Сергей Лапшин - Победить смертью храбрых. Мы не рабы!
– Выйди, Йозеф, и жди нас внизу, – опять же, по-немецки.
Немец понимающе улыбнулся, исполняя эту просьбу. Изобразил вежливый кивок, поднялся со стула и исчез за дверью. Терехов, проследив за ним, с немым вопросом уставился на бойца РОА. Некоторое время оба молча смотрели друг другу в глаза.
– Лейтенант, – холодно произнес Терехов, – я никого не держу.
Тот, к кому были обращены слова, поднялся со стула, видимо, не желая смотреть на собеседника снизу вверх. Ростом они оказались примерно одинаковы. Капитан немного повыше.
Напряжением буквально веяло от обоих. Настолько, что я бессознательно отметил на боку у каждого кобуру с пистолетом. Покосился на входную дверь. И пожалел, что здоровенный солдат, который сопровождал меня, не присутствовал при этой беседе. В комнате были только я, капитан и лейтенант. И между двумя последними, судя по всему, существовали неслабые противоречия.
– Если нравится немецкий порядок – скатертью дорога, – явно надавливал Терехов. И пробил ниже пояса. По крайней мере, я так посчитал. – Ты же служил им. Привыкать не придется, лейтенант. И ломать себя – тоже.
– Служил. – Дорого бы я дал, чтобы увидеть сейчас лицо лейтенанта. Но стоял он ко мне спиной. И говорил безжизненно, не как робот… а как мертвый какой-то. Совершенно без эмоций. – Служил, капитан. А ты скажи, ты чего делать-то собираешься? Ты ведь не уйдешь из Лебедей, бой примешь. И погубишь всех.
– Я под немцем не буду, – не дав закончить, зло прервал капитан.
Замолчали.
Поджав губы, я встал со стула. Мне было не то что страшно… по-честному, я бы не удивился, если бы не смог сейчас от волнения ни слова произнести. Так и получилось. Вместо рассудительного «послушайте», у меня вышел полузадушенный писк. Прокашлявшись и чувствуя, как приливает к лицу кровь, я дождался, пока оба обернутся ко мне.
– Послушайте. Вы помните, как я оказался в этой колонне? Мы же за железом сюда ехали. И это правда чистая, здесь действительно крупное месторождение. Очень-очень крупное. Я ведь сказал об этом еще там, в плену. И те, кто посылал колонну… Штайнер там, или кто у него в подручных, об этом знают. Вы только поймите правильно… в этом мире… – Я запнулся, но плюнул мысленно на свои опасения. – В этом мире, как и в моем, главное – бабосы. Деньги. Это ведь Маркс[2] еще сказал – нет такого преступления, на которое не пойдет капитал. И про эту деревню знают, понимаете? Вы тут как на золоте сидите или на алмазах, не знаю, как понятнее объяснить. Здесь хоть дивизию посади, не удержишь деревню. А этот фашист, да хрен бы с ним, чего он считает. Он нам ведь помогает легализоваться сейчас, прикрывает нас. Мы ему про ресурсы скажем: тут такая драка начнется, что про нас забудут все! Когда на кону деньги, все остальное на свете перестает существовать.
С каждым произнесенным словом я чувствовал, как мучительно краснею. К концу речи, надо полагать, выглядел я как спелый помидор. Впрочем, капитан с лейтенантом тоже выглядели не лучшим образом. Изумление, написанное на их лицах, сделало бы честь инопланетному пришельцу.
Другие
Терехову нельзя было отказать в здравомыслии. Капитан всегда старался принимать наиболее взвешенные, логичные решения.
Даже неожиданное их воскрешение и абсурдная на первый взгляд окружающая действительность Тереховым была воспринята достаточно спокойно. Никто не снимал с него ответственности за своих людей, за группу в целом. Даже смерть, как показала практика, не в силах была это сделать. И оттого капитану приходилось четко (чутко?) реагировать на любое изменение обстоятельств. Быть безусловным примером для всех бойцов, образцом твердости убеждений и стальной воли.
Вместе с тем капитан понимал, что выбранная им тактика не совсем отвечает местным реалиям. Терехов привык действовать безапелляционно: быстро и нагло, в хорошем смысле этого слова. Превентивным ударом везде, где возможно.
Он хорошо знал военную науку, и понятие «стратегическая инициатива» было ему прекрасно знакомо. Когда атакуешь ты, у противника, безусловно, меньше шансов на адекватный ответ. Защищающийся всегда находится в заведомо проигрышном положении. Завладев инициативой, Терехов не собирался ее терять. И вроде бы несколько последних дней показали, что выбранный им путь оказался верным.
Они заняли населенный пункт, разжились трофеями и оружием, провели две неплохие воинские операции, одну из которых – разгром последней колонны – можно и вовсе считать идеальной. Вместе с тем наличие инициативы, как это ни парадоксально, дело опасное. Пока ты держишь в своих руках нити происходящего, ты – король. Как только утрачиваешь их, берешь оперативную паузу на перегруппировку сил или на подтягивание резерва – ты даешь возможность противнику опомниться и подготовить свой удар.
Впрочем, этот момент может и не настать. Если ты бьешь и бьешь подставляемые части, развиваешь постоянное наступление и, главное… самое главное условие – если у тебя достаточно сил, чтобы вводить их из раза в раз в бой, не снижая темпов продвижения… Сил у Терехова по сравнению с немцами было – кот наплакал.
Выражаясь образно, группа капитана была подобна Моське, напавшей на слона. Несколько раз собачонка укусила гиганта, но вот наконец он сумел развернуться и увидеть ее. Судьба мелкого наглеца была решена.
Нельзя сказать, что Терехов ошибся. Вообще трудно оценить его действия. Капитан привык к определенной модели, и осуждать его за это глупо. В своем мире у Терехова всегда существовала линия фронта, за которой были свои. Были, худо-бедно, артиллерийская и авиационная поддержки, были позиции, на которые можно отступить, и рубежи, которые следовало занимать в атаке. Капитан обладал огромным запасом тактических умений. Скоординированные им действия группы привели к тому, что она имеет базу, обладает достаточным вооружением и снаряжением. Вместе с тем Терехов отдавал себе отчет, что в настоящий момент он привел группу, так сказать, на вершину ее могущества. Дальше, при условии следования догматам «удержания инициативы», – только пропасть.
Что теперь?
Следовало признать, что нынешняя стратегия себя исчерпала. Нужно было применять нечто новое. И в этом как раз состояла проблема.
Этот мир не был похож на тот, в котором вырос Терехов. И даже близко не подобрался к СССР периода войны. Капитану просто неоткуда было взять примеров. Ему нужно было найти решение, однако он даже отдаленно не представлял себе, каким оно должно быть.
И с этого момента все то, что ранее придавало сил, позволяло не сомневаться в себе, напротив, стало работать в минус. Ответственность за группу казалась непосильной ношей. Присоединившийся Свиридов, вроде бы уже доказавший свою лояльность, утратил доверие. Подкинутый сюрприз в виде совершенно нежданного «пришельца из будущего» капитан рассматривал как провокацию.
Терехов и сам понимал, что раздражается и злится прежде всего из-за собственного непонимания ситуации. Он пытался найти еще какие-то варианты, модели поведения, однако ничего толкового в голову не приходило. Любой план на его первоначальном же этапе рушили местные реалии. Выходило, что следует искать союза с немцами. Либо… Либо бороться до конца, который скорее всего будет очень скорым.
Третьего не дано. Как бы ни старался Терехов, изобрести нечто уникальное… неповторимое… выкрутиться… ему не удавалось. Идти на сотрудничество с врагом?
Терехов воевал с первых дней нападения Германии и повидал многое. Он знал, что остается после немцев в захваченных ими городах и селах. И призывы к освобождению, к борьбе до последней капли крови были для него не просто словами. Сражаясь с врагом, научился немцев ненавидеть. А как иначе быть с тем, кто незваным пришел в дом, где ты мирно жил и трудился?
Да и убивать… Чтобы убить, следовало испытывать нечто большее, чем злость. Это стрелять можно, палить в белый свет, как в копеечку, без переживаний, на страхе одном, а когда сойдешься глаза в глаза…
За годы войны часть воспоминаний потускнела, утратила остроту и отчетливость. Однако свой первый бой Терехов помнил прекрасно. Они расположились, как на учениях: цепочку окопов приготовили, заняли позицию, а через два часа от нее не осталось ни черта. Не подпустив толком, только увидев немецкую танкетку у дороги, выдали ей по первое число ружейно-пулеметным. А фрицы подождали час, подогнали пару танков и выкатили орудия на прямую наводку. Отутюжили окопчики и пошли вперед, как на прогулке: не спеша, за двумя бронированными коробками.
Их тогда поднялось навстречу не больше трети. Кто оглушенный, кто раненый, а кто и вовсе навсегда остался в наскоро выкопанном окопчике. Вот тогда впервые возненавидел Терехов. И ненависть свою, из которой силы черпал, отчасти благодаря которой и выживал, с тех пор в сердце сохранил.
Это сейчас, вспоминая, можно сказать: бестолково они выскочили. От отчаяния. До самой штыковой мало кто добежал. Зато тогда впервые Терехов увидел тех, кто убивал его. Сосредоточенные пыльные лица под краем каски, короткие ухватистые карабины. Нападавшие слаженно приседали на колено, вскидывая оружие, и просто расстреливали бегущих на них красноармейцев. Косили из танковых пулеметов и ручных, залегая прямо на землю, в густую, сочную траву.
