Владимир Свержин - Крона огня
Брунгильда шествовала по разливающемуся многоголосьем городу, напустив на себя вид величественный и безучастный. Не слишком умело, но уж как получалось. Главное, чтобы никто не увидел ее заплаканных глаз. Какие могут быть слезы, когда на тебе роскошное, привезенное из самого Константинополя, парчовое, шитое невиданными цветами платье, отороченное заморским соболем, а золото и яхонты на груди и запястьях так и лучатся при свете полуденного солнца?!
В тот час, когда золотых дел мастер Элигий, сопровождаемый верным Мустафой, пришел к ней, в тот день, когда выжившие плакали и ликовали, празднуя разгром абарского воинства, она и помыслить не могла о чем-либо подобном. Мало ли зачем может прийти главный придворный ювелир. Но он не принес ей ни перстней, ни диадем, а протянул ошеломленной девице свиток, подписанный и скрепленный печатью ее брата. Не спросив ее желания, опальный майордом недвусмысленно изъявлял свою непреклонную волю, требуя «с покорностью незамедлительно принять от подателя сего предложение руки и сердца». В гневе от столь бесцеремонного обхождения, Брунгильда тут же пожелала лично увидеть брата и высказать ему в лицо возмущение и категорический отказ, но Элигий лишь покачал головой.
– Это невозможно.
– Это еще почему?! – нахмурилась благородная дама, живо чувствуя в себе остаточные явления прежнего родства с гарпией.
– Мессира Пипина нет в лагере. Он сбежал.
– Сбежал?! – ошарашенно переспросила сестра майордома, представляя глубокий каменный подвал, в котором, обвиненный в покушении на жизнь государя, сидел на цепи ее брат. – Но как ему это удалось?
Элигий поднял глаза к потолку и пожал плечами.
– Представления не имею, моя госпожа. Вероятно, поутру начнутся поиски, и скорее всего причастным к исчезновению преступника сочтут некого Шарля из Люджа. Быть может, вам прежде доводилось слышать об этом храбром юноше?
Брунгильда молча кивнула. Ей уже было известно, что у брата от любовницы Алпаиды есть два сына: малолетний Гильдебрант и Шарль-Пипин, совсем недавно опоясанный мечом и принявший мужские воинские обеты. Этого юношу ей пару раз доводилось видеть. Он выглядел старше своих лет и стремился доказать поседевшим в боях воякам ловкость и умение. И не без успеха. Пипин Геристальский внимательно следил за успехами сына, и в схватку с абарами Шарль уже привел небольшой отряд, набранный в окрестностях родного Люджа или же, как называли его франки, Льежа.
– Скорее всего, – продолжал Элигий, глядя на будущую супругу, как готовый к трапезе кот на мечущуюся в панике мышь, – столь пылкий и отважный юноша помог скрыться отцу. Возможно, он полагал, что сражение все спишет. Возможно, надеялся погибнуть в честной схватке и тем замести следы. Однако тут ему не повезло. Он выжил, даже не ранен, теперь его будут пытать, и он, конечно же, сознается в своем преступлении. – Золотых дел мастер выдержал паузу, не сводя глаз с «нареченной». – Хотя, быть может, он вовсе и не совершал всего этого…
Брунгильда еле сдерживалась, чтобы не взорваться. Да, она совсем недавно познакомилась с собственным братом, и тот вовсе не пылал к ней родственной любовью. Хотя, может, и без охоты, но все же старался обеспечить подобающее ее титулу положение. Да, она едва знала молодого Шарля и не могла сказать, что сколько-нибудь привязана к незаконнорожденному племяннику. Но она чувствовала, что в этом мире одна-одинешенька, и потому изо всех сил держалась за родственные узы, пусть даже и столь эфемерные, как эти. Похоже, Элигий догадывался о чем-то подобном.
– Я даже уверен, – с напускной озабоченностью продолжил он, – что он не совершал того, в чем его обвинят. До сражения было приказано не говорить о злодействе мессира Пипина и его заключении. Шарль, вероятно, и не ведал о них, и, стало быть, не имел возможности ничего предпринять. Думаю, мне бы удалось отыскать надежных свидетелей, которые смогли бы заявить под присягой, что сей храбрый воин не покидал шатра до самого начала боя. Но… – Он вновь протянул Брунгильде гневно отброшенный ею свиток. – К тому же подумайте: если вы будете незамужней девицей в день, когда о преступлении вашего брата объявят всенародно, то унаследуете лишь мизерную толику его богатств, какую-нибудь ветхую развалюху, убогую ферму посреди лесов и болот. С глаз долой – из сердца вон. Остальное попросту отойдет в казну. Вместе же мы получим все, в этом я вам ручаюсь.
Элигий выложил козырь, который почитал сильнейшим, и теперь следил за реакцией Брунгильды. Той уже представлялось прозябание в глухом лесном замке, немногим лучше ее каменного склепа. Если Ойген решит свести с ней счеты за нелепые попытки отбить сэра Жанта, то именно так и будет. Можно даже не сомневаться. Сейчас родство с Пипином ни от чего не защитит. Быть может, то, что предлагает Элигий, еще не худшее из возможного. Быть может… Быть может.
– Я покоряюсь воле брата, – едва справившись с душившими ее слезами обиды, прошептала Брунгильда и отвернулась от суженого.
Свадьбу сыграли через день после их прибытия в Париж. Кардинал-примас Гвидо Бассотури лично обвенчал молодых, при этом обменявшись с мастером Элигием такими взглядами, что Брунгильде отчего-то стало не по себе.
В первую брачную ночь на всякий случай она спрятала в изголовье кинжал. Но он не понадобился. О той ночи новоявленная супруга верховного казначея могла сказать лишь одно: она была. Стыд, боль, горечь, неприятное ощущение от тела чужого человека, – ровным счетом ничего из того, о чем пели сладкоголосые менестрели. И вот теперь, всего несколько дней спустя, очередная досадная новость: ей следует отправиться в Форантайн, родовой замок геристальского дома, и там «в заботах о хозяйстве» дожидаться приезда мужа.
– Мустафа сопроводит тебя, – сухо бросил «счастливый новобрачный», на мгновение отрываясь от подсчетов. И вот теперь благородная дама Брунгильда шествовала ко дворцу, втайне надеясь, что добрая Гизелла прикажет ей и дальше оставаться подле своей особы, что Ойген не держит на нее обиды и они спасут подругу от почетного, но безнадежного заточения.
– Мое почтение, прекрасная госпожа, – послышался рядом голос, подобный голубиному воркованию. Один из силачей-рабов, сопровождавших хозяйку, сделал шаг навстречу говорившему, недобро хмурясь и сжимая пудовые кулаки. Но Брунгильда остановила его.
– И тебе доброго здравия, Бастиан.
– Не найдется ли у вас немного времени для ничтожного песнопевца?
Жена казначея исподтишка бросила взгляд на сопровождавших ее хмурых стражей.
– Я иду во дворец. Помнится, тебе всегда там рады.
Ла-Валетт молча поклонился, давая понять, что оценил намек. Конечно, могучих рабов оставят во дворе – в хоромах, где даже слуги, подающие еду на стол, происходят из знатнейших семейств, рабам делать нечего. Он чуть приотстал, дабы не подавать черни повода для лишних пересудов, и направился «в гости к благородной даме Ойген».
Камеры, скрытые под ювелами нурсийских головных обручей, откликнувшись на безмолвное требование Валета, тут же показали картину внутренних покоев матушки кесаря, где в эту минуту рыдала Женечка. Со всхлипами перемежались то упоминания имени сэра Жанта, то странные названия далеких нурсийских городов, то и вовсе неведомые фразы на диковинном языке.
Гизелла, несколько обескураженная бурной реакцией на свое более чем достойное предложение, всячески утешала благородную даму, говоря, что ни на чем не настаивает, что есть время подумать, что высшие государственные интересы зачастую важнее их личного женского счастья, что Дагоберт очень скоро войдет в полную силу, и ни один мужчина в мире не сможет сравниться с ним в мужской доблести во всех смыслах этого слова.
Когда дворецкий сообщил о визите высокородной дамы Брунгильды, «плач Тимуровны», уже грозивший дворцу затоплением, едва-едва начал сходить на нет, и потому государыня, чтобы не нарушить настроения момента, бросила, не оборачиваясь:
– Пусть ждет.
Дворецкий не замедлил передать слова госпожи, и Брунгильда без лишних слов поняла, что пропала, как темень вчерашней ночи. На что она надеялась?! Ее больше не желают видеть! Раньше Гизелла всегда любезно и без задержек принимала сестру первейшего из вельмож своей страны. Теперь, когда тот превратился в беглого разбойника, ее не желали видеть и, дабы окончательно унизить, заставляли ожидать, словно комнатную прислугу.
– И снова мои приветствия прекрасной даме, – приблизился вездесущий Бастиан. – Будет ли мне позволено говорить с вами?
– Будет. Но если тебе нужна моя помощь или заступничество, то ты, дружок, не к той обратился. Нынче я в опале, а скоро и вовсе буду в ссылке, – вздохнула жена казначея, в глубине души понимая, что ее супруг, прежде чем объявить ей свое решение, получил на то согласие Дагоберта и его матери. Должно быть, и свадьба их была нужна только затем, чтобы соблюсти хоть какую-то видимость благопристойности и передать владения геристальского дома безродному выскочке.
