Владимир Коваленко - Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
Алексеев был искренен. И получил место едва ли не обидное. А потом стоял перед грозным адмиралом и повторял раз за разом, как фехтовальное упражнение:
– Ваше превосходительство, я сам просил о таком назначении.
Тот принялся выговаривать, неожиданно тихо. Степан Степанович Лесовский тоже окончил Морской корпус. Мог бы не церемониться, как однокашник с однокашником. Но именно оттого, что вырос в корпусе, адмирал не мог себя заставить повысить голос! Въелось, как морская соль в кости, как «Отче наш»: портрет императора, замерший перед ним караул. «За веру, царя и Отечество». И вот перед ним… Нет, не призрак. У тех не бывает яркой шевелюры цвета зрелой пшеницы, против моды гладкого лица – без усов и бороды, разве с небольшими бакенбардами… Словно Николай Первый не умер, а помолодел лет на сорок. Или шагнул с портрета – даже не с того, что висит в Морском корпусе, – с холста Доу в галерее героев двенадцатого года. Не подозревающий, что поднимет корону с кровавого снега Сенатской площади. Зеленый. Решительный. Несносный. Разве глаза – не стальные льдинки, а карие, с шалой искрой.
Наверняка Незабвенный так же стоял в далеком четырнадцатом году перед братом Александром. И повторял одно: «Направьте меня в действующую армию. Иначе я не смогу смотреть в глаза своим саперам…» И ведь успел понюхать пороха!
Адмирал знал содержимое архивов. И официальную версию. «Про Алексеева – слухи». Пусть так, но орать на точную копию Государя, что не перенес падения Севастополя… Слова пропихивались через горло, сухо царапаясь. А дерзкий юнец поднял взгляд и не отвел, пока не услышал:
– Быть по-вашему. Принимайте ретирадную батарею.
Теперь расчеты драят пушки, командир батареи проверяет работу. Тоже суконкой. Батистовым платочком вышло бы картинней. Но, во-первых, не напасешься. А во-вторых, раз мичман Алексеев выбрал – «быть», а не «казаться», так дойдет до сути любого дела. Юношеское свойство, но счастлив, кто сбережет его до седин.
Бьют склянки… До подъема флага полчаса. Но на привычный оклик вахтенного впередсмотрящие отзываются не привычным «Смо-о-отрим!», а радостным:
– Дым с веста!
Может быть, ушедший к американским берегам с опережением «Ослябя» встречает? Толстые столбы встают из-за кромки воды, доклад: один корабль классом не меньше фрегата. И что-то послабей. «Ослябя» был один…
Невольно оглянешься! Вот вахтенный офицер вскинул к глазам бинокль. Что-то говорит стоящему рядом гардемарину. Тот немедля исчезает во внутренностях корабля.
– Так, – голос мичмана спокоен, – а ну, давай сюда пару выстрелов.
– А приборка, вашбродь?
– Заряды давайте, черти, ядра! Если что, прикрою ваши спины…
Хочется бежать на нос. Да туда все бездельные собрались, кому не спится – дипломаты, офицеры кораблестроительной миссии и призовых команд. Но его дело – готовность открыть огонь в любую секунду. Этим и займется. А на носу обсуждают открывшийся вид. Хорошо хоть громко. Поминаются прямоугольники башен, голые – значит, без снастей – мачты, жирный дым от дрянного угля. Монитор! Трехбашенный! В России, даже на Балтике, таких пока нет. Даже двухбашенные пока лишь в проекте. Позади держится небольшой пароход, на случай, если у монитора сломается машина, или приземистый корабль затонет. Просто так. Самый первый так и булькнул на дно – посередине перехода. Пробирался осторожно вдоль берега, а потом взял и затонул. Какой-то люк задраить забыли, волна поднялась… А тут океан! Своего не отдаст и что плохо лежит – приберет.
– …и не нужно! Мало того что это сущий противень, так еще и со склонностью к разламыванию пополам.
– Верно! На него водрузили целых три головки сыра.
Техническая миссия русского флота начала очередной спор. Американский корабль между тем подходит все ближе. В дополнение к военному кормовому флагу со звездами, но без полос, на голую, без снастей, мачту взлетели флажки сигнала.
Командующий эскадрой контр-адмирал Лесовский спросил:
– Что пишут? – но сам поднес бинокль к глазам и продолжил: – Сам вижу. Да, покажите флаг. У них же гражданская война. Стерегутся американцы, башни на нас развернули. Все им «Алабама» и «Самтер» мерещатся…
Так, после всех стараний, русские флаги взлетают над эскадрой до окончания приборки, без церемонии. Слабый ветер разворачивает гордые полотнища ровно настолько, чтобы можно было понять – к Нью-Йорку идет русская эскадра. И несколько мгновений спустя… над башнями монитора вспухают дымки!
– Салют? – успел предположить кто-то. Потом все заполонил рык адмирала:
– Всем – боевая тревога! Всем – самый полный вперед! Эй, в машине, мне нужен весь пар – и еще немного!
Раньше, чем он закончил, над морской гладью поднялись три высоких фонтана. Недолет! А над «Александром Невским» взлетели новые сигналы. И среди них – красный флаг. «Веду бой»… Потом «Поворот все вдруг» – и новый курс. Ведущий от врага.
Отчего Лесовскому, человеку жестокому, но храброму, вздумалось удирать всей эскадрой от одного корабля, Алексеев и догадываться не мог. Вместо этого – проговаривал, скорее для себя, чем для расчетов:
– Готовиться бить по-черноморски… Броню не пробьем, но горшков переколотим немало. Первая – огонь!
Так мичман и вступил в первый бой – левая рука заложена за спину, правая сжата в кулак, чтоб нервные пальцы не выдали пляской волнения.
Рядом тяжело рявкнуло – раз, другой. Тяжелые пушки отскакивают по рельсам станка. Бинокль к глазам! Язык сам выдает поправку – на сколько сместить целик вправо. А расчеты молодцы, уже накатывают. Пе-е-ервая – огонь!
Откуда-то сверху приходит вода. Словно брандспойт случайно развернули. Но пушки повторяют заученные реплики – первая по приказу, вторая – повторяя за первой. Так меньше разрушается палуба, пусть и подкрепленная. Совершенно не сто́ит, чтобы многотонные махины свалились в румпельный отсек. Снова ядра секут воду позади и слева от противника. Монитор понемногу отстает, но медленно. Слишком медленно. Поправка. Залп. Накрытие! Одно ядро бессильно рассыпается о броню, другое, выбив искры, отскакивает от круглой башни прочь. Над «сырной головкой» из слоистого железа вспухает белое облачко. Сверху – водяной душ… Да что там такое! Но из-за спины раздается голос артиллерийского офицера:
– Накрытие! Беглым по-черноморски.
Остается повторить:
– Беглым по-черноморски!
Значит, одна пушка, стреляя, отдает команду другой. Теперь только надеяться, что повезет с удачным наведением. Снова ядро попадает в башню монитора и раскалывается без всякого урона. Вот другое сносит вентилятор.
Из-за спины тот же голос:
– А толку-с. Пожалуй, дробите стрельбу. Побережем заряды для поражаемых целей.
– Может, продолжим, Павел Степанович? Хоть собьем прицел.
– Верно, мичман. Продолжайте…
Остался рядом, присматривать, но бинокль опустил. Теперь стрельбой командует Алексеев. Вновь хлестнуло мокрым – почему-то горячим. Мичман удивился, но продолжил выдавать поправки. Снова ударило левое орудие. Правое отзывается с небольшим опозданием. Непорядок. Евгений обернулся к оплошавшему расчету.
Залитая красным палуба. Рваный кровавый прах. Чья-то нога… Да и его окатило – не водой. Почему цел?
– Очистить палубу, вашбродь?
Кивок – со словами может и подкатившая к горлу рвота вырваться.
У пушки новый наводчик – полузнакомый, с батареи левого борта. И заряды тащат другие. А его дело, раз цел, – выдать поправку. И еще одну… Кажется, или монитор отстает? Понятно, если бы удалось сбить трубу, а так-то с чего? На нем-то раненых нет.
Как и убитых. Под вечер, оторвавшись от противника и наскоро заколотив прорехи в бортах, эскадра прощалась с убитыми и умершими от ран. Торжественно и сурово пел корабельный священник, лежали рядком завернутые в парусину тела – те, что удалось найти… Почти все – артиллеристы. К горлу вновь подступил ком, а к глазам слезы. Которые, стоя в парадном строю, не смахнуть и не спрятать.
А наутро – снова приборка, чуть зыбящее море, напоминающее, что восемью рабами божьими его не насытить. Нижние чины чистят пушки, а у него есть вопрос. И хорошо, что старший механик тоже не спит. Только вышел из адмиральского салона, хмур и насуплен. Вот пусть и отвлечется от неприятностей на беседу по специальности.
– Николай Федорович, разрешите полюбопытствовать!
– Рад быть полезным вашему благородию.
В голосе нескрытая издевка. Ну как же, белой кости черная потребовалась. Впрочем, цепляться за тон – бабье занятие. Рад, так рад.
– Вот скажите мне, отчего американец от нас отстал? Я понимаю, если бы мы ему трубу сбили…
– А не сбили, Евгений Иванович? Это вы зря. Так может, монитор нас просто отпустил? Пожалел нас, грешных?
– Не верю. И стрелял он до последнего, пока надежда попасть оставалась. И вообще… не хочется, чтобы все, кто погиб у пушек, зря пропали.
– А, так вы совесть убаюкиваете. Хорошее дело, но с ним – к попу. А меня увольте, ваше благородие.
