сын Ахилуда, дееписатель, задержался в Иерусалиме по служебным надобностям, и я смог сообщить ему о своем приезде. Он послал меня к распорядителю царской недвижимостью. Этот почтенный человек, который, судя по всему, также стремился как можно скорее покинуть город, после короткой беседы выделил мне якобы единственное свободное жилье
– дом No 54 в переулке Царицы Савской; в доме три комнаты, а находится он в квартале царских чиновников и левитов второго и третьего разряда. Хотя строители ушли совсем недавно, в штукатурке уже виднелись трещины, с потолка свисала солома, крыша опасно покосилась. Кроме того, дом был слишком мал, а я нуждался в рабочей комнате. Ее можно было бы пристроить, как-никак я занял должность редактора Книги царя Давида, поэтому рассчитывал найти ростовщика, который – пусть под грабительские проценты – ссудит мне денег на строительство, только где взять в Иерусалиме каменщиков и плотников? Все наличные строители с восхода до заката, за исключением суббот, работают на возведении Храма, царского дворца, конюшен и помещений для новых царских боевых колесниц, а также казарм для хелефеев и фелефеев и общественных зданий для умножающихся с каждым днем учреждений. Школа сейчас закрыта на летние каникулы, поэтому Сим и Селеф слоняются по улицам, как бродячие собаки; они рассказывают, что в Иерусалиме можно достать все, нужно только иметь связи и знать, кому дать на лапу. Я не против того, чтобы использовать связи или немного раскошелиться, но в этом городе я еще совсем чужой, а положение мое слишком шаткое, да и обстановка в целом весьма сложная; при таком раскладе я просто не мог позволить себе неверного шага. Короче говоря, от пристройки пришлось отказаться. Кроме того, у меня кончились деньги. В царском казначействе, что находилось чуть южнее строящегося Храма, чиновников почти не осталось, да и оставшиеся старались уйти со службы домой при первой же возможности; после многочасового ожидания мне удалось, наконец, разыскать некоего Фануила, сына Муши, письмоводителя третьего разряда, который меня терпеливо выслушал. Затем, перерыв кучу запыленных глиняных табличек и пергаментов, он сообщил мне, что ни платежных поручений, ни каких-либо других указаний по моему поводу не поступало и до праздника Кущей, который будет отмечаться царем Соломоном и его приближенными в Иерусалиме, вряд ли можно на что-то надеяться.
Я жалобно запричитал и спросил, неужели в Иерусалиме нет совершенно никого, кто мог бы распорядиться о выплате задатка и кого можно было бы склонить к такому решению.
На это Фануил, отогнав муху от морщинистого лица, сказал мне: даже если такой влиятельный человек и нашелся бы сейчас в Иерусалиме, разве его подписи достаточно? Сегодня он подпишет, завтра его, может, уже и не будет на прежней должности, чего тогда стоит эта подпись? Кто знает, чьи имена были в том списке, который царь Давид вручил на смертном одре своему сыну Соломону? Поэтому на каждом платежном поручении должна стоять либо царская подпись, либо царская печать. Тут я, чуя, что могу услышать важные сведения, поинтересовался: я и сам, дескать, слышал о таком списке, но видел ли его кто-нибудь? Может, сей пресловутый список на самом деле лишь слух, распускаемый нарочно, чтобы оправдать действия Ваней, сына Иодая.
Фануил, опасаясь, что разговор зашел слишком далеко, пробормотал: не пора ли подзакусить, солнце, мол, уже высоко, и дело идет к полудню.
Хоть и потощал мой кошелек, однако я тут же спросил Фануила, не составит ли он мне компанию в скромной трапезе; может, он знает спокойную харчевню за городской стеной, где найдется тень, приличное вино и хорошее жаркое?
Ибо занятие историей состоит не только в изучении глиняных табличек.
ИСТОРИЯ РАСПРЕЙ ПРИ ВОСШЕСТВИИ НА ПРЕСТОЛ СОЛОМОНА, СЫНА ДАВИДА, ЗАПИСАННАЯ СО СЛОВ ФАНУИЛА, СЫНА МУШИ, ПИСЬМОВОДИТЕЛЯ ТРЕТЬЕГО РАЗРЯДА ПРИ ЦАРСКОМ КАЗНАЧЕЙСТВЕ; В СКОБКАХ ДОСЛОВНО ПРИВЕДЕНЫ ПРИМЕЧАНИЯ ФАНУИЛА, СЫНА МУШИ, СДЕЛАЛСЯ ВЕСЬМА СЛОВООХОТЛИВ
