Евгений Белогорский - Операция "Невозможное" (Лето и осень сорок пятого)
От этих слов лицо Черчилля стало ещё больше пунцовым. Сделав над собой огромное усилие, он попытался найти для себя достойный выход.
— Возможно, ваши парни сделали выводы, используя не вполне достоверные данные. Вы как-то сами мне говорили о подобной возможности, Фимс — с затаенной надеждой в голосе предположил премьер, но чиновник тут же раздавил все его чаяния своим безапелляционным вердиктом.
— Перед тем как идти к вам с подобным известием, я приказал своим специалистам перепроверить достоверность всех исходных данных, сэр. Они были перепроверены трижды, и все равно получился прежний результат, сэр.
В этот момент на сэра Уинстона было жалко смотреть. Не желая признавать столь убийственный для себя вердикт народа, он горько простонал.
— Но то, что вы принесли немыслимое, просто немыслимое, Фимс!
Жалостливое сетования премьера нисколько не тронули сердце чиновника, успевшего хорошо узнать натуру Черчилля за годы войны. Фимсу очень хотелось сказать сакраментальную фразу «Глас народа, глас Божий!», но он естественно этого не сделал.
Возможно из джентльменской солидарности но, скорее всего из боязни за собственное место. Ведь в порыве гнева Черчиллю ничего не стоило разогнать отдел аналитиков и выдать незадачливым пророкам «вечный волчий билет», несмотря на былые заслуги. Поэтому он попытался подсластить горькую пилюлю премьеру и одновременно спасти свой отдел и собственное место.
— Видите ли, в чем дело, сэр. Мы только фиксируем настроение простых англичан и делаем свои выводы. А что породило их недовольство, как правило, остается за рамками нашего доклада. Будучи, так же как и вы, изумлен полученными результатами, я занялся исследованием причин их породивших. С определенной степенью вероятности можно предположить, что на настроение населения нашей страны повлияли не только тягости военного времени, но и возможное воздействие третьей силы.
— Вы это серьезно, Фимс? — в голосе Черчилля уже звучал не обиженный в своих чувствах джентльмен, а обнаруживший шанс на спасение своей карьеры политик.
— В полученном нами материале, на это есть некоторые намеки, сэр. Но мы не можем с полной уверенностью утверждать это. Ведь мы только аналитики, а не контрразведчики — заюлил Фимс, опасаясь, что премьер взвалит на его плечи розыск этой зловредной третьей силы.
— Вот и изложите все ваши мысли на бумаге, четко, ясно и подробно. Как вы это умеете делать. Все остальное не ваша забота — изрек Черчилль и кивком головы отпустил Фимса.
Когда двери за вестником горя закрылись, премьер с большим трудом дошел до кресла и буквально рухнул в него. Дрожавшими от возбуждения руками он налил из хрустального графина полный стакан бренди и принялся торопливо поглощать его жадными глотками.
С начала войны для Черчилля это было лучшим лекарством, при помощи которого он боролся с тайным недугом, что очень часто посещал душу правителя Британии.
Мало кто знал, что внешне уверенный в себе политик и вполне успешный джентльмен, был подвержен частым приступам депрессии. И чем тревожнее были приходившие вести, тем труднее ему было найти нужное решение.
Пройдя хорошую школу в среде английской аристократии, Уинстон научился хорошо скрывать свой душевный недуг, однако это не могло продолжаться бесконечно долго. Обращение за помощью к врачам, по твердому убеждению Черчилля могло поставить крест на его политической карьере и потому, он предпочитал бороться со своим внутренним врагом при помощи бренди.
Янтарный напиток превосходно бодрил душу потомка герцога Мальборо. Он с легкостью изгонял из неё черную меланхолию, раскрепощал сознание и давал дорогу бурной умственной деятельности политика. Под его божественным воздействием Черчилль начинал буквально искриться множеством идей и предложений по преодолению той или иной трудности.
Именно такой человек и был нужен дряхлеющей британской империи, на которую с начала мая 1940 года, трудности обрушились как из рога изобилия. Твердость и уверенность премьера в собственных силах помогли англичанам пережить горечь военного поражения у Дюнкерка и катастрофу на Крите. Напористость и решительность Черчилля позволила британским войскам выстоять в ожесточенном сражении под Аламейном в Африке и взять штурмом твердыни Монте-Кассино в Италии. Его неторопливость и невозмутимость, спасла британскую армию во время арденской катастрофы, когда судьба всего Западного фронта висела на волоске.
Божественный напиток всегда придавал британскому премьеру силы и энергию, но с каждым годом это давалось ему с большим трудом. Чтобы добиться очередной победы над внутренним врагом, Черчиллю приходилось увеличивать дозы приема спиртного. Однако по прошествию времени и это не стало давать необходимый результат, и у господина премьера стали появляться досадные осечки.
Одновременно с этим у старого политика стала развиваться раздражительность и нетерпимость к тем, кто проявлял медлительность и осторожность, в противовес его стремительным, а иногда откровенно авантюрным решениям. Так десантирование британских солдат в Голландию было проведено по личному указанию Черчилля, несмотря на отрицательное заключение фельдмаршала Монтгомери и офицеров его штаба. А когда операция провалилась, премьер, не моргнув глазом, свалил всю вину на нерадивых исполнителей его блистательного замысла.
Предсказания Фимса о грядущее поражение на выборах, породило у премьера сильнейшую депрессию. Жестоко обиженный на рядовых британцев, «кавалер ордена Башмака» затворился в своих апартаментах, вместе с солидным запасом бренди. Судорожно зажав в руке стакан, он стал лихорадочно размышлять над тем, как дезавуировать черную неблагодарность нации.
Вскоре графин опустел, но господин премьер, так и ни на йоту не продвинулся в своих поисках. Бренди давно уже бурлило в крови «первого британца», но долгожданное озарение так и не наступало. Словно смеясь над престарелым политиком, алкоголь лишь порождал обрывки различных идей, которые, несмотря на все свои старания, он никак не мог связать воедино.
Не желая признавать поражение, Черчилль решил продолжить борьбу за справедливость. Не колеблясь ни секунды, он пододвинул к себе новый графин и, вынув из него хрустальную пробку, продолжил созидательный процесс.
После очередного глотка бренди, по щекам Уинстона неожиданно побежали соленые слезы. Властный и решительный человек, привыкший одним росчерком пера посылать на смерть десятки, а то и сотни тысяч людей ради блага страны, горько и неудержимо плакал охваченный неуемной жалостью к себе.
Увидь его в этот момент кто-нибудь из посторонних, и монументальный образ мудрого политика, столь усердно культивируемый Черчиллем на протяжении многих лет, был бы разрушен раз и навсегда. Потомок рода Мальборо в этот момент был так жалок и беспомощен, что им можно было напугать лишь только малолетних детей из отдаленных деревень Шотландии но, ни как не врагов британской империи.
Плохо контролируя рвущиеся из груди судорожные всхлипывания, он лишь утирал со своих обвисших щек катящиеся градом слезы, громко шмыгая носом подобно маленькому первокласснику. Зрелище было потрясающим по своей силе и исполнительности. Однако массивные дубовые двери кабинета и верный секретарь, сидящий перед ними подобно цепному псу, надежно скрывали распустившего нюни первого министра от постороннего взгляда.
Сколько продлилось душевное очищение британского премьера сказать невозможно. Потерявший счет времени Уинстон не помнил эту досадную мелочь. Но вслед за этим, началось долгожданное воздействие янтарного напитка. Стирая со щеки очередную горючую слезу, Черчилль неожиданно вспомнил фразу из одного детективного рассказа Гилберта Честертона.
Отставленный в конце двадцатых годов от политики усилиями своих недругов, Черчилль решил заняться литературой. Талантливый человек талантлив во многом. Лишившись парламентской трибуны, Уинстон удачно переквалифицировался в писателя, много читая различной литературы.
— «Где умный человек прячет сорванный им лист? В сухом лесу. А тело убитого человека? На поле боя» — доходчиво пояснял читателю Честертон устами отца Брауна, ведущего расследование одной запутанной истории. Эта фраза сразу пленила ум Черчилля своей откровенной простотой и убийственной логикой, едва только была им прочитана. Одно время он постоянно помнил её, но по прошествию времени забыл и вот теперь вспомнил это изречение вновь.
Охваченный внезапным озарением он вскочил из-за стола и стремглав бросился к огромному стенному сейфу, что стоял в дальнем углу кабинета. Потратив некоторое время на борьбу с так некстати застрявшей в кармане пиджака связкой ключей, он открыл массивную дверь своего бронированного монстра и принялся лихорадочно искать в его недрах нужную бумагу.
