В. Бирюк - Обноженный
Как не кручу — всё одно получается: надо ставить мельницу за полсотни вёрст да на чужой земле. А потом — не наездишься. Хоть плачь!
Покажите мне попаданца, который бы плакал горючими слезами от равнинности рельефа Русской равнины!
Сходил — в лужу посмотрел. Да, есть такой придурок. Который слезьми плакать горазд, а мозгой шевелить лениться.
Если у меня нет русла речки, которую можно было бы нормально стенкой перегородить, то почему бы мне ни сделать такое русло? Не плотину на речке в удобном месте, а речку, удобную для плотины?
Из-за нашего «хитро-удвоенного» боярства в вотчину попало Гудково болото. И это — радует!
Ну какой нормальный попадун будет радоваться, что ему болото во владение дали?!
Раз я радуюсь — значит, я попадун ненормальный. Что уже давно не новость.
Поэтому спокойно прогрессирую нивелир с мерной рейкой. Обучаю работе с ними двоих мальчишек и загоняю их в команду Фанга.
Боевой беззубый волхв послушал шипение своей голядской молоди в адрес приёмышей из черниговских беженцев, мои объяснения и обещания… Ну, типа:
— Ежели с мальками вдруг чего… то будет всем… нехорошо.
Произнёс что-то вроде:
— Йуп. Дарис.
И ушёл.
Они сделал полную съёмку местности с высотами! От Пердуновки вверх и вниз по реке на двадцать вёрст с шагом по высоте в пол-локтя! И на десять вёрст от берега. Ну, где пройти смогли.
Я это Гудково болото… вкус пиявок… — с прошлого года помню. Когда я, как раз в этом болоте, истерил:
— Иррегировать нахрен всю Россию!
Вот и повод появился. Прокопаю канаву в две версты — грунт там мягкий — и потихоньку спущу болото в реку. Сначала — будет мельничка, потом — пашенные угодья. Или — месторождение торфа.
Фанг нашёл подходящее место для канала — можно копать.
Тут пришла страда. Как обычно в России — нежданно.
Все хлеб убирают, а я страдаю — копать-то некому!
Жатва для крестьянина — святое время. «День год кормит». Все прочие дела — в сторону, в селениях остаются только старики нехожалые да детки малые. У аборигенов это даже не в голове — в спинном хребте.
Всё — долой. — Чирей выскочил? — После жатвы вылечим. — Дом горит? — После страды потушим.
«Только рожать да помирать — не погодить» — русская народная мудрость.
Я — человек 21 века. У меня это как клеймо на темечке. Я могу прикинуться туземцем, могу их словечки перенять, но думаю-то я по двадцатьпервовековому! Могу сказать: «на всё воля божья». А вот постоянно смотреть на мир сквозь «иншалла» — нет. Не могу! Не лезет это в меня! Да и не хочу.
Я планирую, я строю индустриальное производство с непрерывными процессами, я вытягиваю технологическую дисциплину, стремлюсь повысить отдачу капиталовложений в основные фонды путём их двух-трёхсменного использования, балансирую материальные потоки и оптимизирую процессы…
А тут бздынь — страда…
Не хочу повторяться… в адрес попаданцев… Но надо ж понимать! Два месяца в году — ледостав и ледоход — всем «стоп». Полгода зима. Зимой люди в курных избах спят по 12–13 часов день. Проверено натурным экспериментом в 21 веке. Экспериментатор даже думать за зиму стал иначе — медленнее. И сильно… пофигистически.
Неделя — сев, месяц — сенокос, месяц — жатва. В эти периоды людей трогать нельзя. Да и не сдвинуться они: у них на любые ваши сладкие предложения — врождённые рефлексы крестьянина. А крестьянствуют здесь — все.
А теперь найдите в этом календаре свободное «окно» — и прогрессируйте там себе в волюшку.
После каждого «трудового крестьянского подвига» ту же гончарную печку нужно ещё день-два-три просто греть, и дрова — труд дровосеков — в трубу улетят. Работники ещё неделю будут вспоминать — чем они тут развлекаются, «как тут ходят, как сдают». Производительность труда к прежнему уровню вернётся… хорошо, если через 2–4 недели…
«Производительность труда» — это не с цвайхандером бегать.
В.И.Ленин, «Очередные задачи советской власти»:
«Во всякой социалистической революции… выдвигается на первый план коренная задача создания высшего… общественного уклада, именно: повышение производительности труда, а в связи с этим (и для этого) его высшая организация».
Замените «социализм» на «прогрессизм»… Однофиговственно: или у меня в вотчине будет эта пресловутая «производительность труда», или можно вешаться.
А, есть и третий путь: деградировать в обычного средневекового крысюка. «Иван — боярский сын». Обычный, исконно-посконный, «все так живут»…
Тьфу на вас!
Глава 244
Поругался я сильно с мужиками.
— А чегой-то сноха моя, Сонька, страдать не пришла? Грит, ты, де, боярич, не велел.
— Верно говорит. От неё одной за прялкой выгоды больше, чем от тебя со всем твоим семейством на пашне.
— Не дело говоришь, боярич. Не по-русски, не по-хрестьянски. Мы, эт, не за выгоду страдаем — за хлебушек. Сам, поди, знаш: хлеб всему голова.
— Вот я и смотрю, что у тебя заместо мозгов — мякиш. Соня твоя почти за всё селение нитку прядёт. Вы её на руках носить должны, пылинки сдувать. А ты её на ниве раком поставишь. На месяц-полтора — пока молотьба не кончится. Кормить будешь последним куском, спать ей укажешь на рогожке у порожка. Ещё и в морду дашь — а чего ж нет? Младшая невестка же. Она у тебя заболеет да, не дай бог, помрёт.
— Ну, эт как на то божья воля будет.
— Твою вбогагробадушумать…!!! У тебя на подворье выгребная яма три года не чищена!! У тебя дерьмо под окоём плещется!! Это что — боженька нагадил?!! Хрысь! Ты где? Запиши себе: к Юрьеву дню всем выгребные ямы в Паучьей веси — вычистить. Кто не сделает — будет лес до весны валять. Без роздыху! А ты — вон пошёл, неколи мне с королобым день переводить.
Нет, вы мне скажите: какой ещё попаданец озабочен инспектированием отхожих мест в домовладениях исконно-посконных смердов?! Аж до скачков кровяного давления в своём попадёвом тельце?
Хрысь бересту карябает, Потаня молчки стол поглаживает. Слава тебе, господи, что только поглаживает. И винить некого: сам — выучил, сам — виноват.
Ещё в августе, как выяснилось, что Аннушка в положении, я надумал её замуж выдать. Вдова на сносях… дело-то скандальное. Опять же: она у Акима типа приёмной дочери. Деду… выскажут укоризну. Дед ответит. По-боярски. Он как шапку получил — совсем «краёв не видит». И зачем мне этот… «смех»?
Нет, есть, конечно, народные средства. Девки в русских деревнях ещё в начале 20 века в аналогичной ситуации залезали на ворота и с них прыгали. Русский народный аборт типа выкидыш. «Ой, упало».
Можно — ворота высокие в усадьбе есть. Но по «Русской правде» за любое «извержение дитяти из чрева» — три гривны князю. А я — не херувим, но чту уголовный кодекс. Виноват — «Русскую правду».
Да и девчушку жалко: Мара предупредила, что могут быть осложнения пожизненного характера. Я гумнонист или где?! Опять же, «жаба давит»: я в Аннушку немало сил и души своей вложил. Жизнь девчонке портить… как-то не хочется.
Провели сдвоенное мероприятие: увольнение холопа и запоины боярыни.
Потаню со Светаной ещё в прошлом году покойничек, отец Геннадий, развёл. Не в смысле «на деньги» — платил за всё я. А в смысле юридическом: не муж-жена. Дети, Любава и Плаксень, по обычаю остаются с матерью.
Интересно: в «Русской Правде» есть статьи касающиеся обязанностей отчима и матери перед сиротами, но нет мачехи. Почему — не знаю.
С такой родной матушкой, как Светана, под одной крышей жить — врагу не пожелаешь, живут дети у Акима в Рябиновке. И остаются в прежнем холопском статусе.
Торжественно собрали народ в усадьбе, я Потане вручил грамоту «об увольнении» — он теперь вольный смерд. «По благородному» сделали — на пергаменте изобразили. Трифена всю ночь, высунув язык, писала по-красивше, с завитушками. А больше-то в вотчине никто чернилами писать не умеет! На бересте-то да на вощаницах — процарапывают.
Снова прокол в попадизме: каллиграфией мы не владеем.
Небезызвестный К. Маркс как-то, при попадании в Англию, решил срубить деньжат по-лёгкому — пошёл, типа, в клерки наниматься. Так ведь не приняли! Почерк, говорят, неразборчивый. Ему, соответственно, ничего и не оставалось, кроме как этим корявым почерком и забабахать «Капитал».
Так то ж гений! А кто из попадунов хоть бы полу-уставом писать может? Клавиатур-то тут нет! Не, никуда не возьмут. Да я и сам такой же — как курица лапой…
Кроме грамотки Потане, принародно вручил Акиму 9 кун серебром. «Налог на свободу» — государственный сбор за освобождение человека из рабства. Аким теперь боярин — представитель власти на местах. Цена свободы человека в «Святой Руси» — чуть меньше 10 граммов серебра.
Потом — толпой за стол. Накапливаю опыт организации средневековых банкетов. Сложное, однако, дело. И — опасное.
