Вячеслав Коротин - Порт-Артурский гамбит: Броненосцы Победы
Чтобы успеть к назначенному сроку, всю следующую неделю ремонт шел день и ночь напролет. А ведь любой современный корабль весь собран на сотнях тысяч стальных заклепок! И малейшая переделка его конструкции – это чадящие переносные жаровни с раскаленными докрасна заклепками и наносимые от всей души удары кувалд, – сначала – чтобы срубить головку старой заклепки, затем – чтобы выбить ее из отверстия, а после – чтобы расклепать новую. Надо ли говорить, что слышать и ощущать всем телом далеко разносящиеся по металлическому корпусу удары – было не самым приятным времяпрепровождением, особенно по ночам. Так что через несколько дней весь экипаж был готов идти хоть на прорыв, хоть на сухопутный фронт, лишь бы только ремонт на казематах поскорее завершился.
К концу недели все штатные шестидюймовые орудия и семидесятипятимиллиметровые пушки в оконечностях заняли свои места, и были уже приготовлены на берегу временные казематы. Но в самый последний момент выяснилось, что орудий для нашего довооружения нет: три нещадно использовавшиеся шестидюймовки расстреляны до опасного состояния, а у одной буквально за день до передачи обратно на флот оторвался ствол…
Помню, когда я об этом узнал, у меня целый день в голове крутилась только одна мысль "ну где же взять пушки?" С нею же я и провалился в первый за долгое время не прерываемый непрекращающимся ударами кувалд сон…
… в каком-то туманном мареве многотонное орудие зависло между небом и землей на грузовой стреле.
– Майна! – незнакомый мне дюжий мичман, уверенно руководящий процессом, махнул рукой – и груз стал медленно опускаться на палубу какой-то обтрепанной баржи.
И тут я осознал: "они же забирают МОИ пушки!" Мгновенно оказавшись рядом с кондуктором я попытался его остановить, но тот даже не стал отвлекаться, сказав только:
– Ваше благородие, вам, здесь еще не место… И вообще, вы в накладной не расписались! – и сунул мне в руки какую-то бумагу. Выведенный калиграфическим почерком документ гласил:
"Настоящим удостоверяется, что Российский императорский флот, в лице лейтенанта Де Ливрона 2-го Виктора Карловича, передает, а Небесная канцелярия, в лице экипажа эскадренного броненосца "Петропавловск" принимает на хранение два 6"/45 орудия Канэ, которые могут быть получены обратно на дне Порт-Артурской бухты не позднее 19 сентября 1904 года.
От Российского императорского флота: лейтенант В.К. Де Ливрон 2-й
От экипажа ЭБР "Петропавловск": вице-адмирал С.О. Макаров
Заверено:…"
При попытке прочитать подпись заверившего, всё вокруг залил яркий свет, и я неожиданно проснулся…
На следующий день, сразу после доклада командиру и посещения корабельного священника, я, во главе портовых водолазов, уже искал утонувшую еще летом от шального японского снаряда баржу с двумя нашими же орудиями. Все работы прошли удивительно гладко, и уже через 3 дня оба орудия заняли свои места в противоположных углах крыши центрального каземата. Удивительно, но пушки были настолько сохранными и чистыми, что не сразу и верилось, что все это время они пролежали не просто на складе.
Через пару дней об этой истории знал весь экипаж "Баяна", а за вскоре – и каждый моряк в Порт-Артуре. Матросы говорили, что Макаров их и сейчас не бросил. С этих пор на крейсере вошло в обычай перед каждым боевым походом служить панихиду в память любимого адмирала и экипажа "Петропавловска", а доставшиеся с таким трудом орудия еще не раз сослужили крейсеру очень хорошую службу.
На место двух недостающих орудий были поставлены трёхдюймовые пушки, но мы надеялись, что сумеем быстро восполнить этот недостаток во Владивостоке, куда, как все тогда думали, мы будем прорываться. Наконец, за несколько дней до выхода в море все, на первый взгляд, было готово и ничто не предвещало проблем, когда нам сказали, что ознакомиться с результатами ремонта решил сам контр-адмирал Вирен. Впрочем, зная нашего бывшего командира, чего-то такого можно было ожидать.
На следующий день в кают-компании "Баяна" я и еще несколько наших офицеров знакомились с мнением адмирала о проведенном нами ремонте, уже успевшего отдельно пообщаться с командиром корабля. То есть мы стояли "по стойке смирно" и желали только поскорее куда-нибудь исчезнуть, а адмирал не очень-то и громко, но въедливо рассказывал, что он думает о нас вообще, и о проведенном нами ремонте в частности:
– Вас всех, господа, в первый класс Морского корпуса по новой отправлять надо. И то неизвестно, примут ли! Кто вам позволил такой бардак разводить?! Во что вы превратили крейсер, я вас спрашиваю? Что, нельзя было нормально края линолеума обрезать? Что??? Переделаете? Да попробуйте мне только до завтра не переделать! Пойдете вы у меня на берег окопы копать, причем в тех званиях, которые вы действительно заслуживаете!…
Надо ли говорить, что за последующие дни даже временные казематы утратили последние следы спешного монтажа и были начищены, как бляхи на ремнях матросов перед императорским смотром. Но, по моему глубокому убеждению, абсолютный порядок – это, конечно, хорошо, но, как и подтвердили дальнейшие события, лучше бы мы это время потратили на монтаж элеваторов с "Севастополя", которые на момент прорыва пришлось просто сложить на палубе под брезентом, с надеждой закончить работы по их установке позднее.
Глава 2. Прорыв
Сколько раз уже проклял себя Роберт Николаевич Вирен за то, что всё таки решился разворошить это болото. Постоянно какие то проблемы и препоны. На пустом месте.
То железа не допросишься, то провода изолированного. Утром командиры кораблей докладывают о рапортах младших офицеров не желающих идти в десант, а вечером уже старшие офицеры добиваются разрешения забрать с собой семьи на эскадру. Сухопутное начальство всеми правдами и неправдами старается задержать десанты… В общем, настоящий девятый вал проблем!
Но что-то всё-таки сдвинулось… Сначала молодые офицеры загорелись идеей прорыва, а потом и те, кто постарше молодость свою мичманскую вспоминать стали. Всё больше эскадра стала напоминать ту, которая искрилась энтузиазмом после выхода Макарова на "Новике", когда каждый верил, что наконец то у нас есть АДМИРАЛ! Конечно до макаровской популярности Вирену было далеко, но моряки вдруг почувствовали, что есть человек, который может и хочет повести их в бой. И это ценили.
Внешний рейд Порт-Артура
Рассвет наступал медленно. Низкие облака стали едва заметно наливаться светом изнутри, а на западе все еще только угадывались темные громады Золотой горы и Электрического утеса.
Миноносец "Сердитый" терпеливо ждал, пока достаточно рассветёт, чтобы можно было спокойно вернуться на базу. Подходить к берегу в темноте было смертельно опасно – после того, как в мае береговые артиллеристы приняли японцев, ставящих мины, за свои возвращающиеся миноносцы, а утром на выставленном заграждении подорвались два броненосца, один из которых погиб вместе с командующим эскадрой адмиралом Макаровым, батарейцы были готовы утопить любую тень, до которой только могли дотянуться. Так что приходилось, несмотря на реальную опасность наткнуться на японские миноносцы или выставленные ими мины, дожидаться утра, чтобы спокойно войти в гавань…
Глаза вахтенного офицера Василия Соймонова привычно искали в предрассветных сумерках силуэты японских миноносцев, но его мысли были далеки от этих берегов, уже обильно политых русской кровью…
"… Мне казалось, это было совсем недавно, и все было так похоже – такие же низкие облака, и такие же темные в надвигающихся сумерках гранитные набережные… но я точно знал: во всей моей жизни не было более светлого мгновения. Мгновения, которое подарила мне Она, и которое теперь освещает все мое существование даже здесь, на другом краю планеты.
Тогда древность моего дворянского рода не могла уравновесить в глазах ее родителей традиционно нищенского в России оклада недавнего выпускника Морского Корпуса, и она осталась ждать моего возвращения с Дальнего востока, ну или, по крайней мере, получения лейтенантского чина. А тут еще эта трижды проклятая война! Но я буду сражаться, Любимая! Сражаться изо всех сил! Сражаться хотя бы ради тебя, и наших будущих детей, ведь если не остановить войну здесь, еще у порога, то вскоре она обязательно попытается протянуть костлявые руки прямо в наш дом…"
Письмо мичмана Василия СоймоноваДорогая моя Оленька!
Пошел уже четвертый месяц нашей осады. И, если честно, тяжелее всего мне даются совсем не неизбежные здесь опасности и лишения, а невозможность получать твои письма и самому писать, как раньше, почти каждый день.
Не знаю, когда случится оказия, чтобы передать это письмо, но и не поговорить с тобой, хотя бы на бумаге, тоже не могу. Твоими молитвами я вполне здоров, корабль наш также не был пока поврежден, несмотря на частые выходы в море.
