Том Маккарти - Тинтин и тайна литературы
Путь к разгадке никогда не бывает прямым. Герменевтические последовательности полны того, что Барт называет reticence[5]. Нарратив создает препятствия: заминки, ловушки, неполные или отсроченные ответы, откровенный саботаж. В «Приключениях Тинтина» это случается на каждом шагу. В «Тайне “Единорога”» человек, который приходит рассказать всю правду о происходящем с Тинтином и Хэддоком, падает, тяжелораненый; информация, которую он успевает сообщить, уже теряя сознание (он показывает на птиц, пытаясь разъяснить, что в него стреляли братья по фамилии Птах[6]), – достоверна, но совершенно непонятна. «Воробьи?» – спрашивает Тинтин. Бумажник, в котором лежит один из свитков с адресом клада, украден. Даже когда все три свитка собраны вместе, расшифровать их оказывается невозможно: на них написаны только какие-то числа, не связанные между собой. В «Голубом лотосе» двух вестников, которые приходят посвятить Тинтина в курс дела, травят ядом, лишая рассудка; злодей Мицухирато, притворяясь другом Тинтина, дезинформирует его; архизлодей Растапопулос, тоже притворяясь другом, дает верную информацию, которая, однако, уводит в сторону.
Злодеи и случайности сбивают с толку персонажей, а Эрже – читателя. В «Сигарах фараона» и «Голубом лотосе» он лукаво монтирует сцены, где злодеи пишут и читают депеши, и «кадры», где Дюпон и Дюпонн шлют рапорты и получают указания. Так Эрже создает впечатление, будто детективы – сообщники злодеев. Он также обожает прием, который мы назовем «раздвоением». В «Тайне “Единорога”» за кораблик соперничают трое – Тинтин и еще два персонажа, конкурирующие с ним и между собой; когда кораблик пропадает, мы вместе с Тинтином делаем ошибочный вывод, что похититель – более настойчивый из двоих претендентов. В «Деле Лакмуса» два агента иностранных держав-соперниц шпионят за обитателями Муленсара, фамильного поместья Хэддока; когда профессор приходит в шляпе, продырявленной пулей, мы заключаем, что в него стрелял кто-то из агентов, и лишь затем понимаем, что шляпу пробила шальная пуля, выпущенная одним агентом в другого.
Раздвоение наблюдается не только на уровне фабулы, но и в мелочах. Цикл изобилует, если можно так выразиться, случаями «двойного озвучания»: в «Деле Лакмуса» гремит гром и в следующем же кадре разбиваются – «ДЗЫНЬ» – оконные стекла (читатель поначалу домысливает связь между громом и разбитым окном); в «Семи хрустальных шарах» дважды раздается «Пиф-паф!», но первый звук на деле – звук лопнувших шин, второй – грохот захлопнутой ставни (кстати, затем гремит гром, а выстрел все-таки прозвучит, уже под утро). Двойное озвучание сбивает нас с толку, направляет по ложному пути, или убаюкивает, или заставляет насторожиться, или уводит в сторону, или заставляет вернуться вспять.
До разгадки тайны нужно еще додуматься. Очевидно, интерпретацию придется интерпретировать. Рассуждения Барта о «герменевтических» аспектах текста указывают не только на тот факт, что почти каждый нарратив содержит хотя бы некоторые элементы детектива, но и на то обстоятельство, что чтение начинается не только после того, когда акт письма уже завершился. Наоборот, самые интересные тексты уже содержат в себе моменты чтения, акты интерпретации. В «Приключениях Тинтина» предостаточно подобных моментов: Тинтин читает книги, рукописи на свитках, оборванные этикетки крабовых консервов, шифрованные головоломки. Да и сам пейзаж можно прочесть: на земле или снегу остались следы ног или шин, на скалах нацарапаны имена. Как отмечает в своем исследовании «Тинтин и семейные тайны» (Tintin et les Secrets de Famille [1990]) психоаналитик Серж Тиссерон, в комиксах предметы «явлены в своем наиболее активном образном качестве». Перемешивая визуальные образы и слова, комикс может превращать вещи в язык, а язык – в вещи; кстати, в незаконченном томе «Тинтин и Альфа-арт» этот процесс обыгрывается сознательно – изображаются огромные кубики с буквами алфавита. Кроме того, Тинтин правильно считывает смысл, а другие персонажи – неверно. В «Храме Солнца» Лакмус «считывает» ритуал инков как киносъемки, а Дюпон и Дюпонн, пытающиеся найти друзей с помощью маятника и «Самоучителя лозоходца», никак не могут управиться с «конвертацией» сигналов: когда маятник правдиво извещает, что Хэддок «пал духом», сыщики спускаются в шахту.
Интерпретации правильные и ложные: если взглянуть под этим углом, то Тинтин – главный герой цикла не потому, что он будто бы самый сильный, самый принципиальный или самый добрый, а потому, что он – самый проницательный читатель. В «Черном острове», отыскав куртки летчиков с неопознанного разбившегося самолета, Тинтин находит в карманах какие-то клочки бумаги… И умудряется разгадать шифровку. Он догадывается, что надпись «3 к. о.» и нарисованный треугольник означает «зажечь три красных сигнальных огня и выложить на земле треугольником». Так сообщники указывают пилотам, где надо сбросить мешки с фальшивыми деньгами. В «Тайне “Единорога”» Тинтин показывает себя настоящим гением пространственного мышления: он догадывается, что свитки выдадут свою тайну, только если наложить их друг на друга и поднести к источнику света; накладывая три текста один на другой, вчитываясь во все три одновременно, Тинтин докапывается до смысла, который ни один из трех текстов не способен выразить по отдельности. Тинтин читает не только «вглубь», но и «вбок» – перескакивает с предмета на его имя: например, в «Тайне “Единорога”» все-таки догадывается, что раненый показывал на птиц, подразумевая двоих мужчин по фамилии Птах; или с имени на событие – в «Изумруде Кастафиоре» выводит из названия оперы Пуччини («Сорока-воровка»), что истинный похититель драгоценности – не цыган, не обезьянка, не горничная, не дворецкий и не аккомпаниатор, но (вновь) птица. Короче говоря, Тинтин способен ориентироваться в мире знаков.
Конечно, путь к разгадке никогда не бывает прямым. На протяжении каждой книги Тинтин испытывает то, что Джеймс Джойс в «Поминках по Финнегану» называл «редакторским зудом» – то есть его снедает неутомимая потребность вносить исправления. В «Отколотом ухе», выяснив адрес злоумышленников по номеру их автомобиля, Тинтин обнаруживает там всего лишь двоих старичков, совершенно не похожих на коварных Алонсо и Рамона. Он строит гипотезы: наверно, свидетель неправильно записал номер или злодеи воспользовались поддельными номерами… И только уронив блокнот и увидев страницу вверх тормашками, Тинтин видит правильный номер: не 169MW, а MW691. В «Сокровище Красного Ракхама», тщетно прочесывая океан в поисках острова из дневников Франсуа д’Адока, Тинтин прозревает: они с Хэддоком отсчитывали долготу от Гринвичского меридиана, но Франсуа в XVII веке считал от другого – Парижского. Позднее, в миг вдохновения, достойный Хорхе Луиса Борхеса (который, кстати, тоже придумал пирата по фамилии Ракхам), Тинтин исправляет «планету» на «ее карту» и обнаруживает сокровище не в океане, но в глобусе в усадьбе Муленсар. Дюпон и Дюпонн тоже вносят исправления, но неверные. «В ваши вычисления вкралась маленькая ошибка. Смотрите, вот наше точное местоположение…» – говорят они капитану Хэддоку. Тот снимает фуражку и начинает молиться, опознав координаты собора Св. Петра в Риме (в английском переводе – Вестминстерского аббатства). Но сколько бы Хэддок ни подтрунивал над сыщиками, его собственные исправления не всегда удачны: в «Деле Лакмуса» капитан «исправляет» свою первоначальную догадку (что его стакан и вазы разбила молния), виня Снежка, но снова ошибается, поскольку виновато изобретение Лакмуса – ультразвуковое оружие.
Исправления вносятся не только персонажами, но и читателем. В «Семи хрустальных шарах» читатель мысленно исправляет предполагаемые «выстрелы» на звук лопнувших шин (но разве так остановишь череду частичных повторов?); в «Пункте назначения – Луна» парашютисты, схваченные в запретной зоне близ завода, «исправлены» на Дюпона и Дюпонна; в «Изумруде Кастафиоре» телефон «исправляется» на голос попугая, на учившегося имитировать звонок, но стоит нам увериться, что «звонит» попугай, как звук снова превращается в настоящий телефонный звонок. «Возьми чуть левее», «немножко правее», «подальше на запад», «Карамба! Опять промахнулся!». Как нам, читателям, определить, что мы наконец-то все поняли правильно и наши исправления верны? И какое «сокровище» нам тогда откроется? Сюжет станет связным, приобретет логичность? Или ощущение собственной правоты только убаюкивает нас, отвлекает внимание, пока автор контрабандой протаскивает тайные подтексты?
В «Краю черного золота» пустыня – простор для многочисленных ложных интерпретаций. Миражи – мнимые сигналы, порождаемые раскаленным воздухом, – кажутся людьми и вещами; людей и вещи принимают за миражи. Тинтин, которого благодаря подложным документам принимают за другого человека, наблюдает, как правительственная авиация сбрасывает на мятежников Баб-эль-Эра агитационные листовки. «Мои люди грамоте не обучены!» – издевательски хохочет шейх, пока тяжелая стопка листовок, перевязанная шпагатом, не сваливается ему прямо на голову. Вскоре Тинтина бросают в пустыне, не снабдив водой. Дюпон и Дюпонн едут на джипе его искать. Но, сами того не замечая, они описывают широкий круг и, наткнувшись на следы собственной машины, оставленные час назад, принимают их за следы чужого автомобиля и решают поехать по ним. Разумеется, через час они возвращаются по кругу на то же самое место и, обнаружив пересечение собственных следов, восклицают: «Другие следы!.. К первой машине присоединилась еще одна». Часы бегут, сыщики вновь и вновь возвращаются по собственным стопам и каждый раз заключают, что движение становится все более оживленным. Эта блестящая аллегорическая сцена – бесконечное движение вспять: Дюпон и Дюпонн даже не догадываются, что читают не только собственные следы, но и свое прочтение своих же следов, свою интерпретацию собственной интерпретации. Тинтин, наклонившись к следам колес, догадывается, в чем дело, но у него нет возможности связаться с сыщиками. Затем в события ввязывается хамсин – неистовая песчаная буря моментально стирает все следы. Настоящая оргия начертания знаков, чтения и ложной интерпретации, а затем – уничтожение знаков подчистую, сведение постижимости до нуля. Отчаявшийся Тинтин сворачивается калачиком, и бесчисленные песчинки лезут в его глаза и рот, выписывая своими траекториями неразборчивые трактаты.
