Надежда Попова - Natura bestiarum.
— Зараза, — выговорил Курт недовольно; помощник покривился, скосившись на него с укором:
— Господи. Тебе через месяц с небольшим шандарахнет двадцать семь, а ты ведешь себя, как ребенок.
— Nisi efficiamini sicut parvuli, non intrabitis in regnum caelorum[5].
— Еретик.
— Святоша.
— Отвали.
— О, — удивленно отметил Курт и, вздернув с пола дорожную сумку, установил ее на колени, пытаясь раскопать что-то в ее недрах.
— Что ищешь?
— Особую книжицу, — пояснил он серьезно. — Я помечаю в ней те дни, когда тебе случается заговорить, как нормальному человеку. Какое сегодня число?
— Тридцатое января, — буркнул тот. — День, когда меня одолело искушение совершить грех смертоубийства.
— Мелочевщик, — фыркнул он пренебрежительно и отставил сумку снова на пол, выложив на столешницу плоскую шкатулку, покрытую клетчатой двухцветной глазурью. — Решил убивать — убивай с размахом. К примеру, целыми армиями… Партию, — почти приказал Курт, высыпав из шкатулки крохотные костяные фигурки, и, зажав в кулаках по пешке, приглашающе кивнул. — Выбирай. Пока явится наш ужин, я успею искромсать твоего короля в капусту.
— Повстречать бы того доброхота, что подарил тебе эту штуку, — покривился Бруно со вздохом, не глядя указав на одну из рук, и он усмехнулся, расставляя фигуры по клетчатой поверхности:
— Сохрани меня Господь. Один ты — куда ни шло, один он — терпимо, но два святых плакальщика разом это для моих нервов слишком… Вообще, знаешь, некоторые полагают, что шахматы развивают разум.
— Это когда раз, когда десять в неделю, когда так неделю-две подряд; не возражаю. Но у тебя это начинает походить на idea fix, а сие есть признак недужности этого самого разума. У тебя пунктиков и без того хоть отбавляй, а маюсь с ними я.
— Не хнычь, — оборвал его Курт, сделав первый ход. — Дерзай. Как знать — вдруг снова случится чудо, и ты меня обставишь?
Помощник лишь скептически покривил губы, не ответив, и с тяжелым вздохом сдвинул вперед крестьянина.
Ужин был принесен на середине партии; на сильно поуменьшившееся войско с бронзовыми навершиями, теснимое армией, украшенной черненым серебром, Альфред Велле покосился с впервые проскользнувшим во взгляде удивлением, однако промолчал, лишь пожелав господам приятного вечера и удалившись. Господа поглотили ужин, не отрываясь от игры, сегодня затянувшейся — Бруно, пытаясь повторить свой редкий подвиг и выиграть у начальства снова, осторожничал и медлил, подолгу раздумывая над каждым ходом. При всех своих стараниях, помощник все же оставался в решениях довольно предсказуемым, лишь изредка выдумывая неожиданные комбинации, и Курт уделял внимание игре мимоходом, исподволь разглядывая собравшихся в трапезном зале немногочисленных постояльцев.
У правой стены, чуть поодаль от очага, восседал округлый, но плотный, как хорошо сбитый бочонок, и такой же лысый мужичок, поглощающий свой ужин спокойно, с достоинством и вдумчивостью. Хлеб он кусал душевно, размеренно, склоняясь при этом к стоящей перед ним плошке со снедью, а употребив кусок целиком, механически сгреб крошки со стола и стряхнул во всю ту же плошку. Итак, из деревенских. Быть может даже, обитатель той самой оставшейся позади деревни, которому посчастливилось не попасть на празднество, учиненное тамошним лошадником; или из города, но обосновавшийся за его каменными стенами не так давно, горожанин в первом поколении. Привычки к долгим путешествиям, а стало быть, и трактирам, нет. Куда бы он мог направляться и зачем? Зима, торжища сейчас хилые, на ледовщика или торговца дровами и углем не похож… К родне, разве что, или от оной, зачем еще быть крестьянину в пути, кроме, разве, торговли. Наряд не обыденный, но и не вычурный, однако вполне благопристойный, даже, можно сказать, по-своему представительный. Так можно было бы приодеться, имея в планах посетить кого-то, кому имеет смысл казаться значительным.
В самом углу двое — женщина, относительно еще молодая, вряд ли достигшая третьего десятка, и парнишка лет пятнадцати. Либо рано вышла замуж, либо тетка или сестра. Скорее всего. Так парни его возраста к матерям обыкновенно не льнут — в такие годы уже блюдут дистанцию, дабы, не приведи Господь, не подумали, будто он нюня и висит на мамочкином фартуке. Этот смотрит вокруг с враждебностью, будто весь мир против, и лишь с ней говорит спокойно, даже улыбается. У нее же вид усталый и немного растерянный, то и дело порывается тронуть парня за плечо или погладить по голове, но сдерживает руку. Наверняка сестра. Ну, или родственница, приютившая после смерти матери. Н-да. Самому майстеру инквизитору во время оно не так повезло… Пища умеренная, пьют воду. Судя по скромной одежде, не из личных предпочтений, а экономии ради. Куда могут направляться эти и зачем? Да куда угодно.
В зале больше никого, однако, если судить по состоянию прочих столов, еще pro minimum двое постояльцев имеются — столы свежевытертые…
— Комната готова, господа, — ненавязчиво сообщил Альфред Велле, появившись рядом на мгновение. — Как только пожелаете, Вольф вам ее укажет.
Однако ж, кое в чем помощник прав: владелец этого заведения личность интересная. Положим, признать в двух новоприбывших «господ» несложно — оба в одинаковой, как солдаты, но явно недешевой одежде типа «exclusio», при оружии, да и нельзя не заметить герба на навершии Куртова меча; стало быть, один из гостей уж точно «господин рыцарь», а кто второй — подробности неважны. Важно различить манеру держать себя запросто, угадать взгляд, ни перед кем не склоняющийся, и тон, привыкший приказывать. Однако запросто держится и сам Альфред Велле — речь гладкая, без запинок или заискивания; наверняка с тем крестьянином владелец говорил иначе. Быть может, на «ты», перемежаясь словечками и оборотцами. А ту женщину с парнем, быть может, величал «дочкой» и был отечески ласков. Calculis subductis[6] — Велле души не чает в этом месте, в своей работе, и занятию этому предается с упоением. В держании трактира его, быть может, привлекает не только доход и собственное жилище, не подпадающее под перипетии городского законодательства, но и люди, с которыми доводится встречаться, подолгу говорить, а порою — и просто слушать. Таким, как он, славным незнакомцам, утомленные дорогой и жизнью путешественники, задержавшись у стойки, частенько склонны выговориться под пиво или «что покрепче». Вообще говоря, если взять такого учтивого и приятного в общении трактирщика за шиворот, припереть к стенке и грамотно пригрозить, из него можно будет вытрясти неимоверное количество самой разной информации…
На распахнувшуюся дверь обернулись все присутствующие без исключения, с любопытством осматривая нового члена этого маленького сообщества товарищей по ненастью — тот ввалился в трапезный зал в клубах пара, торопливо захлопнув за собою дверь, и, отступив от порога, обернулся назад, словно пытаясь увидеть что-то сквозь толстые доски.
— Слава тебе, Господи, — облегченно выдохнул он, срывая с головы шапку, и поспешно распахнул облепленную снегом тяжелую шубу, как две капли воды схожую с той, что согревала хозяйского сына. — Уж думал, там и лягу… Прости, Альфред, я тут у тебя снегу натряс.
— Ничего, — благодушно улыбнулся тот, выходя гостю навстречу. — Трупом на пороге не упал — и ладно. Куда это тебя в этакую непогоду понесло?
— Когда вчера выезжал — лишь поземка мела, — возразил тот, тяжело падая за стол, и, пыхтя, неловко выбрался из рукавов. — А сегодня, смотри-ка, и дороги не видать. Не знал бы, куда ехать, и мимо б прошел — не заметил бы; веришь, Альфред — огней в твоих окнах не разглядишь в десяти шагах.
— Верю, — кивнул тот, глядя на, судя по всему, давнего знакомца с состраданием. — Как я понимаю, Феликс, ты б не отказался…
— Неси, — отмахнулся новоприбывший, не дослушав. — И согреться неси, и поесть. По такому морозу в пути-то толком не перекусишь. Помираю с голоду… Слышь, Альфред! — не стесняясь наличием прочих постояльцев, вслед уходящему крикнул он. — И волки! Волки бродят!
— Волки? — тихо проронила женщина с мальчишкой, и Феликс кивнул:
— Они самые. Видеть не видел, но слышал — и близко, у меня чуть кони умом не тронулись; я и сам уж всем святым перемолился, кого только вспомнил… Вольф! — обрадованно воскликнул он, завидя хозяйского сына. — Мальчик мой, будь так уважителен к старику: там повозка моя стоит, и коней двое; пока я тут отогреваюсь, их, небось, уж по самые холки завалило.
— Повозка — пустая или как? — уточнил тот, и Феликс отмахнулся:
— С товаром, но товар не портящийся, так что ее куда-никуда в сарайчик, и ладно. Кони главное, их пристрой. Накормишь, а? и чтоб им там хорошо было, а?
— Обижаете, Феликс, — повел плечами тот.
— Волки, — повторил Бруно, задумчиво передвигая короля подальше от наступающей зондергруппы Курта. — Они в такую погоду злые.
